Жизнь во время войны
Шрифт:
Пацан мечтательно посмотрел на реку: с такой физиономией он мог бы вспоминать подружку.
– Все уже понимают, что сейчас будет, – продолжал он. – Притихли – даже слышно стало, как Рыцарь шаркает ногами по песку. Прям в воздухе висело, что ягуар собирает силы для последнего прыжка. И тут Рыцарь опять спотыкается, только теперь уже нарочно. Я-то вижу, что нарочно, а ягуар – нет. И вот Рыцарь валится в сторону, а ягуар прыгает. Я думал, Рыцарь повалится на спину, как в прошлый раз, но он тоже прыгает. Ногами вперед. Точно зверю под челюсть. Слышно, как трещат кости; ягуар падает, просто как тряпка. Потом думает подняться, но куда там! Только воет и весь песок в говне. А Рыцарь подходит сзади, хватает обеими руками за голову и выворачивает. Хрусть!
Будто сочувствуя судьбе ягуара, парнишка закрыл глаза и вздохнул.
– До этого хруста все сидели тихо, потом начался бедлам. Народ орет «Самми, самми», прутся к барьеру, чтобы не пропустить, когда Рыцарь будет вырывать сердце. А тот лезет ягуару в пасть, выламывает клык и швыряет его в толпу.
Глава третья
На пристани его ждала Дебора, на ней было длинное голубое платье с высоким, как у школьницы, воротом, в руках – корзинка для пикников. Совсем домашний вид. Ниспадавшие на плечи темные завитки волос напоминали твердый дым, а лицо казалось Минголле картой прекрасной страны с темными озерами и пасмурными равнинами – страны, в которой он мог бы укрыться. Они шагали вдоль реки в обход города, пока не вышли на поляну; к самой воде там подступали капоковые деревья с тяжелыми кронами вощеных зеленых листьев, беловатой корой и похожими на хвосты аллигаторов корнями; там Минголла с Деборой разговаривали, ели, слушали, как плещется о глинистый берег река, щебечут птицы, а гул далекой авиабазы кажется вполне природным шумом. Вода блестела на солнце, и, когда ветер поднимал рябь, это сияние словно размазывалось по переливающейся алмазной корке. Минголле мерещилось, что, обнаружив тайную тропку, они с Деборой завернули за угол мира и попали в страну вечного покоя. Иллюзия была настолько глубокой, что Минголла даже начал на что-то надеяться. Вдруг, думал он, именно здесь ему что-то откроется. Какая-нибудь новая магия. Может, знак. Знаки есть везде, нужно только уметь их читать. Минголла посмотрел по сторонам. Толстые белые стволы врастали верхушками в зелень, между ними темные лиственные проходы... это все ладно, но вот как насчет облепившей берег травы? Она отбрасывала на глину ирисовые тени, мало похожие на рваные очертания самих растений. Возможно, знак, хоть и неясный. Минголла поднял глаза на росший в тени тростник. Желтые стебли, словно вывернутые суставы; с одних, словно нити мелкого жемчуга, свисают яйца насекомых, другие покрыты комками водорослей. Так они выглядели сейчас. Затем по картине пробежала рябь, точно сдвинулась сама реальность, и стебли тростника превратились в примитивные линии – из плоской синевы теперь торчали желтые палки. Джунгли на противоположном берегу стали простым мазком зеленого фломастера, а проплывавший по реке катер – красным замочком, расстегивающим синюю молнию. Рябь беспорядочно перемешала детали пейзажа, показав со всей очевидностью, что каждый предмет заключает в себе не больше смысла, чем строительный блок. Минголла потряс головой. Ничего не изменилось. Он потер лоб. Никакого эффекта. Перепугавшись, он зажмурил глаза. Теперь он был единственным значимым элементом в бессмысленной мозаике, уязвимым именно своей уникальностью. Он часто дышал, левая рука дергалась.
– Дэвид? Тебе неинтересно? – В голосе Деборы сквозило раздражение.
– Что неинтересно? – Он не мог открыть глаза.
– То, что мне снилось. Ты совсем не слушаешь?
Он скосил глаза. Все вернулось в норму. Дебора сидела, подогнув под себя ноги, лицо – в четком фокусе.
– Прости, – сказал он. – Я задумался.
– Ты как будто чего-то боишься.
– Боюсь? – Он изобразил удивление. – Да нет, просто мысли всякие.
– Неприятные, наверное.
Он пожал плечами, ничего не ответил и сел попрямее, показывая, что готов внимательно слушать.
– Так что же тебе снилось?
– Ладно, – с сомнением сказала Дебора. Ветер бросил ей в лицо пряди волос, и она убрала их назад. – Ты в комнате, комната цвета крови, красные кресла и красный стол. Даже картины на стенах тоже в красных тонах, и... – Она умолкла и внимательно на него посмотрела. – Может, не стоит дальше? У тебя опять такой же вид.
– Ну что ты, – сказал Минголла. Но ему стало страшно.
Откуда она знает о красной комнате? Действительно видела во сне, и тогда... Потом он сообразил, что речь не обязательно должна идти о той самой красной комнате. Он ведь рассказывал ей об атаке, нет? А если она связана с герильеро, то она вполне могла знать, что на время атаки включается аварийный свет. Точно! Пугает, чтобы легче было уговорить дезертировать, давит на психику – христиане так пугают грешников, трындят про свои огненные реки и вечные муки. Минголла всерьез разозлился. Кто, черт подери, дал ей право учить его, что хорошо и что мудро? Как бы он ни поступил, это будет его решение, а не чье-то еще.
