Жизнь Шарлотты Бронте

Гаскелл Элизабет

В письме к мистеру Смиту, где содержится суждение об «Эсмонде», сходное с только что приведенным, Шарлотта далее пишет:

Вы увидите, что «Городок» затрагивает вопросы, представляющие не только общественный интерес. Я не смогла бы писать книги, в которых муссируются только злободневные проблемы; нечего даже и пробовать. Не смогла бы я написать и книгу, где главенствует мораль. Не смогла бы я взяться и за филантропическую тему (хотя уважаю филантропию), а также скрыть свое лицо – добровольно и искренне, – решая столь важную проблему, как та, которую подняла миссис Бичер-Стоу в «Хижине дяди Тома». Чтобы справиться с подобными вопросами, надо их долго изучать практически, знать изнутри их суть и хорошо чувствовать связанное с ними зло. К ним нельзя относиться как к деловым вопросам, как к предмету торговли. Я не сомневаюсь, что миссис Стоу глубоко, собственным сердцем чувствовала зло рабства с самого детства, еще задолго до того, как решила писать книги. Чувство, пронизывающее ее произведение, совершенно искреннее и невыдуманное. Итак, помните, что я просила Вас быть честным критиком «Городка», и передайте от меня мистеру Уильямсу: пусть он будет беспощаден. Я не то чтобы собираюсь что-то менять, просто мне хочется узнать Ваши и его впечатления.

Мистеру Дж. Смиту, эсквайру

3 ноября

Мой дорогой сэр,

сердечно благодарю Вас за письмо. Оно принесло мне немалое облегчение, поскольку меня мучили сомнения относительно того, как будет выглядеть «Городок» в чужих, не моих собственных глазах.

Теперь я могу в определенной степени положиться на Ваши благоприятные впечатления, поскольку вижу, что Вы совершенно правы в тех местах, где намекаете на неодобрение. Вы попали точно в цель по крайней мере дважды – в тех случаях, когда я и сама чувствовала недочеты: это противоречие или слабое соответствие между детством и зрелыми годами Грэма и угловатая резкость перемены его чувств к мисс Фэншо. Вы, однако, можете вспомнить, что втайне он в течение некоторого времени относился к этой юной леди с определенным пренебрежением – ставил ее немного ниже ангелов. Однако следовало лучше подвести читателя к перемене настроения героя. Что касается подготовки к публикации, то оставляю все на волю издательства. Без сомнения, есть определенный резон в том, что Вы пишете о неблагоразумности создания атмосферы таинственности, если невозможно соблюсти тайну. В общем, поступайте так, как считаете наилучшим. Я подчинюсь и необходимости давать рекламные объявления большими буквами, хотя и неохотно, со «страусиным» желанием спрятаться. Большая часть третьего тома посвящена развитию характера «ворчливого профессора». Люси не выйдет замуж за доктора Джона: он слишком юн, красив, блестящ и добросердечен, он «кучерявый любимец» Природы и Судьбы и должен вытащить приз в лотерее жизни. Жена его должна быть молода, богата, красива и составить для него истинное счастье. Если Люси и выйдет за кого-то, то это будет профессор – человек, которому надо многое прощать, которого надо «терпеть». Что касается мисс Фрост, то я никогда не хотела, чтобы ее межи прошли по прекрасным местам³⁶¹. Финал третьего тома для меня все еще представляет некоторую проблему. Я постараюсь, конечно, сделать все возможное. Роман был бы быстро завершен, если бы я могла избавиться от несносных головных болей: как только у меня появляется рабочее настроение, они тут же нападают и лишают меня сил. <…>

Полковник Генри Эсмонд только что прибыл. Вид у него в наряде времен королевы Анны весьма старомодный и изысканный. Парик, шпага, кружева и гофрированные манжеты превосходно иллюстрируют тот тип, который изображался в «Спектейторе».

Отдельные фразы в конце этого письма могут быть объяснены словами самой Шарлотты. Она рассказывала мне, как мистер Бронте желал, чтобы новый роман кончался хорошо, поскольку ему не нравились произведения, которые производят угнетающее впечатление, и просил дочь, чтобы ее герой и героиня (подобно сказочным персонажам) «женились и жили долго и счастливо». Однако идея, что мсье Поль Эманюэль погиб в море, буквально подчинила себе воображение автора, и Шарлотта не могла изменить вымышленный финал: она воспринимала его уже как нечто реально происшедшее. Все, что ей оставалось сделать, стараясь удовлетворить просьбу отца, – это затушевать судьбу героя с помощью загадочных слов и позволить герою и читателю самим истолковать их значение.

