Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]
Шрифт:
Твое письмо меня осчастливило, дорогой Дмитрий. Тысячу раз благодарю тебя за все те нежные и ласковые слова, что ты мне говоришь, я в них действительно очень нуждалась, так как сердце мое страдало от того разлада, что возник между нами. Ну раз уж с этим покончено, не будем об этом больше говорить, еще раз крепко обнимемся и будем любить друг друга в тысячу раз больше. Я также была счастлива узнать, что ты вышел из затруднительного положения; от всей души желаю тебе спокойствия и полного успеха в делах, да хранит тебя бог и освободит от всех горестей и беспокойств. Еще раз повторяю, что если только я могу быть тебе в чем-либо полезной, от всей души предлагаю тебе свою скромную помощь, располагай мною как тебе заблагорассудится»{525}.
С
«Уже лакеи теперь не говорят про меня: карета князя Вяземского, — с грустной иронией говорит он сам о себе, — а генерала Вяземского [104] » {526} .
Устраивая дела своей 17-летней дочери Надежды, князь Петр Андреевич вынужден восстанавливать отношения со своими бывшими врагами, о чем он, как бы оправдываясь, пишет ей в Баден-Баден:
104
Род Вяземских происходит от князя Ростислава-Михаила Смоленского (умер в 1166 г.), внука Владимира Мономаха. Правнук его (убит в 1224 г. на Калке) получил в удел Вязьму и был родоначальником князей Вяземских.
«В последнее воскресенье у Росси и в полном смысле последнее (ибо она за множеством охотников и посетителей должна закрыть свой салон) вдруг через всю залу ломится ко мне графиня Нессельроде, в виде какой-то командорской статуи и спрашивает меня об вас. Разумеется, я отвечал ей очень учтиво и благодарно, и вот поневоле теперь должно будет мне кланяться с нею. Видишь ты, Надинька, чего ты мне стоишь? Ты расстраиваешь весь мой политический характер и сбиваешь меня с моей политической позиции в Петербурге. Не кланяться графине Пупковой и не вставать с места, когда она проходит, чего-нибудь да значило здесь. А теперь я втерт в толпу. Я превосходительный член русской академии и знаком с племянницею, чем же после этого я не такая же скотина, как и все православные»{527}.
Несколько раньше, в том же 1839 г., Вяземский посетил Париж, где встретился с А. И. Тургеневым, Стендалем и Адамом Мицкевичем. Естественно, разговор зашел о Пушкине. Мицкевич передал Вяземскому свою вышедшую во Франции статью «Пушкин и литературное движение в России» для публикации ее на русском языке.
В этой статье польский поэт отмечал:
«…Пуля, сразившая Пушкина, нанесла ужасный удар умственной России. Она имеет ныне отличных писателей; ей остаются Жуковский, поэт, исполненный благородства, грации и чувства; Крылов, басенник, богатый изобретением, неподражаемый в выражении, и другие; но никто не заменит Пушкина. Только однажды дается стране воспроизвести человека, который в такой высокой степени соединяет в себе столь различные и, по-видимому, друг друга исключающие качества. Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенной памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным… Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта… все, что было в нем хорошего, вытекало из сердца…»{528}.
Граф Ксавье де Местр — князю Д. И. Долгорукову.
«…Вечера мы проводим в семейном кругу. Часто две племянницы моей жены — г-жа Пушкина и ее сестра — приходят дополнить наше небольшое общество. Первая из них, вдова знаменитого поэта, очень красивая женщина, а сестра ее, хотя и не так одарена природою, однако, тоже весьма хороша»{529}.
С наступлением осени семейства Пушкиных и де Местров вернулись в Петербург и опять поселились в одном доме. На сей раз в доме Адама на Почтамтской улице. Пушкины — снова на первом этаже, супруги де Местр (вероятно, вместе с молодыми Фризенгофами) — на втором.
Наталья Николаевна, оставаясь верной себе, по-прежнему не появлялась в свете, а бывала только в салонах родственников и у самых близких ей людей: де Местров, Строгановых, Карамзиных, Мещерских, Вяземских, Валуевых…
Постоянным посетителем салона Карамзиных стал М. Ю. Лермонтов. Впервые посетив их дом 2 сентября 1838 года, 5 сентября он уже был приглашен на именины младшей дочери историографа Елизаветы Николаевны (9.II.1821–12.VIII.1891), которые праздновались в Царском Селе.
29 октября 1838 г. Лермонтов читал у них своего «Демона».
Свое первое впечатление от знакомства с поэтом Софья Николаевна выразила словами: «Он очень мил». «Присутствие Лермонтова всегда приятно и живо»{530}, — писала она уже 30 июля 1839 года. А 6 августа Софи вместе с поэтом и сестрой Лизой участвовала в верховой прогулке.
Как и в былые времена, в салоне Карамзиных часто бывали вернувшиеся из-за границы А. И. Тургенев, сестра В. Ф. Вяземской — Л. Ф. Полуектова, а также все семейство Вяземских-Валуевых.
Известно, что 12 сентября 1839 г. у Карамзиных Михаил Лермонтов читал отрывок из романа «Герой нашего времени». В числе его слушателей был А. И. Тургенев. В тот же день, вечером, Лермонтов был у Валуевых, где снова собрались Александр Иванович, Полуектова и где 24-летний Александр Карамзин «смешил до конвульсий» всех присутствовавших. Была ли в этот день на чтении романа Наталья Николаевна — неизвестно. Но вполне вероятно, что знакомство Лермонтова с нею могло состояться именно в этом кругу.
Несмотря на то, что Лермонтов очень высоко ценил Пушкина и служил в одном полку с братом Натальи Николаевны — Иваном Гончаровым, знакомство с нею не вылилось в дружбу или хотя бы привязанность, и еще долгое время их взаимоотношения отличали холодность и отчужденность.
М. Ю. Лермонтов возвратился в Петербург после первой кавказской ссылки в апреле 1838 г. По ходатайству своей бабушки Е. А. Арсеньевой он был прощен и переведен вновь в лейб-гвардии Гусарский полк, расквартированный в Софии под Царским Селом, куда и прибыл 14 мая. В конце августа 1838 г. в Царском Селе Михаил Юрьевич познакомился с семейством Карамзиных. Особенно подружился Лермонтов со старшей дочерью покойного историографа Софьей Николаевной, которая, будучи на 12 лет старше, всерьез увлеклась поэтом. Лермонтова всегда тепло принимали в этом доме. Он охотно участвовал в затеваемых Софи домашних представлениях, сопровождал ее во время великосветских кавалькад. Сблизился он и с ее братьями, Андреем и Александром Карамзиными, служившими в лейб-гвардии конной артиллерии, стоявшей, как и Гусарский полк, в Царском Селе, где Карамзины издавна снимали дачу.
К этому времени относится портрет работы неизвестного художника, на котором изображены Лермонтов и Андрей Карамзин.
Именно в салоне Карамзиных состоялось знакомство корнета Лермонтова с Александрой Осиповной Смирновой (Россет), с которой у него сложились простые и непринужденные отношения. Лермонтов был дружен и с поэтом Иваном Мятлевым, позднее — и с поэтессой Евдокией Ростопчиной, которую он знал с юношеских лет и звал просто «Додо» [105] , посвятив ей, как и А. О. Смирновой, свои стихи.
105
В семействе Е. П. Ростопчину все называли «Додо», как она сама прозвала себя в раннем детстве.