Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
Шрифт:
«Направляю Вам моего сына, которого поручаю Вашему строгому попечению, господин Постельс. Уступая Вам часть своих прав, я рассчитываю на Ваше внимание, так как надеюсь, что он всегда будет его достоин. Ваши советы, я надеюсь, укрепят его в тех принципах, которые я стремлюсь внушить ему с его юных лет, если, храни бог, он вызовет у Вас неудовольствие, прошу оказать любезность, предупредить меня об этом, и он никогда не встретит во мне ни слабости матери, ни снисхождения, ибо моей обязанностью является помощь Вам в этом трудном деле, которое Вы так усердно и по совести исполняете. Мой сын передаст Вам пакет с вложением официального письма и медицинского свидетельства.
Метрическое свидетельство, как я уже имела удовольствие сказать Вам, находится в делах господина Пушкина — что
Благоволите, господин Постельс, принять мои чувства признательности.
Наталья Ланская»{874}.
Известно, что впоследствии в этой же гимназии обучался и Гриша Пушкин, а в 1849 году он поступил в Пажеский корпус, где уже год служил его старший брат.
В 1845 году в семье Гончаровых вновь возник вопрос об опеке над 57-летним больным отцом, Николаем Афанасьевичем, и в связи с этим Наталья Ивановна писала старшему сыну:
«11 февраля 1845 года.
…Ты мне пишешь, что вы хотите, чтобы вы, все братья, собрались у меня в Яропольце для обсуждения дел в отношении состояния отца. На это должна тебе сказать, Дмитрий, что я не могу согласиться… и по причинам весьма для меня тягостным. Ты знаешь, что между Ваней и Сережей не всегда бывает доброе согласие; я тоже не могу ручаться за себя: моя истерзанная столькими жестокими событиями душа может не выдержать, и у меня также могут вырваться ранящие слова. Я могу отвечать за свои действия, которые, разумеется, должны основываться, конечно беспристрастно, на чувствах и долге Матери, но я также не смогу скрыть глубину ран моего сердца, от которых я всегда страдаю, и обнажать их вновь значило бы иметь новый повод для страданий в будущем. Избавь меня от этого, пожалуйста, я уже более чем достаточно их имела в прошлом и имею в настоящем. Я знаю снисходительность твоего характера и не сомневаюсь, что ты ни в коем случае не будешь настаивать на том, на что я не могу и не должна соглашаться»{875}.
Возникший разлад между сыновьями тяготил Наталью Ивановну Гончарову, и она вновь и вновь возвращалась к этой теме в своих письмах к Дмитрию:
«Мир между своими — первейшее благо, милость божия почиет на семьях, живущих в добром согласии, дай бог чтобы мы все ее удостоились». «Самое горячее желание моего сердца — видеть всех моих троих сыновей соединенными искренней дружбой, чтобы никакие дурные поступки ни одного из вас не охладили братские чувства, которые до сих пор вас соединяли. Это естественное желание Матери, и если вы все трое его исполните, благословение божие будет с вами». «Я полагаю, никто из вас не может взять под сомнение мои материнские чувства. Я посвятила вам всю мою жизнь, неустанно следя за вашей нравственностью, прошлое, если оно свежо в вашей памяти, должно вас в этом убедить». «Я всегда старалась быть хорошей матерью и с этим умру»{876}.
А в своем альбоме для личных записей на 21-й странице она подвела некоторый итог своим размышлениям:
«Так тяжело, когда приходится не доверять своей собственной семье и видеть врагов в своих близких. Довериться богу — наш долг, полагаться на людей — это безрассудство. Я предпочитаю, чтобы маски были сорваны. Бывают периоды в жизни, которые лучше стереть из своей памяти, чем стараться о них вспоминать. В жизни бывают жестокие минуты»{877}.
Умер Александр Иванович Тургенев, старший товарищ и литературный соратник Пушкина по «Арзамасу» и «Современнику», знавший его с детских лет в течение всей жизни и сопровождавший в последний путь к стенам Святогорского монастыря.
