Жизнь по Слову, данному нам от Бога
Шрифт:
Приведу несколько примеров, показывающих, насколько глубоким было его отношение к слову. Так, когда дело касалось духовных вопросов, он никогда не пользовался современными переводами Священного Писания. Мы и по сей день употребляем в нашем монастыре Библию короля Иакова [173] , в которой хотя и есть ошибки, и притом немалые, свойственные протестантскому пониманию Писания, но перевод которой все же был сделан людьми, благоговейно относящимися к слову, и который поэтому получился необычайно добротным. Как-то я прочёл отцу Софронию отрывок из нового современного перевода Библии и спросил, каково его мнение. Он ответил: «Напоминает газетную информацию». Хотя то, что я ему прочёл, было одним из лучших общепринятых научных переводов. Возможно, что такие переводы в чем-то даже более верны, но они не годятся для богослужебного и молитвенного чтения. Почему?
173
Библия короля Якова (англ. King James Version, KJV) — перевод Библии на английский язык, выполненный под патронажем короля Англии Якова I и выпущенный в 1611 году. Переводом занимались 47 переводчиков — членов англиканской церкви. Источником для перевода Нового Завета, как и для большинства других английских переводов того времени, послужил греческий Textus Receptus. Ветхий Завет переводился
Человек выражает себя в слове, и сейчас языки меняются потому, что меняется человек. Я более — менее знаю шесть языков, и могу сказать о такой тенденции в каждом из них. Современная версия любого из языков отличается своей сухостью и холодностью. Языки становится весьма информативными и, может быть, грамматически правильнее, но какими-то стерильными, бездушными, лишёнными теплоты и глубины. Говорю это про языки, которыми владею [174] , но не знаю, как дело обстоит, скажем, с китайским. Хотя не удивлюсь таким же переменам и в нем, потому что развитие человечества в истории — это все большее усугубление нашего падшего состояния. Чем глубже смотришь в века, тем больше убеждаешься, что раньше человек был гораздо более верующим в Бога, вера была естественным состоянием. Во времена Авраама все были верующими, каждый по — своему, но верующими. Посмотрите на времена Христа, и вы увидите, что некий военный офицер, римский сотник, не только оценил Христа, но и принял Его сердцем. Он пригласил Его в свой дом с такой верой, что Христос сказал: «И в Израиле, Моем народе, происшедшим от верного Авраама, не нашёл Я такой веры» [175] . А ведь вера естественна для человека. Или посмотрите, как апостол Павел перед языческими правителями говорит о Свете, осиявшем его, и о голосе с Небес, который он слышал. Кто из вас сейчас стал бы говорить о своих видениях президенту? Во времена пророка Давида только глупец мог сказать в своём сердце: «Бога нет», и его наверно сразу бы изолировали. Но с годами таких глупцов становилось все больше и больше, и теперь уже мы, верующие в Бога, считаемся безумными. То есть эволюция человечества в истории — это эволюция падения, и этот процесс непременно отражается в языке.
174
То есть о румынском, французском, немецком, английском, греческом и русском языках. — прим. пер.
175
Ср.: Лк.7,9.
Современные языки аналитичны, правильны, безупречны, но безжизненны. Читаешь Писание на древнем языке, иногда даже не все понимая, но всегда чувствуешь его дух. Или возьмите Апокалипсис Иоанна, где вообще ничего нельзя понять. (А может нам и не надо все сразу понимать, так как мы поймём Откровение лишь со временем). Вдохновение, которое касается тебя при чтении Библии, привлекает тебя все к большему чтению и пониманию прочитанного. Смысл открывается постепенно. В мире происходит все больше и больше таких событий, о которых в Библии говорится прикровенно. Удивительно, что такая книга как Откровение Иоанна Богослова вошла и остаётся среди прочих канонических книг Священного Писания. Она была принята людьми, причастными божественного пророческого духа, которые и отличили её от многих других нездоровых произведений того времени. Понимаешь ли ты её или нет, не смущайся, попробуй читать эту книгу. Когда тебе тяжело, читай 21 и 22 главы, и ты найдёшь утешение, они вознесут тебя на высоту из глубины твоего ада. Таково действие слов Писания.
Человек выражает себя в слове, и слово его отражает состояние, в котором он находится. Почему древние языки теплее и духовнее современных? Да потому, что человек тогда умел молиться, а теперь он изобрёл компьютер. И нынешнее слово есть слово компьютерное. Святой Силуан говорил, что не должно разговаривать с животными как с человеком [176] , а мы теперь разговариваем не то, что с животными, но с бездушными вещами. Существует несколько языков (Бейсик, Фортран, Паскаль и другие), с помощью которых человек общается с электроникой. И, конечно, все это, как вы сами видите, отражается в повседневной речи любого человека. При этом человек думает, что он стал более творческим, не понимая, что на самом деле все более погружается во мрак. Слово теряет свою пророческую силу, хотя слова остаются вроде все те же. Однако употреблять слово вне его пророческого значения есть своего рода хула.
