Жизнь Шарлотты Бронте
Шрифт:
К счастью для всех, мистер Бронте этой зимой чувствовал себя превосходно: отлично спал, пребывал в хорошем настроении и проявлял прекрасный аппетит; по всему было видно, что он полон сил. Шарлотта могла без особого беспокойства оставить его, чтобы провести неделю у подруги.
Доброе внимание и дружеские беседы с членами семейства, у которого она гостила, весьма благотворно сказались на ее состоянии. Их совершенно не заботил некий Каррер Белл, они знали и любили ее в течение многих лет как Шарлотту Бронте, и ее болезненная слабость вызывала у них желание позаботиться об одинокой женщине, которую они когда-то знали маленькой, лишившейся матери школьницей.
Мисс Бронте написала мне примерно в это время письмо и рассказала о своих страданиях.
6 февраля 1852 года
Прошедшая зима была для меня очень странным временем. Если бы передо мной сейчас возникла необходимость прожить ее снова, я взмолилась бы: «Господи, пронеси мимо эту чашу!» Сильный упадок духа, о котором я думала, что он уже прошел, когда в последний раз писала Вам, вернулся с удвоенной силой; последовал прилив крови, а затем воспаление. Меня мучили сильнейшая боль в правом боку, а также частые жжение и боль в груди. Сон почти исчез или, лучше сказать, никогда не приходил, кроме как в сопровождении совершенно ужасных снов. Аппетит пропал, и моей постоянной спутницей сделалась повышенная температура. Так продолжалось в течение некоторого времени, пока я не заставила себя обратиться за медицинской помощью. Я думала, что затронуты легкие, и потому не верила в способность медицины мне помочь. Когда в конце концов я решила обратиться к врачу, он объявил, что мои грудь и легкие здоровы, и приписал все боли расстройству печени: в этом органе, по его мнению, и сосредоточилось воспаление. Это известие было большим облегчением как для моего дорогого отца, так
Она получила разрешение прочитать еще не опубликованного «Эсмонда»347, вызывавшего у нее огромный интерес. Свои мысли по поводу этого произведения она изложила в письме к мистеру Смиту, который и предоставил ей эту привилегию.
14 февраля 1852 года
Мой дорогой сэр,
с большим удовольствием прочитала произведение мистера Теккерея. Я очень редко в последнее время выражаю добрые чувства, не упрекайте меня за это, но позвольте поблагодарить Вас за столь редкое и особенное удовольствие. Не буду возносить хвалу ни мистеру Теккерею, ни его книге. Я прочла роман с интересом и удовольствием, чувствуя одновременно и гнев, и скорбь, и благодарность, и восхищение. Последних двух чувств не может избежать ни один читатель его книг, какую бы тему ни избрал автор. В первой половине меня особенно поразило то удивительное искусство, с каким писатель умеет погружаться в дух и литературу той эпохи, которую изображает. Аллюзии, описания, стиль – все кажется мне мастерски выдержанным, гармоничным, естественным и совершенно лишенным преувеличений. Ни один второсортный подражатель не смог бы так написать; ни один грубый декоратор не смог бы очаровать нас столь тонкими и совершенными аллюзиями. И при этом какая горькая сатира, какое безжалостное иссечение больных тем! Что ж, это тоже правильно, точнее, было бы правильно, если бы безжалостный хирург не получал такого жестокого удовольствия от своей работы. Теккерею нравится вырезать язвы или аневризмы; он радуется, вонзая беспощадный нож или погружая зонд в трепещущую живую плоть. Если бы мир стал вдруг безупречным, Теккерею это не понравилось бы. Ни один великий сатирик не захотел бы полного исправления общества.
Как обычно, он несправедлив к женщинам – совсем несправедлив. Нет такого наказания, которого бы он не заслуживал за то, что заставил леди Каслвуд подглядывать в замочную скважину, подслушивать у двери и завидовать мальчишке и молочнице. Помимо этого, я замечала по ходу чтения много других вещей, которые огорчали и возмущали меня. Однако вслед за ними шли пассажи столь верные, столь глубокие и нежные, что нельзя было не простить его и не начать восхищаться.
