Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
Шрифт:
Еще 4 ноября 1838 г. Софи извещала находившуюся за границей сестру Екатерину Мещерскую о встречах с Лермонтовым: «В субботу (29 октября) мы имели большое удовольствие послушать Лермонтова (который обедал у нас), прочитавшего свою поэму „Демон“ …сюжет новый, полный свежести и прекрасной поэзии. Поистине блестящая звезда восходит на нашем ныне столь бледном и тусклом литературном небосклоне…
Вчера, в четверг провела у нас вечер Сашенька Смирнова вместе с Лермонтовым»{531}.
Та же Софи писала сестре Екатерине, но уже в 1839 году, о «вольных анекдотах госпожи Смирновой» — о пристрастии
Однако это вовсе не мешало Лермонтову зимой 1838–1839 и 1839–1840 гг. часто бывать в доме у Смирновой. А. П. Шан-Гирей свидетельствовал: «По возвращению в Петербург Лермонтов стал чаще ездить в свет, но более дружеский прием находил в доме у Карамзиных, у госпожи Смирновой и князя Одоевского»{533}.
Однообразие жизни Натальи Николаевны Пушкиной и Александрины Гончаровой в конце 1839 года лишь иногда нарушалось визитом кого-то из родных и близких людей.
Из письма Н. Н. Пушкиной:
«…Вчера я была очень удивлена: приехал мой свекор. Он говорит, что ненадолго, но я полагаю, что все будет иначе и он преспокойно проведет зиму здесь» {534} .
Иван Николаевич Гончаров — брату Дмитрию в Полотняный Завод.
«…Что сказать тебе о подноготной нашего семейства, которое я только что покинул; к несчастью, очень мало хорошего. Таша и Сашинька не очень веселятся, потому что суровое и деспотичное верховное правление не шутит [106] , впрочем, в этом нет, пожалуй, ничего плохого, и я предпочитаю видеть, что есть кто-то, кто руководит ими, чем если бы они были одни в Петербурге, тогда было бы еще хуже. Они мало выходят и проводят почти все вечера в гостиной тетушки Местр, хотя и богато обставленной и хорошо освещенной, но скучной до невозможности. Бедная бывшая молодая особа (С. И. де Местр. — Авт.) из всех сил старается делать все возможное, чтобы ее вечера были оживленными, но никто из общества еще не клюет на удочку скуки и бесцветности, которые там царят» {535} .
106
Имеются в виду обе тетушки: Е. И. Загряжская и С. И. де Местр.
В 1838 году в Россию приехал шведский художник Шарль Петер Мазер (1807–1884). Служа учителем рисования, он занимался и портретированием. Так, в 1839 году, поселившись в доме московского друга Пушкина Павла Воиновича Нащокина, художник выполнил парные портреты супругов Нащокиных. По заказу и при активном содействии Павла Воиновича был написан и портрет Пушкина, хотя встретиться с самим Поэтом художнику не довелось. Но судя по документам, Мазер неоднократно бывал у его вдовы в Петербурге, видел прижизненные портреты Пушкина, его личные вещи, предметы быта, детали интерьера. Художник изобразил Поэта в его любимом домашнем одеянии: красном в зеленую клетку архалуке. Том самом архалуке, который Наталья Николаевна после дуэли подарила Нащокину. Поскольку портрет писался в доме Нащокиных, то в качестве живой модели позировал сам Павел Воинович, и Мазер невольно придал лицу Поэта черты Нащокина.
Его жена, Вера Александровна Нащокина, впоследствии вспоминала:
«…Пушкин был невысок ростом, шатен, с сильно вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательности. Я видела много его портретов, но с грустью должна сознаться, что ни один из них не передал и сотой доли духовной красоты его облика — особенно его удивительных глаз.
Это были особые, поэтические задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых душою великого поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь ни у кого не видела.
Говорил он скоро, острил всегда удачно, был необыкновенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко, показывая два ряда ровных зубов, с которыми белизной могли равняться только перлы. На пальцах он отращивал предлинные ногти.
…Более привлекательного человека и более милого и интересного собеседника я никогда не встречала»{536}.
Сохранилось письмо человека, слишком неразборчиво написавшего свою фамилию, не имеющее даты, но, по всей видимости, относящееся к этому времени:
«Когда вы увидите Мадам Пушкину, будьте добры спросить у нее адрес художника Мазера, я не могу его найти, а она, я думаю видит его время от времени. Бог мой, как она хороша эта самая Мадам Пушкина, — она в высшей степени обладает всеми теми целомудренными и умиротворяющими свойствами, которые тихо привлекают взгляд и пробуждают в сердце того, кто их наблюдает, мысль, я бы сказал, почти религиозную. Жаль, что ее лицо так серьезно, но когда по временам на ее губах мелькает улыбка, как ускользающий луч, тогда в ее ясных глазах появляется неизъяснимое выражение трогательной доброжелательности и грусти, а в ее голосе есть оттенки нежные и немного жалобные, которые чудесным образом сочетаются с общим ее обликом, — но простите, я никогда не кончу, если стану говорить все то, что имею еще сказать»{537}.
Вероятно, чарующая красота Натальи Николаевны была так притягательна, что невольно останавливала на себе внимание всех, кому доводилось с нею встречаться. Неудивительно, что и на художника Мазера она произвела сильное впечатление, и в 1839 г. он попытался запечатлеть на холсте пронзительно-печальный облик 27-летней вдовы великого Пушкина…
Письма Екатерины Дантес этого периода к брату Дмитрию, как и прежде, не отличались особыми духовными устремлениями. Ее больше занимала бытовая сторона жизни: кобыла, дети, не забыть «лягнуть» тетку Загряжскую, любимый муж — Дантес и, разумеется, вопросы о доходах, о возможном наследстве от де Местров — «у них ведь нет детей»! — исключив таким образом их воспитанницу Наталью Фризенгоф из числа претендентов, не считаясь с тем, что это — ее двоюродная сестра.
Екатерина Дантес — Д. Н. Гончарову.
«Сульц, 20 ноября 1839 г.
Мой деверь приехал неделю тому назад, дорогой Дмитрий, и моя кобыла, названная им Калугой, прибыла в прекрасном состоянии. Это красивая лошадь, и знатоки утверждают, что это самая лучшая из всех лошадей, привезенных Люзиньяном, нет ни одной, которая могла бы с ней сравниться. Мой муж в восторге и поручает мне бесконечно поблагодарить тебя за твою любезность в отношении нас, он очень тронут, и я также. Досадно только, что она не так высока ростом, впрочем, она очаровательна.