Мистеру У. С. Уильямсу, эсквайру

6 ноября 1852 года

Мой дорогой сэр,

мне не следует откладывать свой ответ, чтобы поблагодарить Вас за любезное письмо, содержащее откровенные и умные суждения о «Городке». Со многими положениями Вашей строгой критики я должна согласиться. В третьем томе, возможно, многие из недочетов будут устранены, другие же останутся. Я не думаю, что читательский интерес достигнет где-либо той степени накала, которой Вам желателен. Кульминация здесь не придет ранее чем в самом финале, и даже там я сомневаюсь, посчитают ли читатели романов, что «эмоции нагромождены в достаточно высокую кучу» (как говорят американцы) и что краски нанесены на полотно с подобающей смелостью. Боюсь, им придется удовлетвориться тем, что есть. Моя палитра не содержит более ярких оттенков; когда я пытаюсь углубить красные тона или придать блеска желтым, то порчу всю работу.

Если я не ошибаюсь, главное чувство, которое разлито по всей книге, – это терпение и покорность. Что касается героини, то мне трудно объяснить, какие соображения заставили меня дать ей фамилию, которая ассоциируется с холодом. Тем не менее я назвала ее Люси Сноуи, а потом заменила на Фрост³⁶². Впоследствии я пожалела об этой замене и захотела вернуть Сноуи. Если еще не поздно это сделать, мне хотелось бы, чтобы такое исправление было сделано по всей рукописи. Она должна была иметь холодное имя. Причиной тому отчасти служит принцип lucus a non lucendo³⁶³, а отчасти то, что в ней есть некая внешняя холодность.

По Вашему мнению, до тех пор, пока ее история не рассказана полностью, она производит впечатление нездоровой и слабой. Я готова признать, что она по временам и нездорова, и слаба; в ее характере нет претензий на безусловную силу, и всякая женщина, жившая так, как жила она, с необходимостью стала бы болезненной. К примеру, вовсе не здоровое чувство толкает ее в исповедальню: причиной служит полубредовое состояние, вызванное болезнью и одиноким переживанием горя. Если роман не слишком ясно выражает все это, то, значит, в нем есть серьезный недочет. Я могла бы объяснить и некоторые другие моменты в книге, но это все равно что художник подписал бы под своими рисунками названия предметов, которые он хотел изобразить. Мы знаем цену карандашам, призывающим себе в союзники перья.

Благодарю Вас еще раз за ясность и полноту, с которой Вы откликнулись на мою просьбу поделиться своими впечатлениями. Остаюсь, мой дорогой сэр, искренне Ваша,

Ш. Бронте.

P. S. Надеюсь, что рукопись не увидит никто, кроме мистера Смита и Вас.

10 ноября 1852 года

Мой дорогой сэр,

мне только хотелось, чтобы публикация «Шерли» была отложена до тех пор, когда «Городок» будет почти готов; поэтому теперь с моей стороны нет возражений против того, чтобы книга вышла в свет тогда, когда Вы сочтете нужным. Относительно отдачи рукописи в типографию я могу только сказать, что если у меня будет возможность работать над третьим томом с моей обычной быстротой и если препятствия не превысят их обычного количества, то я могу надеяться закончить роман примерно через три недели. Оставляю за Вами решение вопроса: будет ли лучше отложить печатание на этот срок или начать его незамедлительно? Для меня было бы, конечно, более желательно, чтобы Вы увидели третий том прежде, чем отдать в типографию первый и второй. Однако если задержка принесет вред, то это вовсе не обязательно. Я прочла третий том «Эсмонда», и он показался мне и забавным, и захватывающим. Пожалуй, по силе и энергии он превосходит два первых: блеск и динамичность, которых там иногда не хватало, здесь присутствуют повсеместно. В отдельных пассажах Теккерей разворачивается в полную силу, и их величественность и серьезность производят сильнейшее впечатление. Временами я не могла удержаться от восклицания: «Наконец-то он показал свою мощь!» Из всех персонажей романа никто не показался мне столь совершенным, как Беатриса. Она оригинально задумана и живо исполнена. В ней есть нечто особенное, от нее исходит ощущение новизны – по крайней мере для меня. Беатриса вовсе не дурна сама по себе. Иногда она открывает для себя добро и величие, и это заставляет думать, что она всего лишь игрушка в руках судьбы. Начинает казаться, что некий древний рок преследует ее дом и что лучшее украшение рода, явившееся за много поколений, обречено на бесчестье. По временам доброе начало в ней вступает в борьбу с этой ужасной предопределенностью, но Судьба побеждает.

