Жизнь после жизни
Шрифт:
Можно ли пить воду из озера Серпентайн? Первая жена Шелли утопилась именно здесь, но Урсула предполагала, что в такую погоду, когда толпы людей высыпали погреться на солнце, непременно найдется какой-нибудь мистер Уинтон, который бросится в воду, чтобы спасти утопающую.
На самом деле она, конечно, знала, куда идет. Выбора у нее не было.
— Боже, что с тобой стряслось? — воскликнула Иззи, театральным жестом распахивая парадную дверь, как будто ожидала более интересных гостей. — Что за вид?
— Я весь день бродила по городу, — выговорила Урсула. — Без денег, —
— А ну, заходи, — скомандовала Иззи.
А теперь Урсула очутилась в Белгравии, на неудобном стуле в каком-то большом доме. Безликая комната — видимо, бывшая столовая — годилась разве что для ожидания. Голландский натюрморт над камином и пыльные хризантемы в вазе на журнальном столике не позволяли предположить, что творится в других помещениях. Все происходящее никак не напоминало о гнусном эпизоде на черной лестнице. Кто бы знал, с какой легкостью можно соскользнуть из одной жизни в другую. Урсула задумалась: что сказал бы ей в такой ситуации доктор Келлет?
После неожиданного появления племянницы на Мелбери-роуд Иззи уложила ее в гостевой спальне, и Урсула, рыдая под атласными одеялами, старалась не слушать малоправдоподобные телефонные россказни Иззи, доносившиеся из коридора.
— Да знаю я! Она просто появилась на пороге, бедная овечка… соскучилась… хотела походить по музеям и так далее, в театр, что тут особенного?.. Нельзя же быть таким тираном, Хью…
Хорошо, что она не попала на Сильви, — с той разговор был бы короткий. В итоге условились, что Урсула пару дней проведет в Лондоне, чтобы «походить по музеям и так далее».
Закончив разговор, Иззи вошла в спальню с небольшим подносом.
— Бренди, — сказала она. — И гренки с маслом. Уж извини, но с ходу больше ничего предложить не могу. Какая же ты дуреха, — вздохнула она. — Есть ведь всякие средства, понимаешь; лучше предохраняться до того, чем после дергаться.
Урсула не могла взять в толк, о чем она говорит.
— Ты должна от него избавиться, — продолжала Иззи. — Договорились?
Ответом на этот вопрос стало прочувствованное «да».
В приемную заглянула женщина — по виду медсестра. Халат на ней был так туго накрахмален, что мог бы стоять сам по себе.
— Проходи, — сухо сказала она, даже не назвав Урсулу по имени.
Урсула поплелась за ней, как агнец на заклание.
Иззи — скорее в деловой, нежели в сочувственной манере — высадила племянницу из машины, бросив «ни пуха», и пообещала заехать за ней «позже». Урсула не представляла, что ждет ее в промежутке между «ни пуха» и «позже», но догадывалась, что ничего хорошего. Какое-нибудь тошнотворное зелье или целый лоток огромных таблеток. А также выволочка по поводу ее моральных устоев и личных качеств. Она была готова потерпеть, коль скоро это значило, что в результате можно будет перевести часы назад. Какой величины сейчас этот младенец? — задумалась Урсула. Торопливые поиски в медицинской энциклопедии Шоукроссов не давали внятного ответа. Она предполагала, что он выйдет наружу с усилием, а потом его завернут в шаль, положат в колыбельку и будут окружать заботой, пока не найдут каких-нибудь приличных людей, которые так же сильно желают иметь ребенка, как Урсула желает его не иметь. А потом она сядет
Это была совершенно заурядная комната. Высокие окна, шторы с фестонами и кистями. Шторы, казалось, остались от прежней жизни здания, равно как и мраморный камин, в котором сейчас теплился газовый огонь; на каминной полке стояли простые часы с крупным циферблатом. Неуместными выглядели только зеленый линолеум на полу и операционный стол в центре. Пахло здесь, как в школьной химической лаборатории. Урсула не поняла, зачем на тележке, накрытой льняной салфеткой, разложен целый арсенал устрашающих металлических инструментов. Возможно, они пригодились бы мяснику, но явно не имели отношения к младенцу. Колыбели не было и в помине. У нее дрогнуло сердце.
Какой-то мужчина, старше Хью, в длинном медицинском халате, торопливо, будто мимоходом, войдя в комнату, приказал Урсуле забраться на операционный стол и сунуть ноги «в стремена».
— В стремена? — переспросила Урсула. Еще лошадей тут не хватало.
Она так и не поняла, что от нее требуется, пока медсестра, уложив ее на спину, не задрала ей ноги.
— Мне будут делать операцию? — забеспокоилась Урсула. — Я же не больна.
Медсестра опустила ей на лицо маску и сказала:
— Считай от десяти до одного.
— Зачем? — хотела спросить Урсула, но не успела: комната исчезла вместе со всем, что в ней находилось.
Очнулась она, как в дурмане, на пассажирском сиденье принадлежавшего Иззи «остина».
— Скоро будешь как огурчик, — сказала Иззи. — Не беспокойся, это наркоз отходит. Некоторое время помаешься.
Откуда только Иззи знала такие подробности этой ужасающей процедуры?
На Мелбери-роуд Иззи помогла ей дойти до постели, и Урсула забылась глубоким сном под атласными одеялами в гостевой комнате. Когда за окнами уже стемнело, Иззи опять пришла к ней с подносом.
— Суп из бычьих хвостов, — торжественно объявила она. — Консервированный.
От Иззи пахло спиртным, чем-то приторно-сладким, а под слоем косметики и напускным оживлением проглядывало изнеможение. Урсула поняла, что стала ей страшной обузой. Она с трудом села в кровати. Запахи алкоголя и бычьих хвостов сделали свое дело: Урсулу вырвало прямо на атласное великолепие.
— О боже. — Иззи зажала рот ладонью. — Я на самом деле не создана для таких испытаний.
— Что с ребенком? — спросила Урсула.
— Ты о чем?
— Что с ребенком? — повторила Урсула. — Для него подыскали приличную семью?
Среди ночи Урсула проснулась; ее снова вырвало, и она провалилась в сон, не успев ни убрать за собой, ни позвать Иззи. А утром у нее начался жар. Невыносимый жар. Сердце колотилось, каждый вдох давался с трудом. Она попыталась выбраться из постели, но голова кружилась, а ноги не слушались. Все, что было потом, вспоминалось как в тумане. Иззи, очевидно, вызвала Хью: Урсула почувствовала на своем липком лбу прохладную ладонь, а когда открыла глаза, увидела ободряющую отцовскую улыбку. Он сидел на краешке кровати, не снимая плаща. Урсулу вытошнило на его одежду.