<…>
Мне хотелось бы, чтобы ему объяснили: не стоит сосредоточиваться на политических и религиозных интригах изображаемого времени. Теккерей в глубине души вовсе не ценит подобные интриги, к какой бы эпохе они ни принадлежали. Он любит показывать людей в домашней обстановке – так, как сам их ежедневно наблюдает. Его удивительные способности к наблюдению ищут себе применения. Эти способности для него – руководство к действию, и если какой-нибудь фрагмент в его произведениях оказывается неинтересным, значит они на время уступили ведущую роль другим. Думаю, это касается первой половины прочитанного мною тома. Ближе к середине автор отбрасывает все ограничения, становится самим собой, и книга приобретает силу, которую не теряет уже до конца. Теперь все зависит от второго и третьего томов. Если они будут уступать первому в силе и интересе, то настоящего успеха ждать не следует. Если же продолжение окажется лучше начала, если поток наберет полную силу, то Теккерея ждет триумф. Я слышала, как его называли вторым писателем нашего времени348; только от него зависит, правы эти критики или нет. Он не должен быть вторым. Господь создал его первым во всем. Если бы я была им, то показала бы себя такой, какая я есть, а не такой, какой меня представляют критики. В любом случае я приложила бы максимум усилий. Мистер Теккерей чересчур податлив и ленив и редко пытается достичь пределов возможного. Спасибо Вам еще раз,
остаюсь искренне Ваша
Здоровье еще долго, в течение многих недель после тяжелого обострения болезни, не позволяло мисс Бронте заняться писанием, как ей хотелось бы. События, происходившие в это время, были безрадостными. В марте умерла родственница ее подруги, жившая в колониях, и в письме Шарлотты мы чувствуем страхи, которые точили ее сердце.
О смерти Э.349 я узнала на прошлой неделе из письма М. Она прислала длинное письмо, уязвившее мое сердце своими простыми, сильными и подлинными чувствами. Я даже не решаюсь перечитать его. Оно растравляет еще не до конца зажившие раны с ужасной силой. Обстоятельства смерти оказались знакомы: одышка и т. д. Она боится, что теперь от пугающего ее одиночества станет «суровой, грубой, эгоистичной женщиной». Этот страх тоже мне знаком: я чувствую его снова и снова, но что такое мое положение по сравнению с тем, в котором находится М.? Да поможет ей Господь так, как способен только Он!
Подруга раз за разом призывала ее уехать из дому; приходили разнообразные приглашения, позволявшие это сделать, когда болезненные припадки дурного настроения мучили Шарлотту в ее одиночестве. Однако она не разрешала себе потворствовать слабостям, если только это не было абсолютно необходимо для сохранения здоровья. Она боялась слишком часто прибегать к перемене места и общества, поскольку это всегда вызывало нежелательные последствия. Шарлотта считала, что обречена на одиночество, и предпочитала подчинить свой характер одинокой жизни и, если возможно, привести их к взаимной гармонии. Когда удавалось заниматься сочинительством, она чувствовала себя довольно сносно. Персонажи становились ее собеседниками в тихие часы творчества, которые она проводила совершенно одна, часто будучи не в силах выйти из дому в течение многих дней. Интересы героев романов возмещали неинтересность ее собственной жизни, а Память и Воображение находили себе применение и переставали подтачивать здоровье мисс Бронте. Но зачастую она не могла писать, как не могла и видеть людей, и слышать их разговоры. Головная боль закрывала от нее весь мир, и люди для нее не существовали.
Так продолжалось почти всю весну. И как бы ни хотели издатели получить законченный роман, «Городок» не продвигался. Даже письма к подруге становятся в это время редкими и краткими. Иногда в них можно найти несколько предложений, которые стоит извлечь и сохранить.