Беатриса не может быть честной женщиной и хорошей женой. Она «пытается, но не может». Гордая, красивая и запятнанная, она родилась стать той, кем стала, – королевской любовницей. Не знаю, видели ли вы заметку в «Лидере»; я ознакомилась с ней сразу после того, как закончила читать книгу. Права ли я, считая эту рецензию робкой, холодной и пустой? При всей заявленной доброжелательности, она произвела на меня обескураживающее впечатление. Разумеется, «Эсмонда» еще ждут совсем другие суждения рецензентов. А чего стоит острое замечание критика о том, что Бланш Амори³⁶⁴ и Беатриса неотличимы, что они срисованы с одного и того же оригинала! По мне, они столь же неотличимы, как ласка и бенгальская тигрица. Оба животные – четвероногие, а Бланш и Беатриса – женщины. Однако мне не следует занимать Ваше и свое время дальнейшими замечаниями.

Остаюсь искренне Ваша,

Ш. Бронте.

Чуть позже в том же месяце, в субботу, мисс Бронте закончила «Городок» и отослала его издателям.

Сделав это, я помолилась Господу. Хорошо или плохо то, что у меня получилось, я не знаю. Если Богу угодно, я буду спокойно дожидаться выхода книги. Думаю, что роман не сочтут ни претенциозным, ни возбуждающим враждебность.

После того как труд был окончен, Шарлотта позволила себе некоторые перемены в укладе жизни. Несколько подруг давно желали видеть ее у себя в гостях: мисс Мартино, миссис Смит и ее дорогая верная Э. В письме к последней, содержавшем известие о завершении «Городка», мисс Бронте предложила провести вместе неделю. В то же время она начала подумывать о том, что хорошо было бы принять любезное приглашение миссис Смит, поскольку у нее будет удобнее исправлять корректуры.

Следующее письмо я привожу не только по той причине, что оно показывает критическое отношение мисс Бронте к «Городку», но и потому, что по нему видно, до какой степени она была склонна преувеличивать значение пустяков, как и всякий человек, который ведет самодостаточную и уединенную жизнь. Мистер Смит не смог написать ей с той же почтой, с которой были присланы деньги за «Городок», и мисс Бронте получила эту сумму без единой строчки сопровождающего письма. Подруга, у которой она в это время гостила, рассказывает, что Шарлотта немедленно вообразила, будто роман разочаровал издателя или она чем-то его обидела³⁶⁵. И если бы на следующий день, в воскресенье, не пришло письмо от мистера Смита, то мисс Бронте непременно устремилась бы в Лондон.

