Жизнь в Древнем Египте

Эрман Адольф

Час 12 – Хвост льва – Над сердцем

Вероятно, эти таблицы использовались для решения практических задач, поскольку, хотя не доказано, что в Египте существовала астрология, то есть использование звезд для целей суеверия, звезды имели огромное значение в вопросах, связанных с календарем [312] , а в составлении календарей египтяне достигли больших успехов. Старая проблема – как разделить время соответственно движению Солнца на отрезки длиной примерно в 365¹/₄ дня, а каждый из этих отрезков поделить соответственно движению Луны на части длиной примерно 29¹/₄ дня каждая – была решена египтянами так удачно, что теперь их решение лежит в основе нашего собственного календаря. При делении года на месяцы египтяне не учитывали движение Луны и разделили его произвольно на отрезки длиной в 30 дней; в году было 12 таких месяцев, то есть 360 дней, а поскольку на самом деле дней в году 365¹/₄, в конец года были добавлены еще пять «дополнительных» дней.

312

Например, начало разлива первоначально определяли по раннему восходу звезды Софис (Сириус).

Двенадцать месяцев

делились на три времени года по 120 дней, которые носили названия главных периодов египетского сельскохозяйственного цикла – «разлив», «рост посевов» и «урожай». Сезон разлива Нила начинался примерно 20 июля, и потому этот день по праву считался в Египте началом нового года.

Но этот календарь, существовавший уже в эпоху Древнего царства, имел один недостаток – год из 365 дней все же был на ¹/₄ дня короче настоящего, и потому каждый четвертый год на один день отставал от настоящего года. Если в 2782 г. до н. э. начало нового года совпало с началом разлива Нила, то 2542 год до н. э. начался на два месяца раньше разлива, а в 2302 г. до н. э. эта разница стала бы такой огромной, что сезон, который назывался временем разлива, соответствовал бы тем четырем месяцам, когда египтяне собирали урожай. Чтобы это отклонение снова стало равно нулю, должен был пройти большой срок – 1460 лет, и лишь в 1322 г. до н. э. начало нового года снова совпало бы с 20 июля – официальным днем начала разлива. Таким образом, у египтян был меняющийся год, сезоны и месяцы которого, как правило, не соответствовали периодам природного цикла; но из-за практической пользы этого календаря он был принят повсюду. Настоящий природный год был оттеснен далеко на задний план и соотносился с переменным годом так же, как настоящий (лунный) месяц, который длится от новолуния до полнолуния, соотносится с нашим условным месяцем. Только крестьяне и жрецы из-за сельскохозяйственных работ и некоторых праздников интересовались природным годом и оставались верными старой традиции, по которой началом нового года и разлива Нила считался день, когда звезда Софис (Сириус) снова появлялась на утреннем небе [313] .

313

По этой причине природный год египетского календаря назывался софическим годом, а период в 1460 лет, проходивший между двумя совпадениями софического года с природным, назывался софическим периодом.

Хотя египтяне заложили, таким образом, основы нашего календаря, они все же не были вполне свободными от связанных с календарем суеверных представлений о якобы счастливых и несчастливых днях. Так широко распространенная во все периоды древней истории вера, что в определенные дни любое выполняемое человеком дело принесет ему счастье, а в другие дни – несчастье, преобладает даже среди современных людей. Насколько мы можем судить по одной книге эпохи Нового царства, в Египте эта вера была очень сильна. В этом случае, как и всегда, под суеверие подводились религиозные основания. Тот или иной день был счастливым или несчастливым в зависимости от того, хорошее или плохое мифологическое событие произошло когда-то в этот день [314] . Например, 1-й день месяца мехир, когда небо было поднято над землей, и 27-й день месяца афир, когда Гор и Сет заключили мир и поделили вселенную между собой, были счастливыми днями; а 14-й день месяца тиби, когда Исида и Нефтида оплакивали Осириса, был, наоборот, несчастливым. Плохим дням – которых, к счастью, было меньше, чем хороших, египтяне приписывали разную степень несчастья: некоторые дни были очень несчастливыми, в другие существовала только возможность несчастья, а во многих случаях – например, у 17-го и 27-го дней месяца хоях – часть дня была счастливой, а часть несчастливой. Если день был счастливый, на это, как правило, можно было вообще не обращать внимания, разве что было полезно в этот день посетить какой-нибудь особо почитаемый храм или «отпраздновать радостный день» дома; но никаких особых мер предосторожности не требовалось. И главное, что сказано о них: «то, что ты увидишь в этот день, также принесет счастье». С несчастливыми, опасными днями дело обстояло совсем по-другому: эти дни вынуждали людей к таким многочисленным и тяжелым ограничениям, что человек, желавший быть благоразумным, должен был, планируя любое свое дело, постоянно помнить о них. Некоторые требования было легко исполнить: например, 14 тиби, в день траура по Осирису, были запрещены музыка и пение, а 16 тиби никто не имел права мыться; 24-го числа месяца фармуфи нельзя было произносить имя Сета. В некоторые дни было запрещено есть рыбу, а 12 тиби нельзя было смотреть на мышь, что еще труднее в стране, очень богатой мышами. Но самыми утомительными были достаточно часто возникавшие запреты, которые касались работы и выхода из дома. Например, в месяце паофи люди четыре раза должны были «не делать вообще ничего» и пять раз весь день или половину дня сидеть дома. Это же правило нужно было соблюдать каждый месяц. Даже самые осторожные не в состоянии были избежать всех бед, которые могли принести несчастливые дни, и потому знание об этих бедах было для египтян причиной постоянной тревоги. Невозможно было радоваться рождению ребенка, если он появлялся на свет в 23-й день месяца тот: родители знали, что он скоро умрет. Дети, родившиеся в 20-й день месяца хоях, должны были ослепнуть, а родившиеся 3 хоях – оглохнуть.

