Жизнь в Древнем Египте
Шрифт:
Маленькая стела, которую писец по имени Аменхотеп посвятил Амону-Ра, вероятно в благодарность за излечение больного уха (W. 358, из Фив)
Глава VIII
ЛИТЕРАТУРА
Сказки всегда радовали сердца и современных, и древних египтян, и, когда ученый-первооткрыватель извлекал из тьмы сказочного фольклора феллахов настоящие сокровища, он сразу догадывался, что такие рассказы имеют очень древнее происхождение [334] . Действительно, от различных периодов египетской истории до нас дошло довольно много очень похожих по характеру рассказов; и это позволяет нам понять, какое огромное наслаждение египтяне находили в рассказывании историй. Эти легкие поэтические сочинения, несомненно, во все времена пользовались любовью у египетских крестьян, хотя, возможно, не всегда занимали столь же почетное место в египетской литературе. Мы ничего не знаем о состоянии этой литературы до эпохи Среднего царства, но несколько повестей этой эпохи дошли до нас, и их содержание свидетельствует об их народном происхождении. Интересный литературный отрывок, входящий в состав Берлинского папируса, тоже имеет, если можно так сказать, простонародный характер. В нем говорится о том, как молодой пастух на мгновение увидел среди болот богиню и сильно влюбился в нее. «Он никогда не говорил с ней, [но] ее власть преследовала его тело». Тогда по его желанию были прочитаны самые мудрые колдовские заклинания пастухов, и «когда рано на рассвете… он встал перед озером, она пришла к нему без одежды, ее волосы были в беспорядке» [335] . Что она сказала ему, читатель должен придумать сам, потому что, к несчастью, древний владелец этой книги посчитал нужным смыть с папируса и начало, и конец этого текста, чтобы дешево получить чистую бумагу [336] .
334
Ср. замечания Спиты в его «Арабских сказках».
335
Berlin Pap., 24, E-F.
336
Случаи такой экономии были частыми во времена Среднего и Нового царства.
Волк пасет коз, а кот – гусей. Из сатирических рисунков Лондонского папируса (согласно реконструкции у Лепсиуса в Auswahl, pl. 23)
Египтяне эпохи Среднего царства, видимо, особенно любили повести о путешествиях, в которых герой рассказывает о своих собственных приключениях. Из полудюжины книг этого периода, которые у нас есть, по меньшей мере две содержат рассказы такого рода, а от более поздних времен у нас нет ни одной такой повести.
В первой из этих книг некий казначей, отправившийся на «рудники фараона» и переживший кораблекрушение, рассказывает о чудесах, с которыми ему довелось познакомиться на вымышленном острове змей. Другое сочинение меньше похоже на художественную повесть: в нем описана жизнь изгнанника среди бедуинов. Рассказ прост и составлен в народном стиле, в его содержании нет ничего особенного, так что известность, которой эта книга пользовалась в течение многих веков, должно быть, имела причиной обаяние ее наполовину поэтического стиля [337] . Синухет (так это имя написано в переводе на русский язык, отрывки из которого процитированы в книге Авдиева В.И. История Древнего Востока. Гос. издательство политической литературы, 1953; у Эрмана – Синухе.
– Пер.), высокопоставленный придворный царя Аменемхета I, сопровождал наследника и соправителя этого царя в военном походе против ливийцев. В это время старый царь умер. Известие о его кончине достигло военного лагеря, и Синухет, жизни которого (мы не знаем почему) из-за этой смерти угрожала опасность, сразу же бежал. Он добрался целым и невредимым до восточной границы Египта, но переход через эту границу был опасен, потому что ее защищало укрепление – «княжеская стена, построенная для защиты от бедуинов». «Потом я, скрючившись, сидел в кустах, – рассказывает Синухет, – боясь, чтобы часовые на крыше башни не увидели меня. Ночью я продолжил путь и к рассвету достиг страны Петен. Когда я подошел к озеру Кем-уэр (очевидно, одному из Горьких озер), меня охватила жажда, моя гортань горела, и я сказал себе: «Это вкус смерти». [И тут же] мое сердце ожило, и я ободрился: я услышал блеяние стада. Я увидел азиата. Он дал мне воды, и я вскипятил себе молока. Затем я пришел вместе с ним к его народу… и одно племя передавало меня другому… Я покинул Бехт (?) и пришел в Кедем, и там я прожил полтора года. Затем Аму-ен-ше, князь верхней страны Тену, взял меня к себе и сказал мне: «Останься у меня, тогда ты узнаешь что-нибудь о Египте». Он сказал это потому, что знал, кто я такой. Он слышал о моей доблести, и египтяне, которые находились у него, свидетельствовали о ней. Затем он сказал мне: «Почему ты пришел сюда? Что случилось? Должно быть, что-то произошло при дворе царя Аменемхета, который ушел на небеса, и притом такое, о чем неизвестно». Я ответил: «Это не так». После этого Синухет произносит длинные хвалебные речи в честь царей, покойного и правящего, и великой власти над всеми странами и делает варварам намек (если я верно понял), что для них будет полезно держать его у себя как посредника на будущее, поскольку царь Сенусерт, возможно, снова придет с войной в эту часть их страны. Князь-бедуин посчитал, что это хорошо, и оставил Синухета жить у себя. «Он поставил меня главой над своими детьми, – рассказывает наш герой, – и женил меня на своей старшей дочери. Он позволил мне выбрать любые из своих земель, из его самых лучших владений на границе с другой страной.