Письмо М. очень интересное, оно показывает в ней ум, которым нельзя не восхищаться. Сравни ее спокойную уверенную силу с постоянными колебаниями и зависимостью ***. Когда последняя чувствовала прилив счастья, я не помню, чтобы ее чувства выражались в благодарности Господу. Она только постоянно провозглашала, что и сама не верит своему счастью. М. верит, ее вера смирна и благодарна, и когда она счастлива сама, как много думает она о других!
23 марта 1852 года
Ты пишешь, дорогая Э., как тебе хочется, чтобы я поболтала с тобой на бумаге в твоей же манере. Но как я могу? О чем мне рассказать? Разве в моей жизни много тем для болтовни? Каких гостей я вижу? Кого посещаю сама? Нет, лучше уж рассказывай ты, а я буду слушать и повторять «да», «нет», а также раз в пять минут произносить «спасибо».
<…>
Меня забавляет твой интерес к политике. Не думай таким образом пробудить меня; все министерства и все оппозиции кажутся мне совершенно одинаковыми. Дизраэли способствовал расколу в качестве лидера оппозиции; лорд Джон Рассел350 собирается пойти тем же путем, заняв место Дизраэли. «Христианская любовь и дух» лорда Дерби351 не стоят ни гроша.
Мистеру У. С. Уильямсу, эсквайру
Мой дорогой сэр,
мистер Смит сообщил мне недавно, что он подумывает переиздать «Шерли». Перечитав это произведение, я нашла много ошибок, список которых прилагаю. Уведомляю Вас также, что сегодня я отослала по железной дороге коробку с книгами, поступившими с Корнхилл.
Недавно я с большим удовольствием прочла «Два семейства»352. Это произведение, судя по всему, должно было прийти ко мне еще в январе, однако из-за какой-то ошибки задержалось в конторе, где хранятся письма с неправильными адресами, и пролежало там почти два месяца. Мне особенно понравилось начало; финал показался хуже, чем в «Розе Дуглас»353. По-моему, писательница зря переключила главный интерес с тех двух лиц, к которым он первоначально возникает (Бен Уилсон и Мэри), на других, гораздо хуже задуманных персонажей. Если бы она сделала Бена и Мэри главными героями и продолжила следить за развитием их судеб и характеров в той же естественной и правдивой манере, в которой уже начала, то получилась бы замечательная и даже оригинальная книга. Что касается Лилиас и Рональда, то это всего лишь романтические выдумки, в них нет ничего от настоящих шотландских крестьян. Они
Мне давно следовало выразить Вам благодарность за удовольствие, которое я получила от чтения «Женщин христианства» мисс Каваны354. Милосердие и (в целом) беспристрастность этой книги прекрасны. Мисс Кавана слегка затрагивает и жизнь Елизаветы Венгерской, но неверно, как мне показалось, трактует, что протестанты якобы проявляли милосердие реже, чем католики. Она забывает или не знает, что протестантизм – более скромное вероисповедание, чем римское католичество, и не облачает своих священников в алые одежды, не объявляет своих праведниц святыми, канонизируя их имена и прославляя их добрые дела. Поэтому в скрижалях времен милосердные поступки протестантов подчас не отмечены, однако Небесам они хорошо известны.
Посылаю наилучшие пожелания как Вам, так и Вашему семейству. Надеюсь, Вы благополучно пережили суровую зиму и восточные ветры, которые все еще пощипывают нашу йоркширскую весну.
Остаюсь, мой дорогой сэр, искренне Ваша,
3 апреля 1852 года
Мой дорогой сэр,
посылка прибыла благополучно, и я благодарю Вас от всей души за ее содержимое, отобранное с такой любовью.