Ему 17-летний Пушкин посвятил стихотворение «Тургенев, верный покровитель…»
Последние два десятилетия он жил скитальцем между Россией и Европой. Смерть настигла его внезапно на 62-м году жизни: вернувшись в Россию, холодной московской зимой он простудился на Воробьевых горах, куда приходил по воскресным дням, чтобы раздавать детям гостинцы и напутствовать арестантов. Похоронили его на кладбище Новодевичьего монастыря. Он так и остался на всю жизнь холостяком.
Бартенев писал: «Удивительный был человек этот Александр Иванович Тургенев. Подобно другому холостяку, Крылову, он кушал непомерно, и Жуковский сочинил, что в его желудке помещались „водка, селедка, конфеты, котлеты, клюква и брюква“. Обыкновенно после еды, продолжая беседу с приятелями, он засыпал и быстро пробуждался. Грузное тело не мешало ему быть деятельным и подвижным в удовлетворении своей просвещенной любознательности и во всякого рода непоказной благотворительности не только друзьям своим, по преимуществу людям, судьбою так или иначе обделенным. Он постоянно вел свои дневники и обширную переписку со многими лицами (например, письмами его к князю Вяземскому наполнены целых четыре тома). Это был человек благоволения, всепрощения, высокого благородства. Недаром Филарет, отказывавшийся постоянно от похорон, вызвался лично отпеть его к похоронам в Новодевичьем монастыре. Князь Вяземский говорил, что Тургенев, живучи в Москве, находился „у ног Свербеевой или митрополита“. Екатерина Александровна Свербеева написала Жуковскому прекрасное задушевное письмо о последних днях жизни Тургенева»{878}.
Ф. И. Тютчев — Надежде Николаевне Шереметевой, доводившейся ему теткой.
«…Мне приятно было слышать, что вы познакомились с Смирновой (Россет. — Авт.): умная и очень, очень любезная женщина. Но что же касается до ее несчастной участи (она испытывала тяжелый внутренний разлад. — Авт.), в этом я с вами не могу согласиться, так как я и с нею самою не соглашался… Об ее, как и о многих из нас, несчастии можно со всею справедливостью сказать, что оно с грехом пополам…
Вы, конечно, пожалели о Тургеневе. При всем его легкомыслии и пустословии, в нем было много доброго, много души…»{879}.
Без особого почтения отозвался когда-то о 50-летнем Тургеневе и сын князя Вяземского Павел Петрович: «…крайне привязчивый старик с отвисшей губой, Александр Тургенев… Он очень умен и занимается разысканиями в наших архивах. Поздравляю его и желаю ему много счастья, а меня бы оставил в покое»{880}.
В семье Ланских родилась вторая дочь — Соня, названная так в честь тетушки Натальи Николаевны — С. И. де Местр.
В том же 1846 году Опека над детьми Пушкина, которую с 1837 года возглавлял граф Г. А. Строганов, теперь была возложена на П. П. Ланского.
Федор Иванович Тютчев — жене Эрнестине Федоровне.
«Баден-Баден. Четверг.
…Во Франкфурте… я с удовольствием нашел почти в полном составе семейство Убри… Других знакомых я во Франкфурте не встречал. Жуковский и Гоголь, для которых я привез письма и посылки, уехали в самый день моего приезда. Узнав от Убри, что канцлерша (М. Д. Нессельроде. — Авт.) еще в Бадене… я решил… проезжая мимо Бадена, заехать туда… в 7 часов вечера уже прибыл в Баден и появился там как раз во время всеобщего гулянья в сопровождении своего приятеля Эстергази… Мы без труда обнаружили в одной из боковых аллей, в некотором отдалении от толпы, канцлершу, которая сидела за столиком в обществе супруги доктора Арендта. Нас встретили очень сердечно и любезно, правда, не без некоторого замешательства. Вскоре к нам подошла госпожа Хрептович (старшая дочь М. Д. Нессельроде. — Авт.), по-прежнему резвая и бойкая, но сильно загоревшая под баденским солнцем. Потом пришли две племянницы, госпожи Зиновьева и Столыпина. Вот, пожалуй, и все русские, находившиеся в это время в Бадене…»{881}.