176
«Есть люди, которые привязываются к животным, и гладят их, и ласкают, и разговаривают с ними, и оставили они любовь Божию, и через то теряется любовь между братьями, за которую умер Христос в великих страданиях. Неразумно так делать. Животному и скотине дай пищу и не бей их, в этом милость к ним человека, но привязываться, любить, гладить и разговаривать есть неразумие души. Душа, познавшая Господа, всегда в любви и страхе предстоит ему, и как возможно при этом любить, и гладить, и говорить со скотом, с кошками, собаками? Это значит, что забыл человек заповедь Христову любить Бога всем сердцем, всею душею, всем помышлением». (Софроний (Сахаров), архим., Преп. Силуан Афонский, СТСЛ, 2010, С.491.)
Адам, пребывая в Раю, общался с Богом без слов, вернее мысль тогда была почти то же самое, что высказанное слово. Пребывание с Богом включает в себя и слышание, и беседу, и многие другие виды общения с Ним. Древние языки гораздо более ёмкие, чем современные. Так, чтобы выразить общение с Богом, разговор с Ним, слышание Его, видение и так далее, достаточно было сказать, что Адам «слышах Бога ходяща в Раи» [177] , и для человека с тем менталитетом было понятно, что речь идёт о полноте богообщения, а совсем не то, что Бог «гулял» по райскому саду, как мы понимаем это сейчас. Слово «ходить» теперь означает передвигаться своими ногами, шаг за шагом. Даже современная грамматика стала другой, более упрощённой, многое просто утеряно, так как для нас древние формы кажутся слишком сложными. Но вместе с этим теряется и богатство языка, он становится рациональным.
177
Ср.: Быт. 3, 10.
Взять хотя бы французский язык, который изначально был создан искусственно и академично. В детстве, преподаватель французского языка говорил нам, что пока этот язык был языком дипломатов, то всякие недопонимания были исключены, потому что каждое слово имело единственное, строго определённое значение. Сейчас общераспространён язык английский, в котором каждое слово имеет несколько значений, и потому случается много всяких недоразумений. В английском языке широкое поле для всевозможной игры слов и двусмысленных выражений. Этим умело пользовался Уинстон Черчиль, оставивший после себя немало крылатых выражений. Возможно, для политики французский язык является самым лучшим языком, но для духовных целей, как чересчур ограниченный, он совершенно не подходит. У него нет средств для выражения понятий православной аскетической жизни, и потому французский перевод Библии — это всего лишь перифраз. Многие люди приходят к нам в монастырь, и мне, когда я жил здесь, приходилось общаться с ними на французском языке, и тогда я не раз замечал, что передать какие-то духовные понятия на этом языке было гораздо труднее, чем на английском, а на английском труднее, чем на греческом или славянском.
Славянский язык, насколько я понимаю, создали себе не славяне, выучившие греческий, но святые Кирилл и Мефодий, два грека, которые прочувствовали и освятили своей святой жизнью каждое слово и выразили на этом прекрасно освоенном ими языке богатейший духовный опыт, которым владели. То есть они не только перевели на уже существовавший славянский язык духовную литературу, но и наполнили его необыкновенно благодатной атмосферой, так что на этом языке стало возможно передавать с чрезвычайной ясностью самые глубокие духовные понятия. Если на греческом языке будет утеряна вся аскетическая литература, то можно будет взять её на славянском и перевести почти дословно. Я сказал «почти дословно», потому что всё-таки у каждого языка свой особенный дух и своя манера выражения, и потому греческий и славянский языки тоже различны. Слыша богослужение на этих языках у нас в монастыре [178] , я всегда чувствовал, что греческий для меня — словно язык отца, а славянский — язык матери. Славянский очень часто выражает сердечное чувство, а греческий — мысль. Но, конечно, мысли эти не сухие и философские, а рождённые избытком сердечной жизни, так же как и выраженные на славянском языке чувства — это не отсутствие мыслей, но сердцем переживаемые мысли. В этом и заключается вся суть великой духовной культуры Добротолюбия — стяжание единства ума и сердца. В славянском языке делается акцент на сердце, в греческом — на ум. Взять, например, слово акедиа, которое переводится на славянский как уныние, то есть относится к сердечному чувству, а на греческом понимается как беззаботность о своём спасении. Или слово катаниксис на славянский переведено как умиление. Слово мартирос переведено как мученик, а по — гречески — свидетель. Не просто тот, кто почему-либо мучается, но мученик за своё свидетельство — это по — славянски, но и по — гречески — это не просто некий свидетель на суде, но свидетель, чьё сердце преисполнено жизнью и который желает поделиться ею со всем миром.
