Жизнь во время войны
Шрифт:
Однажды утром Минголла и Тулли заплыли на плоскодонке за риф. Был отлив, и из воды, словно парапеты затонувшего замка, торчали верхушки черных кораллов с поселившимися в трещинах ежами и моллюсками. Вода за рифом колыхалась серо-синими и лавандовыми лентами, солнце рассыпало брызги, а множество мелких волн катились как бы во все стороны одновременно.
– Проклятое море, ненавижу, – сказал Тулли и плюнул за борт. Потом улегся на корме и натянул на уши засаленную бейсбольную кепку; кожа его отливала на солнце синеватыми бликами.
– Ты ж был рыбаком когда-то, – сказал Минголла.
– И
Минголла попробовал залезть в сознание рыбака, но ничего не вышло.
– Не достать.
– Давай еще, пока не зацепишь. – Тулли уперся ногами в уключину, и лодку качнуло. – Нет уж! Теперь я понимаю, что к чему, море на хрен!
– А что так?
Человек в плоскодонке закричал и замахал руками прятавшимся под пальмами лачугам:
– Шелковая рыба, сатиновая! Луцан, луфарь!
– Что так? – фыркнул Тулли. – А ты поболтайся шестнадцать дней по этому кладбищу. На «Либерти белл», вполне нормальное корыто. Крепкий корпус, восемь цилиндров. И рыбка тоже нормальная: одиннадцать мешков королевской и два с окунем. – Он печально покачал головой. – Шестнадцать дней! И каждый самый длинный за всю мою поганую жизнь. Пить рыбью кровь и смотреть, как люди сходят с ума.
До плоскодонки было теперь двадцать ярдов, и Минголла соединился с гребцом, послав ему импульс любопытства и дружелюбия.
– Готово, – сказал он, когда рыбак бросил весла, заслонился от солнца и посмотрел в их сторону.
– Неплохо, – похвалил Тулли. – У меня бы вышло не намного лучше.
Минголла послал человеку сигнал срочности, чтобы тот греб быстрее.
– Шестнадцать дней, – повторил Тулли. – Когда краболов подцепил нас на буксир, только четверо и осталось. Кого солнце доконало, кто сам за борт сиганул.
Человек в плоскодонке вовсю налегал на весла.
– Оттащил он нас прямиком на Брагман-Ки, – продолжал Тулли. – Классное место, скажу я тебе. Поселили в отеле, подлечили маленько. Фрукты свежие, ром. Одна девчонка уж так обо мне пеклась. Должно быть, жалко ей было на меня смотреть. Потом, как отошел, мы с ней лихо погуляли. Когда уезжал, сказал, вернусь, но не вышло как-то... да, не вышло. – Тулли снова плюнул. – И собирался вроде, да вот как домой приехал, все говорят: герой, а я знай болтаю да пью. Не до девчонки было. Теперь жалею иногда, но, может, оно и к лучшему.
Плоскодонка подплыла совсем близко, рыбак убрал весла и схватился за корму их лодки.
– Как дела, Тулли? – спросил он. Жилистый темнокожий человек лет тридцати, черные блестящие глаза, кожа вокруг них вся покрыта рубцами и морщинами. Гениталии распирали штанину, а курчавые волосы на груди были матовыми от пота.
– Живу пока, – сказал Тулли. – Дэви, это мой сводный брат Дональд Эбанкс.
Минголла и рыбак обменялись кивками.
– Чего наловил, друг? – спросил Тулли. Отогнув угол брезента, Дональд показал на дне плоскодонки пару дюжин рыб: бирюзовых, красных, желтых в черную полоску, блестящих, словно мешанина причудливых камней, рассыпанных вокруг самой большой драгоценности, длинной рыбины с черными боками, белым брюхом и игольчатыми зубами – барракуды.
– Почем барра?
Минголла попробовал мысленно надавить на Дональда и получить рыбу даром, но Тулли пнул его в лодыжку:
– Прекрати! Так нельзя.
– Почему? – удивился Минголла.
– Бери что надо, а что можешь, отдавай. В этом мире только так.
Взгляд Тулли смутил Минголлу, и он принялся рассматривать Дональдову рыбу, ее пульсирующие от последних вздохов драгоценные бока.
– За барру я думал взять лемпира четыре, – сказал Дональд.
– Я б тоже так думал. – Тулли рассмеялся. – А еще б я думал, что можно и побольше, надо только найти подходящего дурня. – Он достал из кармана зацепившиеся друг за друга банкноты. – Два лемпира, друг. И не спорь со мной. Цена хорошая, сам знаешь.
– Сука ты, Тулли. – Дональд ухватил барракуду под жабры и перебросил к ним в плоскодонку. – Тебе дай волю – тень со спины сдерешь.
– На хера мне твоя тень, сам подумай. А была б нужна, черта лысого я бы тебе дал за нее два лемпира. – Тулли протянул деньги.
Дональд уныло посмотрел на кредитки, сунул их в карман и без единого слова погреб к берегу.
– Извини, – сказал Минголла. – Не надо было мне лезть, раз он твой брат...
– Сводный! – рявкнул Тулли. – Херня. Этот сукин сын мне не друг – лет десять уже только и думает, как бы надуть. Но то, что я сказал тебе про этот мир, – все правда.
Минголла заглянул в мутные глаза барракуды.
– Не знал, что барракуду едят.
– Вообще-то не всегда. Надо бросить кусочек в муравейник. Если муравьи возьмут, то хоть зажрись. С бананами ее хорошо жарить.
Подул северный бриз, поднял зыбь, пальмы на берегу закачались, плоскодонка запрыгала вверх-вниз.
– Не бери близко к сердцу, Дэви, – сказал Тулли. – Еще научишься, с мудростью это дольше, чем с силой.
Туманная ночь, луна чуть проглядывала сквозь пальмовые листья дымчатой зеленой полосой, а бормотание прибоя походило на хруст костей в пасти чудовища. Свет падал из окон щитовой церквушки, что стояла в отдалении от берега, оттуда же лились мелодичные африканские созвучия, разрешавшиеся финальным «Аминь». По ступенькам спускались мальчики в синих брючках и белых рубашках, девушки в белых с оборками платьях; они проходили футах в тридцати от бревна, на котором сидели Минголла и Тулли, голоса были чистыми и звонкими, в темноте ребята включали фонарики, играли с лучами, лакировали черную воду.
– Вон ту. – Тулли указал на двух девочек-подростков, прижимавших к груди псалтыри. – Которая слева. А к другой не лезь... Это моя кузина Лизабет.
– Она тоже мечтает тебя надуть? – спросил Минголла.
Тулли ухмыльнулся:
– Поговори мне. Не, пока я с ней вожусь, Лизабет у меня как шелковая. А эту зовут Нэнси Риверс, ее и так уже пол-острова перетрахало. С ней, если охота, – хоть до бесчувствия.
Минголла оглядел Нэнси: плоская, светлокожая, худое лошадиное лицо. До бесчувствия тут явно не дойдет, но он все же тронул ее мозг желанием. Девушка бросила взгляд в его сторону, шепнула что-то Элизабет, и через секунду обе подошли к бревну.