Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
Деструктивная гидрогенизация, как индивидуальных углеводородов, так и различных отбросов нефти, также подверглась изучению, — как в Институте Высоких Давлений, так и в лаборатории Академии Наук, где работа также протекала успешно. Некоторые научные сотрудники Академии Наук были мною переведены в Институт Высоких Давлений, а вместо них были приняты молодые люди, окончившие Университеты и рекомендованные мне их профессорами. В 1929 году штат Института Высоких Давлений возрос до нескольких десятков, а оборудование компрессорами и другими аппаратами было пополнено отчасти заграничными заказами, сделанными лично мною на отпущенную мне валюту 55.000 золотых рублей; с другой стороны, мне удалось получить от Треста Синтеза Аммиака компрессор и некоторые приборы, которые не находили у них применения. За эту уступку аппаратов я обещал помогать им в установке синтеза аммиака и производить в Институте исследования по активности катализатора. Такой прибор был у нас установлен Усачевым, и мы не мало помогли тресту полученными нами данными. Конечно, здесь
Очень часто, уже будучи здесь в Америке, я сожалел, что мне не удалось долго работать в созданном мною Институте, но одно утешение приходило мне в голову, что я оставил там хорошую школу, которая с успехом может продолжать научную работу и научить других. И следя здесь заграницей за работой Института по выходящим из него работам, я видел, что я не ошибся. Вышедшие из этого Института научные работы: Разуваева, моего сына, Молдавского, Долгова, Немцова и др. очень хорошо расцениваются заграницей. К сожалению, за последние годы совсем не видно работ талантливого моего ученика, Г. А. Разуваева; мне передали, что он арестован и сослан неизвестно куда... Только вредители могут без всякой вины отстранять полезных людей от работы, в особенности, когда их деятельность так нужна для развития промышленности и науки.
Ведение хозяйства лаборатории Академии Наук было мною передано специальному лицу, Дмитрию Ник. Дурасову, и можно было похвастаться тем порядком, который установился в этой лаборатории, разбросанной на трех этажах академического здания на 8-ой линии Васильевского Острова. В самом нижнем этаже помещались бомбы высокого давления и компрессор, а во втором и третьем этажах было шесть небольших комнат для изучения работ. Но, конечно, на всякого постороннего зрителя, в особенности на иностранца подобная лаборатория производила очень невыгодное впечатление. Так, например, когда Юлин, начальник Главхима, посетил эту лабораторию, то уходя, он сказал, что советское правительство должно краснеть, что позволяет мне работать в подобной лаборатории. Точно такое же впечатление вынес один делегат Рокфеллеровского Института, когда он, будучи в Ленинграде, захотел узнать, в каких условиях работает мой ассистент А. Д. Петров, о котором я ходатайствовал, чтобы ему дали Рокфеллеровскую стипендию для усовершенствования по химии заграницей: в своем рапорте он написал, что Петров работает в убогой лаборатории Академии Наук, руководимой проф. Ипатьевым. Об этом отзыве я узнал в 1930 году, когда был в Париже.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
МОИ СТОЛКНОВЕНИЯ С ЮЛИНЫМ И С КУЙБЫШЕВЫМ
1-го апреля 1929 года я должен был отправиться в Берлин, согласно моего договора; в этот раз меня очень интересовало разрешение вопроса о продаже патентов И. Г. В Москве переговоры Внешторга и ВСНХ с И. Г. шли полным ходом, но вопрос о продаже моих патентов там совершенно не затрагивался, а я с своей стороны не имел желания его поднимать. Мой сын Владимир и д-р Фрейтаг писали мне из Берлина, что Баварская Ко. спрашивала их, когда я приеду. Из письма д-ра Фрейтага я понял, что между И. Г. и баварцами состоялось соглашение о продаже патентов, но, конечно, в письме не указывалось, на каких условиях эта продажа состоялась.
В марте я подал Юлину рапорт, как и ранее, о разрешении выехать в Германию для продолжения моих научных работ. Собственно говоря, это была простая формальность, так как я имел годовой паспорт, и до сих пор ГПУ не чинило мне никаких препятствий. Но мой секретарь, который следил за получением визы, заявил мне, что Юлин не пересылал моего паспорта с своей подписью в отдел ВСНХ для заграничных командировок. Я зашел в кабинет Юлина и спросил его, переслал ли он мой паспорт для оформления или нет. Он ответил мне, что ему не подавали моего рапорта и что он на днях это сделает. Пользуясь моим посещением, он стал укорять меня в том, что я, вообще, проявляю мало энергии в моей деятельности по ВСНХ и что мне надо почаще стучать кулаком по столу, требуя от начальства удовлетворения нужд химической промышленности.
«Вы, — сказал Юлин, — пользуетесь таким авторитетом и доверием в глазах нашей партии и правительства, что Вам всегда легко настоять на выполнении Ваших всегда обоснованных требований».