178
В монастыре Святого Иоанна Предтечи в Англии служат на греческом, славянском, английском и иногда на других языках, в зависимости от того, кто присутствует в храме на богослужении. — прим. пер.
То же самое я замечаю и в церковном пении, славянском и византийском, которые я очень люблю. Византийское пение для меня словно чистейший кристалл, а славянское — словно бархатный покров. Сегодня многие пытаются переложить славянские песнопения на византийский распев, но получается не всегда удачно, и, может, потому что современный человек не живёт подлинной духовной жизнью, а словно какой-то искусственной. Впрочем, мне доводилось слушать и хорошее византийское пение на славянском языке, то есть такое сочетание возможно. Лишь бы оно, как мне кажется, не было слишком «совершенным», и потому безжизненным, или, напротив, сентиментальным.
О слове, действующем на сердце
Иногда то или иное слово Писания или богослужения поражает нас своей красотой и силой. Надо быть внимательным к таким случаям, потому что даже если ты не знаешь, не вполне понимаешь значение слова, оно является для тебя ин — формацией, энергией, действующей на глубинном уровне. Если слово отзывается в сердце, оно — для тебя. Каждое слово Писания должно бы переживать подобным образом. Иногда бывает, что мы, часто читая или слыша в Церкви одни и те же слова, привыкаем к ним, но вдруг какое-то слово, стих, строчка переживаются заново с чрезвычайной силой и дотоле неведомым пониманием. Это слово становится откровением, светом, просвещающим ум: Бог указует тебе путь, который должно уразуметь, чтобы следовать им. Может подобное случается потому, что в такие моменты мы бываем ближе к Богу, или уже стяжали опыт, благодаря которому готовы воспринять чрез слово новую жизнь свыше, как это произошло со святым Силуаном, принявшем от Христа, казалось бы, странные слова: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся». Пятнадцать лет суровой борьбы и адских мук подготовили его к этому слову. Эти годы были необходимы. Многие люди спрашивали меня о значении слова: «Держи ум твой во аде», но я не знал, что ответить. Теперь мне ясно, что то слово было дано Силуану, не мне, и поэтому я, конечно, не знаю, как жить по нему. Некоторые даже смущаются им. Чтобы понять и жить по этому слову, святому Силуану прежде пришлось пройти долгий подготовительный путь. Только тогда слова Христа могли стать для него энергией, силой, информацией на духовном уровне. Бог никогда не действует без учёта нашего состояния, спасение — это совместное делание Бога и человека. Если бы все зависело только от Бога, Он даровал бы каждому из нас спасение с момента зачатия, без всякой аскетической борьбы с нашей стороны. Но тогда бы мы никогда не стали подлинно богами. Чтобы стать подобными Ему по благодати, необходимо добровольно откликнуться на Божий призыв и трудиться вместе с Ним, жить с Богом. Господь смиренно ждёт нас, стоя при дверях и кротко стучась в сердце, доколе мы не отзовёмся, не расположимся к Нему. Он не насилует волю человеческую, Его голос подобен нежному ветерку. Мы можем его и не услышать. И когда уже нет надежды, что Ему откроют, Он отходит.
Почему многие наши молитвы остаются неуслышанными? Думаю, потому что мы не готовы получить просимое, или не расположены должным образом к тому, через что прежде должны пройти. Скажем, мы просим: «Господи, дай мне смирение». Но чтобы воспринять от Бога смирение, должно быть готовым к нему. Чтобы эта молитва исполнилась, должно пройти долгий нелёгкий путь. Мы просим смирение, и я уверен, Бог в тот же самый момент говорит: «Аминь, да будет по прошению твоему», но ведь мне надо сначала понять, что есть смирение. Преподобный авва Дорофей говорит, что если ты просишь у Бога смирение, то это значит, просишь быть гонимым. Отец Софроний, более нас внимательный к духовной жизни, встречал находящие на него скорби и напасти с мыслью: «Бог услышал мою молитву!» Если кто-то обижал, оскорблял его, он принимал это как ответ от Бога на его просьбу о смирении, сознавая, что ещё не достиг должного духовного роста и потому нуждается в содействии скорбей. Вот почему, думаю, многие наши молитвы кажутся неуслышанными. Мы относимся к скорбям как к неудачам, мы считаем, что нам «не везёт». Не задумываясь о Боге и Его промысле, мы не видим связи между молитвой и тем, что происходит с нами. Отец Софроний был не таков. Хорошо бы и нам быть похожими на него. Когда нападают скорби, не будем смущаться, но скажем: «Бог услышал мою молитву, и начал что-то творить со мною. Значит, наступит время, когда я получу просимое. Не знаю, даст ли Он мне смирение, или любовь, или терпение, но что-то Он совершит».