Вы хотели услышать, что я думаю о «Школе отцов»355, и я поспешила ее прочитать. Книга показалась мне умной, интересной, очень забавной и в целом приятной. У нее есть достоинство в выборе почвы, к которой теперь редко обращаются; сравнительная свежесть тем, характеров и эпохи делает эту повесть привлекательной. Кроме того, в ней, как мне показалось, достаточно выразительны отдельные сцены и автор проявляет живой талант в описании всего, что можно увидеть и пощупать, – поверхностей вещей. Юмор этой книги таков, что он хорошо звучал бы на сцене, большинство эпизодов для достижения полного эффекта требуют драматического воплощения. Однако это, по-видимому, все достоинства книги. Честно говоря, по мере чтения я чувствовала удивительную пустоту как в морали, так и в эмоциях, выраженных в романе. В нем есть странная дилетантская мелкость в выборе целей и изображении чувств. Джек в конечном итоге кажется ничем не лучше Тони Лампкина356, и нет большой разницы между тем клоуном, которым он является, и тем хлыщом, которым отец хотел бы его сделать. Грубая жизнь староанглийского охотника на лис и ветреное существование утонченного джентльмена представляют собой полюса, каждый из которых по-своему противен, и потому читатель не может удержаться от улыбки, когда его призывают всплакнуть над жребием юноши, вынужденного превратиться из первого во второго; оторвав героя от конюшен, автор вводит его в бальную залу. Смерть Джека действительно печальна, и нельзя не посочувствовать бедному малому, так рано ушедшему из жизни. Но вы не можете забыть, что если бы его не настигло оружие полковника Пенраддока, то он вполне мог бы сломать себе шею на охоте за лисами. Характер сэра Томаса Уоррена выписан превосходно и последовательно. Неплохо изображен и мистер Аддисон, хотя эта фигура едва намечена и ей не хватает красок и законченности. Мы видим портрет человека, описание его костюма, отдельные истории из его жизни – но какова природа этого человека, его душа, его сущность? Не скажу ничего, ни одного слова, о женских персонажах. Только Лидия кажется мне похожей на маленькую милую актрису, мило одетую, изящно появляющуюся и исчезающую и вновь появляющуюся в жеманной комедии, выражающую должные чувства с должным тактом и наивностью, – вот и все.
Ваше описание образцового делового человека, без сомнения, совершенно верно. Однако не стоит бояться, что общество когда-либо придет к подобным меркам. В человеческой природе (хотя и в целом дурной) присутствуют элементы, которые этого не позволят. Но сама тенденция, ведущая к подобной цели, – боюсь, явно наметившаяся в наши дни, – без сомнения, весьма прискорбна. Однако не должно ли зло соревновательности, дойдя до определенного предела, выработать собственное противоядие? Мне кажется, должно, но этого не случится без тяжелого кризиса, который потрясет все вокруг, подобно землетрясению. А тем временем сколько на свете людей, для которых жизнь – сплошная борьба, которые лишены всяких радостей и отдыха! Труд поглощает всю их жизнь, заставляя напрягать все силы, и я часто думаю, что наш мир был бы самой ужасной из загадок, если бы не твердая вера в будущий мир, где добросовестный труд и терпение будут вознаграждены.
Остаюсь, мой дорогой сэр, искренне Ваша,
Отправленное в это же время письмо к соученице по брюссельской школе содержит краткий обзор того, что происходило в страшную зиму, которую Шарлотте довелось пережить.
Хауорт, 12 апреля 1852 года
…Эту зиму и начало весны я преодолела с большим трудом. Моя близкая подруга гостила в нашем доме несколько дней в начале января, но долго оставаться не могла. Пока она была здесь, я чувствовала себя получше, но вскоре после ее отъезда начался рецидив болезни, который совсем лишил меня сил. Нельзя отрицать и того, что одинокая жизнь усилила другие причины плохого самочувствия. Бывали такие долгие ненастные дни и ночи, когда мое желание поддержки и общения становилось просто невыносимым. Я мучилась без сна ночь за ночью, ослабевшая и не способная ничем заняться. Днями я сидела в кресле, и единственными моими собеседницами были печальные воспоминания. Этого времени я никогда не забуду. Однако это испытание было послано Богом, и значит, оно пошло мне на пользу.