– В комнате четыре двери, – продолжала Дебора. – Ты хочешь выйти, но не знаешь через которую. Толкаешь первую, но она фальшивая. У второй повернулась ручка, но саму дверь заклинило. Ты не стал в нее ломиться и сразу идешь к третьей. Она холодная, и ты испугался. У четвертой стеклянная ручка, и ты порезал ладонь. После этого ходишь взад-вперед по комнате, не зная, что делать. – Она подождала его реакции и, не дождавшись, спросила: – Ты понимаешь, что это значит?
Он молчал, сдерживая ярость.
– Перевести? – предложила она.
– Не стоит.
– Красная комната – это война, фальшивая дверь – твоя детская вера...
– Хватит! – Он схватил ее за руку и крепко сжал.
Дебора смотрела ему в глаза, пока он не выпустил руку.
– Твоя детская вера в магию, – продолжала она. – Третья дверь, которой ты боишься, – это Пси-корпус.
– Может, уже и не боюсь.
– Побочные эффекты – забыл?
– А тебе какое дело? – не выдержал он. – У вас что, квота? Медаль вешают за пять дезертиров в месяц?
Она разгладила юбку, натянула ее на колени, покрутила болтавшуюся нитку. Глядя на все эти манипуляции, можно было подумать, что ей задан слишком личный вопрос и теперь она придумывает, как бы поделикатнее выкрутиться. Наконец сказала:
– Значит, вот кто я, по-твоему.
– А за каким иначе чертом ты вешаешь на меня все это говно?
– Что с тобой происходит, Дэвид? – Подавшись вперед, она приложила ладони к его щекам. – Зачем...
Он оттолкнул ее руки.
– Что со мной происходит? Вот все вот это! – Он обвел рукой небо, реку, деревья. – Все это и происходит. Ты как мои родители. Тоже обожают общие вопросы. – Неожиданно ему захотелось сделать ей больно, придумать ответ едкий, как кислота, выплеснуть ей в лицо и посмотреть, что останется от ее невозмутимости. – Знаешь, что я отвечаю родителям на мудацкие вопросы вроде такого вот: «Что с тобой происходит»? Я рассказываю истории. Про войну. Хочешь историю про войну? Пару дней назад как раз приключилась такая, что лучше ответа не придумаешь.
– Если не хочешь, можешь не рассказывать, – обескураженно сказала Дебора.
– Не вопрос, – ответил он. – С превеликим удовольствием.
Муравьиная Ферма занимала высокий и круглый, как сахарная голова, холм, господствующий над плотными джунглями у восточной границы квадрата Изумруд; на вершине холма торчали ракетные и артиллерийские установки, издалека напоминая терновый венец, насаженный на чей-то зеленый череп. В сотнях ярдов вокруг вся растительность была уничтожена. Орудиям главного калибра придали максимальный отрицательный угол возвышения, и в какой-то безумный миг они выкосили огромную полосу джунглей, срубив в нескольких футах от земли полчище тяжеленных стволов и оставив на их месте ров из почерневших пней и красной, прорубленной трещинами выжженной земли. Кусты и деревья заменили клубками колючей проволоки, похожей на сюрреалистическую живую изгородь, а землю под ней нашпиговали минами и детекторными устройствами. От последних, впрочем, было мало толку, поскольку техника кубинцев обнаруживала большую их часть. Ясными ночами можно было спать спокойно, зато в туман – жди беды. Под его прикрытием кубинцы и герильеро то и дело перебирались через проволоку и лезли в прорезающие холм тоннели. Иногда какая-нибудь мина все же взрывалась, и тогда посреди крутящейся белизны расцветал призрачный огненный шар, а из его центра разлетались во все стороны черные фигурки. В последнее время на головах этих несчастных находили красные береты с медными скорпионами, откуда стало известно, что кубинцы засылали на Ферму не кого-нибудь, а людей из дивизии Алакран, которая собственно и разгромила американцев под Мискицией.
Всего в холме было девять уровней тоннелей, вдоль которых располагались маленькие круглые комнатки для персонала (исключение составлял самый нижний уровень, отданный под компьютерный центр и служебные помещения); стены комнат и тоннелей покрывал слой белого пузырчатого пластика, похожего на застывшую пену и способного выдержать взрыв ручной гранаты. В комнате Минголлы, где кроме него спали еще Бейлор и Джилби, на потолочную лампочку был надет ярко-красный бумажный абажур, отчего казалось, что они живут в кровяной клетке; абажур понадобился Бейлору, утверждавшему, что от слишком яркого света у него болят глаза. Вдоль стен выстроились койки, разнесенные как можно дальше друг от друга. Пол перед койкой Бейлора был вечно завален сигаретными бычками и грязными клинексами, а под подушкой он держал жестяную коробку с заначенными колесами и марихуаной. Забивая косяк, Бейлор неизменно предлагал затянуться Минголле, который так же неизменно отказывался, считая, что жизнь на артбазе невозможно загладить никакой дурью. Стену над койкой Джилби украшал коллаж из фотографий женских пипок; каждый день после дежурства Джилби укладывался под ними и дрочил, не обращая внимания на Минголлу и Бейлора. Это равнодушное бесстыдство заставляло Минголлу краснеть за собственный подростковый набор: вымпел «Янки», фотография старой подружки, еще одна – баскетбольной команды выпускного класса, рисунки окрестных джунглей. Джилби вечно издевался над его выставкой, называя Минголлу пай-мальчиком, и это казалось странным, поскольку дома его, наоборот, считали оторвой.