Жизнь высших миров
Шрифт:
Так он пел, и люди внимательно слушали его, ибо музыка казалась им приходящей свыше — оттуда, где рождаются любовь и красота, а слова песни убеждали в том, что Всевышний и Изначальный действительно Един и свободен от любых несовершенств и противоречий и что этим противоречиям было позволено появиться лишь для того, чтобы создать новую точку опоры, благодаря которой Бытие будет вознесено опять к Единству и даже еще выше, чем прежде. Этой точкой опоры как раз и должны стать противоречия, вызванные переходом Единства во множественность.
И когда песня отзвучала, в зале воцарилась глубокая тишина. Чувствовалось, что люди немного взволнованы, ни один человек в зале не шелохнулся, настолько все были заворожены песней, донесшей до них издалека могучую силу пульсирующей жизненной энергии; и каждый старался связать эту силу с реалиями своего нынешнего существования и с космической
И тогда я начал свою речь. Певец, как я уже говорил, поначалу запел тихо и сладкозвучно; но, когда дошел до слов о том, как многие эпохи трудились над рождением миров, его голос тоже стал напряженным: могучие порывы силы и энергии творения как будто вошли в его душу и выплеснулись в звенящем от боли и восхищения звуке. А когда хаос начал конденсироваться в формы, постепенно преобразуясь в Космос — многообразное порождение воображения единого Творца, голос певца зазвучал громко и величественно, заполнил собою весь зал и вдруг застыл на высокой ноте, перешел в монотонный речитатив и неоконченной фразой повис в воздухе, как бы свидетельствуя о том, что эволюция вечностей, начавшаяся много веков назад, всё еще очень далека от своего завершения.
Поэтому после исполнения песни мне пришлось выдержать паузу, чтобы дать собравшимся время привести в порядок мысли — извлечь их из зависшего в воздухе светящегося облака и окружить ими себя, как плащом. Для меня это был совершенно очевидный процесс: я мог видеть, какие именно мысли каждый из собравшихся носил подле своего сердца, и отсюда делать выводы о характере человека, его желаниях и о том, как я могу помочь ему наилучшим образом.
И вот я начал речь, обращаясь ко всем присутствующим, как к одному человеку, и, в то же время, к каждому из них в отдельности. Я говорил о воссоединении противоположностей, призванном вновь собрать все рассеянные искорки любви и красоты в одно огромное солнце, которое вместит в себя всю славу и свет Изначального, ибо это Изначальное и есть вся Любовь и вся Красота, существующие в мире. Я говорил им о предателе Симоне и предателе Иуде и об их покаянии, к которому первый пришел еще в земной жизни, пережив таким образом свой краткий ад прямо на Земле. Его страдания очень скоро принесли благие плоды, сократив до нескольких дней процесс покаяния, который в противном случае мог бы растянуться на тысячи лет. И тогда, и сейчас покаяние дает человеку право на прощение и на возвращение в семью нашего Отца. Я рассказал им и о том, другом, который не мог раскаяться до тех пор, пока Тот, Кого он предал столь поспешно в безумии своего отчаяния, не был предан смерти и пока он сам — поспешно, как обычно, ибо нрав его всегда был буйным и неукротимым — не покинул мир, в котором ничто и никогда не происходило так, как он задумал. Только тогда он раскаялся, когда Проявленный Христос — Иисус из Назарета — Сам отправился вслед за ним и за прочими обитателями черных ущелий и мрачных гор преисподней, как пастырь отправляется на поиски заблудших овец. Там, в непроглядной тьме, нашел Он их и возвестил им о свершившемся Искуплении, предложенном и принятом у Того, Кто Сам был Любовью и Светом, и Кто, через Помазанника, перенес лучи Своей Любви сквозь невообразимую протяженность пространства и даже смог коснуться ими погруженных в непроглядный мрак бездонных глубин ада. И тогда многие обитатели этих глубин впервые за много-много лет увидели перед собою свет. Они уже почти забыли, что это такое — свет и как он выглядит, но Он пришел к ним в виде едва различимого, мягкого и нежного свечения, так как свет более яркий был бы непереносимым для них в их нынешнем состоянии; и вот они, один за другим, начали подползать к Его ногам, и слезы их заблестели, подобно бриллиантам росы в солнечных лучах, только лучи эти исходили от Него.
И, как я уже сказал, среди этих несчастных был предатель Иуда, который получил прощение так же, как в свое время Симон, которому была явлена Его всепрощающая любовь.
Итак, сын мой и друг, они слушали меня и начинали понимать, что я говорю им о возвращении к единству с Богом, к Его Любви и Власти; и об отступлении от Него, ставшем причиной затруднений и несчастий для сынов человеческих.
Я закончил свою речь в той же тишине, в какой начал ее; сопровождаемые этой тишиной, мы вышли из зала и из здания коллегии, чтобы продолжить свое путешествие. Только преторы проводили нас словами благодарности и признательности, мы же в ответ благословили их. На этом наше пребывание в Пятой Сфере закончилось.