314

То, что сказано дальше, взято из Sall., 4. К несчастью, текст этого документа, важнейшего источника сведений по мифологии, сильно поврежден, и это мешает понять многие его места.

Книга, из которой я взял эти примеры, не принадлежит к тому разряду, в который входят книги о суевериях других времен и народов. Ни один народ не обходится совсем без таких сочинений, и этот народ высоко их ценит, но они по меньшей мере являются ценным вкладом в его литературу, который разумные люди могут при желании изучать, однако вовсе не считаются самыми подходящими учебниками для молодежи. В Египте же было иначе, и странное руководство по выбору удачных дней дошло к нам как запись в школьной тетради. У этого народа суеверие не было интересным побочным продуктом цивилизации, а было, как в Месопотамии (например, Вавилонии), одной из самых мощных сил, влиявших на его интеллектуальную жизнь. Вера в существование слов и действий, с помощью которых человек может воздействовать на силы природы, на каждое живое существо, на животных и даже на богов, была неразрывно связана со всем, что делали египтяне. Прежде всего, этим суеверием была пропитана вся система погребальных обрядов и культа умерших. Деревянные фигурки, которые, как предполагалось, должны были работать вместо умершего или готовить для него еду; произносимые при жертвоприношении слова, повторение которых, как считали египтяне, создавало для умершего еду, – эти и другие подобные им обычаи представляют собой не что иное, как магию. Ни люди, ни боги не могли обойтись без магии: даже боги носили амулеты для защиты и пользовались магическими заклинаниями, чтобы подчинить один другого. Исида считалась главной среди богов покровительницей магии и была знаменита тем, что «велика в магических словах».

Магические формулы египтян

были по большей части основаны на том, что маг вспоминал какое-то событие из истории богов, которое принесло счастье одному из этих небесных существ и, чтобы воспроизвести это счастье, представлял себе, что он сам – этот бог, а потому повторял те слова, которые произнес бог во время того события. Он был уверен, что слова, которые оказались такими действенными раньше, снова сослужат хорошую службу. Например, если египтянин желал охладить или заживить обожженное место на теле, он, применив сначала в качестве лекарства «молоко женщины, родившей сына», произносил над этим местом такие слова: «Мой сын Гор, гора горит, там нет воды, меня там нет, добудь воду с берега реки, чтобы погасить огонь». Эти слова, очевидно, говорит Исида в одной из легенд о богах: начался пожар, и эта богиня в тревоге позвала на помощь своего сына Гора, чтобы он добыл воду. Поскольку тогда этот крик о помощи заставил появиться средства, с помощью которых пожар на горе был потушен, следовало надеяться, что эти же слова в устах мага прекратят жжение в ране. То же относится и к другому заклинанию, которое читали над ароматными семенами и над непременным дополнением во всех случаях – «молоком женщины, родившей сына», чтобы эти лекарства подействовали против простуды: «Изыди, озноб, сын озноба, ты, ломающий кости, разрушающий череп, берущий себе в соседи жир, делающий больными семь отверстий в голове! Слуги Ра ищут Тота. Смотри, я приношу тебе твое снадобье, лекарство для тебя: молоко женщины, родившей сына, и ароматные семена. Пусть это изгонит тебя прочь, пусть это излечит тебя; пусть излечит тебя, пусть изгонит. Выйди на пол, смерди, смерди! Смерди, смерди!» Этот заговор против катара взят из мифа о старости и болезни бога солнца. Ра страдает от простуды, от которой у него мутится в голове; его служители идут к богу знания за лекарством; этот бог немедленно приносит его и объявляет болезни, что она должна уступить этому снадобью.