Теперь мне лучше, и я благодарна Господу за восстановление здоровья. Однако несчастьям как будто предначертано не покидать нас: папа, прекрасно чувствовавший себя всю зиму, снова мучается бронхитом, приступы которого случаются каждую весну. Я очень надеюсь, что он пройдет в той сравнительно нестрашной форме, в которой протекал до сего дня.
Не забуду ответить на твой вопрос о катаракте. Скажи своему папе, что моему отцу было уже семьдесят лет в тот момент, когда он прошел через операцию. Ему очень не хотелось так рисковать; он не мог поверить, что в его возрасте и с его не самым крепким здоровьем этот эксперимент приведет к успеху. Мне пришлось настоять на операции и взять на себя полную ответственность за ее итоги. С тех пор как катаракта была удалена (а не просто ослаблена), прошло уже почти шесть лет, и за эти годы отец ни разу не пожалел о том, что решился на подобный шаг. Редко выпадает день, когда он не радовался бы и не выражал свою благодарность за восстановление этого бесценного дара – зрения, которого однажды лишился.
В одном из писем я рассказала мисс Бронте сюжет произведения, над которым тогда работала357, и вот что она написала в ответ:
Набросок Вашего произведения (о моем уважении к Вашему творчеству не стоит и говорить), присланный Вами, на мой взгляд, очень благороден по замыслу. Он очень ценен и справедлив и при этом может оказать и практическое воздействие на общество. Такая книга возродит надежду у многих из числа тех, кто считал, что лишился на нее права, и покажет ясный путь к чести тем, кто решил, что навеки лишен чести в этом мире.
Однако позвольте мне выразить протест!
Почему она должна умирать? Отчего мы должны закрывать книгу, плача?
Мое сердце заранее сжимается при мысли о той боли, которую предстоит претерпеть читателю. Однако Вам следует слушать только голос Вашего собственного вдохновения. Если оно приказывает убить жертву, то никто не имеет права остановить жертвоприношение, хотя Вы оказываетесь в этом случае суровой жрицей.
Когда потеплело, здоровье Шарлотты пошло на поправку, у нее появились силы для творчества. Она с удвоенной энергией взялась за работу и отказывала себе в любых удовольствиях, лишь бы не прерывать труда. Вот что она писала подруге:
11 мая
Дорогая Э.,
я должна подтвердить, что в настоящее время мне не хотелось бы ни ездить куда-то с визитами, ни принимать гостей самой. Оставайся спокойно в Б. до тех пор, пока не отправишься в С., а я столь же спокойно поживу в Хауорте. Искренне попрощаться можно и не видя друг друга – и, возможно, так будет менее тягостно. Я рада, что погода поменялась, возвращение юго-западного ветра меня устраивает; надеюсь, ты не сожалеешь о том, что перестал дуть твой любимый восточный ветер. То, что ты пишешь о ***358, меня не удивило. Я получала от нее много маленьких писем (и отвечала обычно на одно из трех), написанных в том же духе: все, что ее занимает, – это она сама и ее ребенок, и она может говорить на эти темы без устали. Но мне кажется, не надо обращать внимание и не надо думать, будто это какой-то особенный случай. И не следует ждать, что она изменится к лучшему. Недавно я прочла французскую книгу, в которой была сентенция о том, что «брак можно определить как состояние двустороннего себялюбия». Пусть одинокие утешатся этим. Спасибо тебе за письмо Мэри. Она действительно кажется безумно счастливой, и ее счастье выглядит куда более реальным, прочным и оправданным, чем то, что было в жизни ***. Думаю, причина в ней самой, в ее спокойной, чистой, доверчивой, религиозной натуре. В противоположность ей характер *** всегда производил впечатление нестойкого и зависимого от обстоятельств. Если Мэри суждено стать матерью, ты увидишь огромную разницу.
Желаю тебе, дорогая Э., удачной поездки, здоровья и радости. Насколько можно судить сейчас, у тебя есть хорошие шансы, что это пожелание сбудется.
Искренне твоя,