6 декабря 1852 года

Мой дорогой сэр,

денежные поступления прибыли благополучно. Первое из них я получила в субботу, причем в конверте не оказалось ни строчки от Вас, и в связи с этим я решила, что в понедельник сяду в поезд и отправлюсь в Лондон, чтобы узнать, в чем дело: какая причина заставила моего издателя быть столь молчаливым. В воскресенье утром пришло Ваше письмо, и Вы таким образом избавились от визита неожиданного и незваного привидения Каррера Белла на Корнхилл. Непонятных задержек лучше по возможности избегать, поскольку они способны заставить тех, кого они беспокоят, совершить неожиданные и импульсивные поступки. Должна признать Вашу правоту еще в одном пункте: относительно того, что в третьем томе фокус смещается с одной группы героев на другую. Это не очень приятно, и читателю, возможно, не понравится такое, в определенном смысле, насилие со стороны автора. Дух романтической любви диктовал иной курс, куда более заманчивый: надо было избрать одного главного героя и следовать за ним, никуда не уклоняясь. При этом ему надлежало быть в высшей степени положительным – почти идолом, причем не безмолвным, никому не отвечающим, а прямо наоборот. Однако все это шло бы вразрез с действительной жизнью, противоречило бы правде и правдоподобию. Я не без страха предвижу, что самым слабым героем в книге окажется тот, кого я старалась сделать самым прекрасным. Если это произойдет, то причина моей ошибки будет заключаться в том, что у него нет источника в реальности, он полностью выдуман. Мне казалось, что этому персонажу недостает связи с действительностью, – боюсь, читатель почувствует то же самое. Единство с ней напоминает судьбу Иксиона, сочетавшегося браком с облаком³⁶⁶. Детство Полины, по-моему, неплохо придумано, но ее… [12] <…> Краткая поездка в Лондон представляется мне все более желательной, и если Ваша матушка будет так любезна и напишет, на какое время ее лучше назначить, и назовет день после Рождества, который ее устроит, то я буду иметь удовольствие, при условии что позволит здоровье папы, принять ее приглашение. Мне бы хотелось приехать так, чтобы успеть исправить хоть что-то в корректуре; это избавило бы от многих хлопот.

12

Окончание этого интересного предложения не сохранилось: часть письма оторвана.

Глава 12

Когда мне оказали честь и попросили написать эту биографию³⁶⁷, передо мной сразу же возникло препятствие: как я смогу показать Шарлотту такой, какой она была – благородной, честной и нежной женщиной, – не затронув в ее жизнеописании личных обстоятельств наиболее близких к ней людей? После долгих размышлений я пришла к заключению, что надо писать правдиво или не писать вовсе. Нельзя ничего утаивать, но некоторые вещи по самой своей природе таковы, что о них нельзя говорить так же полно, как о других.

Разумеется, одна из самых интересных страниц жизни Шарлотты – ее замужество и предшествовавшие ему обстоятельства. Однако это событие больше, чем другие, нуждается в деликатном обращении (оно произошло сравнительно недавно и касается другого человека в той же степени, что и Шарлотты); биограф не должен грубо касаться того, что священно для памяти.

Тем не менее есть две причины, кажущиеся мне важными и основательными, побуждающие меня рассказать кое-что о ходе событий, которые привели к нескольким месяцам супружеской жизни – краткому периоду безмерного счастья. Первая из этих причин – мое желание обратить внимание читателя на тот факт, что мистер Николлс принадлежал к числу людей, встречавшихся с мисс Бронте ежедневно в течение многих лет. [13] Он наблюдал ее в роли дочери, сестры, хозяйки дома и подруги. Его вовсе не привлекала какая бы то ни было литературная слава. Мне кажется даже, что это претило ему в женщинах. Мистер Николлс – серьезный, сдержанный, добросовестный человек, глубоко верующий, как и положено священнику.

13

Артур Белл Николлс стал младшим священником в Хауорте в мае 1845 года.

Он молчаливо наблюдал за мисс Бронте и в течение долгого времени скрывал, что любит ее. Любовь такого человека – многолетнего постоянного наблюдателя ее образа жизни – многое говорит о ней как о женщине.

Насколько глубокой была его привязанность, мне сложно судить, даже если бы я нашла для этого подходящие слова. Шарлотта не знала, едва ли начинала подозревать, что являлась объектом особого внимания со стороны мистера Николлса, как вдруг в декабре описываемого нами года однажды вечером он зашел на чай. После чая мисс Бронте вернулась, как обычно, из кабинета к себе в комнату, оставив отца наедине с его помощником. Вскоре она услышала, что дверь в кабинет открылась, и ожидала дальше услышать, как хлопнет входная дверь. Вместо этого раздался стук, и «словно молния осветила то, что сейчас произойдет. Он вошел. Он стоял передо мною. Ты можешь представить, что он сказал. Как это было сказано, ты вряд ли сумеешь понять, а я забыть. Я впервые наблюдала, чего стоит мужчине открыть свои чувства, если он сомневается в благоприятном ответе. <…> Видеть его, всегда спокойного как изваяние, дрожащим, взволнованным и ослабевшим было очень странно. Я смогла только попросить его оставить меня и пообещала дать ответ на следующий день. Еще я спросила, говорил ли он с папой. Он ответил, что не осмелился. По-видимому, я почти выдворила его за дверь».