Среда, 19 декабря 1917 г.
Дальше нам пришлось продвигаться медленно и осторожно, ибо мы приближались к тем мирам, пребывание в которых стоило определенного труда и требовало адаптации к окружающим условиям. Так мы достигли Пограничной Страны, за которой начиналась Вторая Сфера, если считать от вашей Земли, которая в нашей системе счисления будет Сферой Ноль.
Прежде чем вы продолжите, Наставник, могу я спросить вас кое о чем? Разве не в Пятой Сфере вы задержались дольше обычного из-за того, что у вас возникли там какие-то проблемы?
Вы хотите, чтобы я объяснил вам суть задержавшей меня там проблемы. Что ж, слушайте.
Я и тогда знал, что люди, рано или поздно, убедятся в том, что Бог — их Господь; и знал, что все, кто приходят от Него, говорят о том же живущим вдали от Его Престола и Святилища. Но если это так, то почему же мириады существ по-прежнему остаются позади нас, в темных сферах, где огромные волны печали и страданий, казалось, грозят навсегда похоронить под собой любовь, опровергнув тем самым учение о ее вселенской вездесущности?
Этот вопрос не давал мне покоя: древняя загадка существования зла. Я не мог ни понять, ни примирить эти два противоречащих друг другу, как мне тогда казалось, факта. Если Бог всемогущ, то почему Он допускает существование зла — хотя бы на миг и хотя бы мельчайшую его крупицу?
Долго я размышлял над этой проблемой, причинившей мне немало беспокойств, ибо она рождала в душе моей сомнения и не позволяла двигаться дальше, к ослепительным вершинам, ведь если бы я дерзнул продолжить свой путь, по-прежнему полагая, что в Царстве Божием есть противоречия, я неминуемо потерял бы равновесие и упал бы с высоты в такие глубины, куда никогда прежде не опускался.
В конце концов, я всё же оказался готовым принять помощь, которая всегда приходит в положенный день и час. Всё это время мои мысли, незаметно для меня самого, направлялись в нужное русло, пока я не приблизился, наконец, к порогу просветления, и тогда мне было ниспослано видение, окончательно и бесповоротно развеявшее мои сомнения, с тем, чтобы я более никогда не возвращался к ним.
В один прекрасный день, как сказали бы вы, я сидел под деревьями, кроны которых образовывали нечто вроде беседки, на ковре из мелких алых цветов. В тот момент я не думал о своем самом главном затруднении, так как голова моя была занята иными, более приятными мыслями. Я наслаждался красотою леса — его цветами, листвой, птицами, их пением, как вдруг ко мне подошел и сел рядом человек, вида серьезного и благообразного. На нем был плащ темно-лилового цвета, наброшенный поверх прозрачной туники, сквозь которую свет его тела, отраженный от чистого кристалла сердца, лился, подобно солнечному. Края плаща скрепляла темно-зеленая с фиолетовым отливом фибула на плече. У него были каштановые волосы, а глаза — неведомого вам, на Земле, цвета, который я не в силах описать.
Он сидел, не говоря ни слова, глядя прямо перед собой; я же в это время смотрел на него, любуясь его необычайной красотой. Наконец, он сказал: «Брат мой, здесь так уютно; это место как будто специально создано для отдыха, не правда ли?» — «Да, Господин», — ответил я, ибо ничто другое в тот момент не пришло мне в голову.
«И всё же ты решил присесть не где-нибудь, а именно здесь — среди цветов», — сказал он мне. На это я ничего не мог ответить, и он продолжил: «Но подумай, друг, разве для этого были созданы все эти маленькие прекрасные создания, именуемые цветами и исполненные, подобно малым детям, неповторимой прелести и многообещающей жизни; и разве для этого они были посажены здесь?»
«Я никогда не думал об этом», — только и смог сказать я.
«Вот именно, и так поступает большинство из нас, хотя это очень странно, если учесть, что абсолютно все мы — порождения Того, Кто думает непрестанно и Кто не делает ничего, что не согласовывалось бы с разумом. Мы все плывем по океану Его Жизни — из века в век — и не покидаем его ни на миг; почему же тогда мы — дети такого Отца, как Он, так часто действуем не подумав?»
Он замолчал, а я почувствовал, что заливаюсь краской стыда. Его голос и слова звучали совсем не строго, скорее ласково и доверительно, как будто старая добрая нянька увещевала своего шаловливого воспитанника; и всё-таки его речь заставила меня задуматься: ведь я же бездумно ломаю тяжестью своего тела эти маленькие, наполненные жизнью существа — такие нежные и такие беззащитные в своей кроткой красоте. И я сказал ему: «Я понимаю, на что вы намекаете, сэр, и, поверьте, ваши слова достигли цели. Мы не должны долее оставаться здесь, потому что тяжестью своих тел мы губим эти бедные цветы.»