337
Две надписи на глиняных черепках свидетельствуют, что во времена Нового царства эта повесть уже считалась классической. Один из этих черепков был найден в 1886 г. в фиванской гробнице времен XX династии. На нем было написано начало этой книги, хотя текст был плохо размещен на поверхности. Другой черепок находится в Лондоне, на нем написаны несколько последних ее строк.
Это была прекрасная страна Эаа: там росли инжир и виноград, и она была богата медом, ее оливы были многочисленны, и все виды плодов росли на ее деревьях. В ней были пшеница, и ячмень, и бесчисленные стада скота. И того, что случилось со мной из-за любви ко мне (?), было еще больше, потому что он назначил меня князем одного из племен той страны. Тогда у меня стало столько хлеба, сколько я желал, и вино на каждый день, вареное мясо и жареная гусятина, не считая дичи, которую я уносил как охотничью добычу, и того, что приносили мне мои борзые собаки.
…Так я прожил много лет; мои дети стали героями, каждый из них стал защитником племени, которое приняло его к себе. Гонец, который возвращался от двора или отправлялся туда, останавливался у меня; я оказывал гостеприимство любому и поил водой жаждущего». В стране Тену не было недостатка и в возможностях для воинских подвигов. «Я покорял каждый народ, против которого я выступал в поход, я прогонял их с их пастбищ и от их колодцев. Я захватывал их скот и уводил их детей, я отбирал у них их еду, я убивал их людей своим мечом, своими стрелами, своими военными походами, своими мудрыми замыслами… Один герой из Тену явился в мой шатер и вызвал (?) меня на поединок. Он был отважным человеком (?), он не имел себе равных, он покорил всех. Он сказал: «Пусть он сразится со мной»; он думал (?), что убьет меня, он возомнил, что уведет мой скот…» После долгих речей, в которых, например, воины сравниваются с быками, которые сражаются за своих коров, дело наконец доходит до рукопашного боя. «Я метнул в него свое оружие, и оно вонзилось ему в шею. Он вскрикнул и упал на свой нос». Победа была полная, и «все бедуины закричали. Затем я забрал себе его владения и увел его скот; что он думал сделать со мной, то я сделал с ним».
Однако жизнь среди бедуинов не могла навсегда удовлетворить этого знатного египтянина. Когда он постарел и почувствовал, что его конец близок, он больше не мог терпеть эту жизнь и написал царю жалобное письмо, в котором умолял монарха и его супругу о милости. Вторая половина книги содержит рассказ о благосклонном ответе царя и изящный ответ Синухета на этот царский приказ, затем рассказ о том, как за Синухетом был прислан посланец отвезти его ко двору, как Синухет завещал свое имущество своим детям, как при дворе он искал милостей у царя и как за него ходатайствовали царские дети. Все эти события дают автору много возможностей показать себя мастером изящного слога. Мы пропустим эти высокопарные и довольно туманные по смыслу фразы и перейдем к заключению: «Его величество сказал: «Пусть он не боится… он будет другом среди князей и будет принят среди придворных. Идемте в палату поклонения, чтобы показать ему его сан».
После же того, как они вышли из этой палаты, царские дети подали ему руки, и они перешли в большой двойной внешний зал». Синухет был принят в доме, где обитал один из почтенных сыновей царя. Там слуги помогли ему совершить туалет и «прогнали старость из его тела». Волосы Синухета были приведены в порядок, и на него были надеты тонкие одежды: так он «расстался с червями пустыни и (грубыми) одеждами бедуинов». Его умастили самым лучшим маслом и уложили отдохнуть на прекрасную кровать. Для него был возведен новый дом, и «три или четыре раза в день ему приносили пищу помимо той, что постоянно давали ему царские дети». Затем царские ремесленники и зодчие построили для него гробницу – «каменную пирамиду среди пирамид», которая была снабжена всем необходимым. Синухет завершает свой рассказ словами: «Так награды царя венчают мою жизнь до дня, когда я уйду в мир иной».