В этих заклинаниях маг повторяет слова бога и с их помощью осуществляет его магическую власть. В других случаях магу было достаточно заявить, что он – тот бог, чьей властью он желал обладать. Например, любой, кто произносил над водой такие слова:

Ты не выше меня: я Амон,Я Анхор, прекрасный и убивающий,Я князь, владыка меча,Не поднимайся: я Монт и т. д., —

этими словами вызывал у крокодилов такой ужас, как если бы названные им боги сами шли этой дорогой. Конечно, заклинание действовало особенно сильно, если маг мог назвать вместо обычного имени бога его истинное имя – то особое имя, в котором заключалась его сила; такое имя было у каждого бога и духа. Тот, кто знал это имя, обладал силой носителя имени, и в XII главе мы узнали, что великая чаровница Исида с тех пор, как она заставила бога солнца открыть ей его истинное имя, стала такой же могущественной, как он сам. Поэтому другое заклинание, в котором упоминается это имя, должно было действовать на крокодилов сильнее, чем приведенное выше:

Я – избранный из миллионов, происходящий из царства света,Чье имя никто не знает.Если его имя произнести над потоком воды,Тот будет уничтожен;Если его произнести над сушей,Оно вызывает пожар.Я Шу, образ Ра,Обитающий в его глазу.Если кто-нибудь, находящийся в воде (то есть крокодил) откроет свою пасть,Если он ударит (?) своими лапами,Я заставлю землю упасть в поток,И заставлю север стать югом,И переверну землю.

Как мы видим, маг воздерживается от того, чтобы произнести истинное имя Шу, он лишь угрожает назвать это имя и тем самым перевернуть мир. Иногда он даже угрожает самому богу, что назовет его тайное имя, открытие которого было бы гибельным для бога. Более того, если тот, кто боялся водяных чудовищ, четыре раза повторял такое заклинание:

Приди ко мне, приди ко мне ты, образ вечности вечностей!Ты, Хнум, сын Единого,Зачатый вчера, рожденный сегодня,Чье имя я знаю, —

то имевшее «семьдесят семь глаз и семьдесят семь ушей» божество, которое он призывал, несомненно, должно было прийти ему на помощь.

Не стоит считать большой потерей то, что само имя редко упоминается и что по этой причине мы не знаем, как звучали настоящие имена Ра или Амона, поскольку то, что нам известно об этих именах, показывает нам, какими детскими они были. Невозможно найти какой-либо смысл в чудесных словах, которыми пользовались египтяне, например, в том тайном имени, которое открывает перед нами найденный в одной из пирамид текст заклинания против змей: «Хететебешетес, сын Нефгет» или в имени, которым называли духа какого-то дикого животного в эпоху Нового царства: «Шатебуте, Артебухайя» [315] , или в обращении к одному из богов, которое позже было приписано часто упоминавшемуся здесь нашему знакомому Аменхотепу, сыну Хапу: «О Шауагатееннагате, сын Ерукате! Кауарушагате!» Они – только бессмысленные сочетания звуков, создающие странный шум.

315

Pap. mag. Harris, В. 8. Имена имеют определитель  и потому относятся к этому животному.

Слова, которым приписывалась магическая сила, всегда были странными: одно заклинание начиналось словами «папарука, папарака, папарура», а другое звучало так:

Эдера эдесана,Эдерагаха эдесана,Вместе: матму эдесана,Вместе: эмуи эдесана,Вместе: духаэрина эдесана,Вместе: дегаксана эдесана,Вместе: такарута эдесана.Дано: уарахаеа,Кена,Хаму.

Такие магические формулы есть у всех народов, и объяснение, которое было дано этой бессмыслице, может быть применено ко всем ним: обо всех этих словах говорят, что они взяты из какого-то иностранного или неизвестного языка. Арабские маги называют свои магические слова «сирийскими», немцы – «древнееврейскими», а египтяне заявляли, что «Сантекапупеуай эйментеракакара» – это финикийские слова [316] . Боюсь, мы напрасно потратим свои силы, если будем пытаться найти эти слова в финикийском языке. Несколько слов этого языка могли действительно проникнуть в магическую литературу Египта так же, как многие древнееврейские имена ангелов проникли в нашу, но большинство этих якобы финикийских слов, несомненно, просто выдуманы.

316

Из Лондонского Медицинского папируса, экземпляр Голенищева. Вероятно, подразумевался какой-то семитский язык, но чтение слова «финикийский» – весьма гипотетическое. Среди этих чудодейственных слов встречается имя Ваала: Pap. mag. Harris. C. 4.