На эту речь я ответил, что пусть он укажет, хотя бы один серьезный случай, когда советское правительство не исполнило бы постановления Главхима, касающегося того или другого химического вопроса, в котором я принимал большое участие и был их инициатором. Я указал Юлину, что секретная докладная записка председателю ВСНХ Дзержинского, в которой излагалась подробная программа дальнейшего развития химической промышленности для обороны страны и указывалось на громадный вред отсутствия в ВСНХ Главного Химического Управления, была целиком утверждена в Президиуме ВСНХ и в Совнаркоме. Проведение этих вопросов в жизнаь и создание снова Главхима, во главе которого стоит Юлин, — это целиком моя заслуга. «Этого одного достаточно, чтобы мне не приходилось слышать подобных упреков от Вас, тов. Юлин». У Юлина ничего не нашлось, чтобы мне возразить, так как факты говорили сами за себя. Я ему не стал напоминать о других важных вопросах в химической промышленности, которые могли быть разрешены только при моем участии. Но А. И. явно хотелось меня еще чем-нибудь уколоть, и он заявил, что мое поведение в Академии Наук во время последних событий в ее жизни было не совсем корректно; я должен был бы выступить с резким осуждением, когда на последних выборах в Общем Собрании Академии был забаллотирован один кандидат (кажется, проф. Лукин). На это я ответил ему, что он не знает, вероятно, того, что я говорил в заседании Математического Отделения Академии Наук, когда я указал академ. Павлову, что после избрания определенного кандидата в специально-назначенных правительством комиссиях мы должны его избрать в члены Академии Наук.
«Ранее, чем осуждать меня, — сказал я Юлину, — Вам надо было бы ознакомиться с подлинными протоколами заседаний и тогда уже решить вопрос, достоин ли я порицания или нет».
На этом закончилась наша беседа, которая оставила во мне неприятное впечатление, так как во время ее я впервые услышал подобные упреки от Юлина. После моего разговора с ним по поводу ареста Шпитальского у меня осталось очень тягостное чувство, которое еще более усилилось после его беседы со мной по поводу моей деятельности в СССР. Я всегда знал, что политическое положение Юлина в партии невелико, так как он стал большевиком после войны, а его значение в советской промышленности еще меньше. Поэтому эти небольшие нападки на мою особу были несомненно навеяны Юлину свыше, и я решил быть на стороже.
Совершенно неожиданно я получил приглашение прибыть на заседание Президиума Центрального Комитета Союза химиков для участия в обсуждении пятилетнего плана развития химической промышленности. Я был удивлен этому приглашению*, потому что в виду моих частых отлучек заграницу и научной работы в Ленинграде я не принимал никакого участия в составлении пятилетнего химического плана в Главхиме. Конечно, до моего слуха доходили планетарные цифры ежегодного расширения производства того или другого химического продукта, которые вызывали во мне только одно сомнение в возможности исполнения таких заданий. В таких случаях я говорил своему собеседнику, что все это очень хорошо, но обратили ли вы внимание на общую коньюнктуру всей нашей промышленности, транспорта и т. п.? На заседание Ц. К. химиков я должен был идти, так как, кроме повестки, я получил еще личное приглашение по телефону от председателя Союза Химиков, фамилии которого сейчас не помню, но знал задолго до его избрания на это почетное место. Это был молодой человек, моложе 25 лет, ничего не понимающий в делах химической промышленности и попавший на этот пост совершенно случайно.
На многолюдном заседании Ц. К. химиков от Главхима присутствовали: сам Юлин, который возседал в Президиуме, его заместитель Киселев, начальник отдела Главхима В. Кравец и другие. Во время заседания были разбираемы планы всех отраслей химической промышленности и делались соответствующие замечания относительно сообщенных цифр производительности на ближайшие 4-5 лет. Не помню, при обсуждении какого вопроса председатель обратился ко мне с просьбой высказать мое мнение относительно всего плана химической промышленности. Можно легко себе представить мое затруднение, т. к., по правде сказать, я совершенно не знал пятилетнего плана и не был подготовлен к его критике. Но тем не менее что то сказать было надо, иначе мое признание в моем полном незнакомстве с планом могло печально отразиться на моей судьбе. Я решил указать, что для выполнения этой пятилетки и для дальнейшего развития нашей промышленности необходимо в первую! голову иметь надлежащий кадр хорошо подготовленных инженеров и техников, без которых немыслимо выполнять намеченную грандиозную работу в промышленности. А чтобы подготовить химиков и инженеров, надо развить исследовательскую работу, ибо только те инженеры и техники окажутся на высоте своего положения, которые пройдут хорошую школу научных исследований в лабораториях вузов, втузов и техникумов. Я привел пример последней войны, когда успех развития химической промышленности был возможен только потому, что знаменитыми нашими учителями, Зининым, Менделеевым и Бутлеровым, была создана русская химическая школа, признанная во всем мире.
Как не увлекательна была моя речь относительно важности развития химического образования во время первой пятилетки, я, однако, получил от председателя заседания записку, в которой указывалось, что Президиум с большим вниманием прослушала мою речь, которая походила на блестящую лекцию, но очень далека, по их мнению, от критики пятилетнего плана, и потому Президиум просит меня через некоторое время выступить снова и в своей речи ближе держаться к сюжету пятилетки. Я попросил тогда у Кравеца его тетрадку, в которой были помещены цифры производительности различных химических продуктов в течении ближайших лет и попросил его об’яснить мне вкратце основания для них.