Жизнь после жизни
Шрифт:
Когда музыка отзвучала, чистая и глубокая тишина продлилась, как будто весь мир затаил дыхание, но потом вместо аплодисментов и похвал прозвучало раннее предупреждение: «До воздушного налета остается двадцать минут». Даже странно было представить, что эти предупреждения готовятся у нее на работе, в оперативном центре пятого региона, и рассылаются девушками-телеграфистками.
— Ничего не поделаешь, — тяжело вздохнул мистер Симмс, поднимаясь со стула, — пора.
Когда они вышли на улицу, прозвучало второе предупреждение. У них оставалось в лучшем случае двенадцать минут, чтобы указать прохожим путь в бомбоубежище, пока не завыла сирена.
Сама Урсула никогда не спускалась
Вечер стоял дивный. Черную завесу темноты пронзала тонкая луна среди сонма звезд. Урсуле вспомнилось, как Ромео восхвалял Джульетту: «Сияет красота ее в ночи, как в ухе мавра жемчуг несравненный».{163} Скорбь навеяла Урсуле поэтическое (многие, в том числе и она сама, сказали бы «излишне поэтическое») настроение. А рядом даже не было мистера Дэркина, который сыпал бы цитатами, перевирая их почем зря. Во время одного дежурства у него случился сердечный приступ. Сейчас мистер Дэркин уверенно шел на поправку. «Слава богу», — повторяла мисс Вулф. Она выкроила время, чтобы проведать его в больнице, а Урсула — нет, однако же своей вины здесь не видела. Хью умер, а мистер Дэркин остался жив: места для сочувствия у нее в душе не осталось. Вместо мистера Дэркина должность заместителя мисс Вулф занял мистер Симмс.
Начался пронзительный вой авианалета. Уханье заградительного огня, рев бомбардировщиков в небе, неравномерный ритм самолетных двигателей — все это вызывало у нее дурноту. Грохот орудий, длинные пальцы прожекторов, обшаривающие небо, бессловесное ожидание ужаса — все это не располагало к поэзии.
Когда они добрались туда, где разорвалась бомба, все были уже на месте: газовщики, водопроводчики, саперы, тяжелый и легкий аварийно-спасательные отряды, санитары с носилками, фургон для перевозки тел (который в дневное время обслуживал пекарню). На проезжей части ковром лежали спутанные пожарные рукава, потому что у тротуара полыхал дом, выплевывая искры и горящие головешки. В языках пламени Урсула мельком увидела Фреда Смита, но решила, что ей померещилось.
Спасатели привычно осторожничали, зажигая карманные и ручные фонари, хотя рядом бушевал пожар. При этом у каждого из них в уголке рта торчала сигарета, даром что газовщики еще не обследовали участок, а присутствие саперов говорило о наличии неразорвавшихся бомб. Каждый просто выполнял свою работу (а куда денешься) и храбрился перед лицом опасности. А может, некоторым людям (Урсула не знала, включать ли себя в их число) уже было все равно.
Ее преследовало гнетущее чувство или, точнее сказать, предчувствие, что этой ночью не все пройдет гладко.
— Это все Бах, — успокаивала ее миссис Вулф. — Разбередил душу.
По-видимому, на этой улице смыкались два сектора, и дежурный офицер выяснял отношения с двумя бригадирами спасателей, каждый из которых считал, что это его объект. Мисс Вулф в этом споре не участвовала, поскольку это был не их сектор, но масштабы разрушений, сказала она, оказались таковы, что их пост должен переместиться сюда и действовать, невзирая ни на какие приказы.
— Самоуправство, — одобрительно заметил мистер Буллок.
— Я так не считаю, — отрезала мисс Вулф.
Не охваченная пламенем сторона улицы лежала в руинах; едкий запах кирпичной пыли и взрывчатки забивался в легкие. Урсула пыталась мысленно рисовать себе луг за
— А я раньше вспоминала мамины духи, — поделилась мисс Вулф. — «Апрельские фиалки».{164} Но теперь, к сожалению, как ни стараюсь думать о маме, в голову лезут одни бомбы.
Урсула предложила мистеру Эмсли мятную пастилку, сказав:
— Немного помогает.
Чем ближе они подходили к месту разрушения, тем тяжелее становилось смотреть перед собой (иного, как подсказывал опыт Урсулы, ожидать и не приходилось).
Взгляду открылось ужасное зрелище: повсюду валялись обезображенные трупы, подчас одни торсы, словно голые портновские манекены. Урсуле вспомнились витринные манекены, которые они с Ральфом видели на Оксфорд-стрит, где взрывом разворотило универмаг «Джон Льюис». Санитар с носилками, не нашедший пока живых пострадавших, вытаскивал торчащие из-под обломков руки и ноги. Можно было подумать, он вознамерился позже собрать покойных по кускам. Занимается ли кто-нибудь этим делом? — спросила себя Урсула. Например, в моргах: не пытаются ли там складывать людей, как головоломки? Некоторые, конечно, уже не поддавались воссозданию: двое спасателей лопатами грузили в короба клочья человеческой плоти, а третий длинным скребком отчищал что-то от стены.
Урсула подумала, что могла знать кого-то из жертв. Квартира в Филлимор-Гарденз находилась всего в паре кварталов. Не исключено, что с кем-то из этих людей она сталкивалась по дороге на работу, перекидывалась парой фраз в бакалейной или мясной лавке.
— Вероятно, здесь будет много неопознанных, — сказала мисс Вулф.
Она только что переговорила с дежурным офицером, и тот, похоже, остался ей благодарен за разумные соображения.
— Так что о самоуправстве речи нет, можете не беспокоиться.
Над человеком с длинным скребком, этажом выше (впрочем, этажа как такового не осталось), на вешалке, зацепленной за рейку для картин, болталось платье. Урсула нередко ловила себя на том, что эти мелкие приметы домашней жизни — оставленный на плите чайник, нетронутый ужин — волнуют ее сильнее, чем картины огромных бед и разрушений. Впрочем, приглядевшись к этому платью, она поняла, что оно до сих пор надето на женщину, лишившуюся головы и ног, но не рук. Непредсказуемость взрывов всегда поражала. У этой женщины голова будто впечаталась в стену. Огонь полыхал так ярко, что Урсула смогла разглядеть маленькую брошь, прикрепленную к платью. Черную кошку с глазком-стразом.
Стоило Урсуле двинуться к задней стене этого дома, как обломки стали разъезжаться у нее под ногами. На пути ей попалась привалившаяся к куче мусора женщина, которая сидела разметав руки и ноги, как тряпичная кукла. Вид у нее был такой, словно некая сила подняла ее в воздух и отпустила, — вероятно, так и случилось. Урсула окликнула санитара с носилками, но в этот миг над ними пронеслись очередные бомбардировщики, и ее никто не услышал.
Женщина была покрыта серой пылью, а потому определить ее возраст не представлялось возможным. На руке у нее багровел страшный ожог. Порывшись в сумке с медикаментами, Урсула вытащила тюбик бернола и нанесла немного мази ей на руку. С какой целью это было сделано, она и сама не знала: бедной женщине средство от ожогов помочь уже не могло. Урсула пожалела, что у нее нет с собой воды: больно было видеть, как иссушены женские губы.