Разумно предположить, что для образованных египтян очарование этого рассказа заключалось больше в изяществе языка, чем в его содержании: длинные письма, которые постоянно прерывают повествование и утомляют тем, что в них обыгрывается и развертывается одна-единственная мысль, очевидно, считались главным достоинством этой книги.
Это замечание еще в большей степени верно для другого сочинения, созданного в те же времена, – повести о бедняке из болотного края и о Меруетенсе, управляющем поместьем. В этом рассказе нет романтического вымысла. Бедняк, у которого несправедливо конфисковали его осла, обращается за помощью к богатому чиновнику. За этим следуют длинные речи обеих сторон, имеющие, вероятно, отношение к конфискованному ослу. Я говорю «вероятно» потому, что трудно точно установить, о чем говорится в этих сложно построенных, трудных для понимания, напыщенных по стилю фразах. Однако именно они и были главным содержанием этой объемистой книги: ее целью было показать, какой узор из красивых мыслей и изящных речей можно сплести вокруг любого обычного предмета. Риторика, которую здесь пускают в ход с такой кажущейся легкостью, вызывала у тогдашних египтян восхищение, и мы, без сомнения, не случайно постоянно сталкиваемся с ней и в других литературных работах эпохи Среднего царства. Читатель заметит ее, например, в тех отрывках из надписей в гробницах той эпохи, которые были процитированы раньше, но больше всего этот риторический стиль заметен в учебной литературе [338] , к рассмотрению которой мы вернемся позже. Здесь мы приведем лишь один пример такого искусственного словотворчества; думаю, что я перевел его с достаточной точностью, хотя, как правило, при таком изяществе стиля содержание текста делается совершенно непонятным для нас. «Сын слышит, и это великолепно. Слышавший входит [во дворец]. Если слышащий слышит, то слышащий становится хорошим слугой, хорошим в слышании, хорошим в говорении. Каждый, кто слышит, представляет собой нечто великолепное. Великолепно, когда слышащий слышит. Слышание – самое лучшее из того, что существует; оно создает прекрасную любовь. Как прекрасно, когда сын воспринимает то, что говорит его отец, это создает ему хорошую старость с ней (то есть с любовью). Тот, кто любит Бога, слышит, тот, кто ненавидит Бога, не слышит. Сердце заставляет своего обладателя слышать или не слышать». В оригинале почти каждое предложение этого примера начинается тем словом, которым закончилось предыдущее.
338
Этот недостаток особенно заметен в папирусе Присс и в «Поучении царя Аменемхета»
Литература каждой страны должна пройти стадию такой неестественности (хотя в конце концов здравый смысл одерживает победу).
В Египте результатом всего этого стало также отвращение к мысли – правда, великая катастрофа, в которой погибло Среднее царство, кажется, уничтожила вместе с ним и дурной литературный стиль. На смену утонченности и изяществу, которые преобладали в художественной литературе предшествующих времен, после эпохи гиксосов пришли рассказы очень простые и по форме, и по содержанию. Ничто не может быть более домашним, чем повести эпохи Нового царства, написанные монотонным, хотя и народным языком и совершенно лишенные риторики и преувеличений.
Сюжет самого древнего из этих рассказов, который, судя по языку, был написан, видимо, во времена гиксосов, связан с давними историческими событиями, которые остались живы в памяти народа благодаря тому, что пирамиды, величайшие памятники в стране, служили постоянным напоминанием о них.
Вот о чем рассказано в этом папирусе, который позже был приобретен Берлинским музеем. Однажды царь Хуфу (Хеопс) приказал своим сыновьям, которые все были «первыми жрецами-чтецами» культа царя, чтобы каждый из них рассказал о чудесных делах, совершенных каким-нибудь великим чародеем при дворе его предшественника. Один чародей заставил маленького крокодила из воска схватить неверную жену и ее любовника; другой с помощью волшебного заклинания достал из воды с большой глубины драгоценное украшение, которое уронила знатная госпожа, и т. д. Хуфу был безмерно восхищен ученостью этих древних мудрецов и по завершении каждого рассказа приказывал принести жертвы душе героя услышанной повести.
Когда же наступила очередь царевича Хардадафа, тот рассказал не о древнем волшебнике, а предпочел рассказать своему отцу о человеке, который жил в его собственное время. «Этого человека зовут Деде. Он молод в свои 110 лет, съедает за один раз 500 кусков хлеба вместе с огромным кусом жареной говядины и выпивает 100 кувшинов пива. Он знает, как прирастить обратно отрубленную голову, и может заставить львов из пустыни ходить за ним следом». Деде знал еще нечто такое, что, несомненно, должно было заинтересовать царя Хуфу: ему было известно, где находятся некоторые тайные предметы из храма Тота, которые царь уже давно хотел использовать для своего горизонта, то есть для своего дворца или своей пирамиды.