Жизнь после жизни
Шрифт:
— Мы отвезем тебя в больницу, — сказал Хью, ничуть не рассердившись. — У тебя небольшая инфекция.
Где-то на заднем плане раздавались бурные протесты Иззи.
— Меня засудят, — шипела она, а Хью отвечал:
— Отлично. Надеюсь, тебя бросят в камеру и выкинут ключ. — Подняв Урсулу на руки, он сказал: — На «бентли», думаю, быстрее доберемся.
Урсула чувствовала себя невесомой, она словно плыла по воздуху. В очередной раз она пришла в себя в неуютной больничной палате; там уже поджидала Сильви; ее неподвижное лицо было страшным.
— Как
Урсула обрадовалась, когда наступил вечер и место Сильви занял Хью.
Во время дежурства Хью прилетела черная летучая мышь. Ночь потянулась к Урсуле своей дланью, и Урсула поднялась ей навстречу. С облегчением и даже с радостью она ощутила сверкающий, лучезарный мир, до которого не докричаться, то место, где откроются все тайны. Ее обняла темнота, бархатная подруга.
В воздухе плясал снег, мелкий, как тальк, ледяной, как восточный вечер на младенческой коже… но тут Урсула рухнула спиной на больничную койку, и ее рука осталась отвергнутой.
На бледно-зеленое больничное покрывало упал ослепительно-яркий косой луч света. Хью спал; лицо его было безвольным и усталым. Он сидел в неудобной позе на стуле у ее кровати. Одна брючина слегка задралась, и Урсула видела сползший хлопчатобумажный носок серого цвета и гладкую кожу отцовской голени. Когда-то он был как Тедди, подумала Урсула, а Тедди в один прекрасный день станет таким, как он. Мальчик в мужчине, мужчина в мальчике. Ей стало грустно до слез. Хью открыл глаза, встретился с ней взглядом, слабо улыбнулся и сказал:
— Привет, медвежонок. С возвращением.
Август 1926 года.
Авторучку следует держать свободно и под таким углом, который облегчает написание стенографических знаков. Запястье не должно опираться на блокнот и на письменный стол.
До конца лета она прозябала. Сидела в саду под яблонями и пыталась читать учебник скорописи. На семейном совете было решено, что в школу она не вернется, а вместо этого пойдет осваивать стенографию и машинопись.
— Не пойду я в школу, — сказала она. — Не могу, и все.
Заходя в комнату, где находилась Урсула, Сильви распространяла вокруг себя пронизывающий холод. Бриджет и миссис Гловер не могли уразуметь, почему «серьезное заболевание», которое Урсула подхватила в Лондоне, когда была в гостях у тетки, настолько отдалило Сильви от дочери: они ожидали как раз обратного. Иззи, естественно, было отказано от дома. Persona non grata in perpetuam. [32] Правду знала одна Памела, которая по крупицам вытянула из Урсулы все историю от начала до конца.
32
Нежелательная
— Он взял тебя силой, — кипятилась она. — С какой стати ты решила, что сама виновата?
— Но последствия… — прошептала Урсула.
Сильви, конечно, винила только Урсулу.
— Ты растоптала свою честь, свою личность, свою репутацию.
— Но никто же не знает.
— Достаточно того, что я знаю.
— Твои рассуждения словно позаимствованы из романов Бриджет, — сказал жене Хью.
Неужели Хью читал те же романы, что и Бриджет? Вряд ли.
— А если честно, — продолжил он, — ты рассуждаешь как моя мать.
(«Хуже не бывает, — говорила Памела, — но и это пройдет».)
Даже Милли поверила в ее легенду.
— Заражение крови! — воскликнула она. — Это настоящая драма. Страшно было в больнице? Нэнси говорила — ей Тедди рассказывал, — что ты была на грани смерти. Мне бы такие приключения.
Как же далеко отстоит смерть от грани смерти. Их, по сути, разделяет целая жизнь. Но что делать с этой жизнью, ради которой ее спасали, Урсула не знала.
— Я бы хотела снова записаться к доктору Келлету, — сказала она Сильви.
— Он, по-моему, больше не практикует, — равнодушно ответила та.
Урсула все еще ходила с длинными волосами — главным образом, в угоду Хью, но как-то раз поехала вместе с Милли в Биконсфилд и сделала короткую стрижку. Это был акт покаяния: она почувствовала себя не то мученицей, не то монашкой. Где-то между этими двумя вехами, сказала она себе, и пройдет вся оставшаяся жизнь.
Хью, по-видимому, больше удивился, чем расстроился. После всего, что произошло в Белгравии, стрижка выглядела не более чем безобидной пародией.
— Силы небесные, — сказал Хью, когда она вышла к ужину, состоявшему из неаппетитных телячьих котлет а-ля Рюсс («Как собачья еда», — пробурчал Джимми, который отличался таким зверским аппетитом, что вполне мог бы слопать ужин Джока). — Ты изменилась до неузнаваемости.
— Это же хорошо, правда? — сказала Урсула.
— Мне и раньше Урсула нравилась, и сейчас, — заметил Тедди.
— Похоже, только тебе, — пробормотала Урсула.
Сильви издала какой-то звук, недотянувший до слова, а Хью сказал:
— Ну зачем же так, я считаю, что ты…
Но она так и не узнала, что считает Хью, потому что нетерпеливый стук дверной колотушки возвестил прибытие взволнованного майора Шоукросса, который хотел узнать, не у них ли его дочка Нэнси.
— Извините, что помешал вашему ужину, — сказал он, медля на пороге столовой.
— Ее здесь нет, — сказал Хью, хотя отсутствие Нэнси было очевидным.
Майор Шоукросс хмуро уставился на котлеты.
— Пошла за листьями для гербария, — объяснил он. — Вы же знаете, что это за ребенок. — Это было адресовано Тедди, задушевному другу Нэнси.