Жизнь высших миров
Шрифт:
То была статуя мужчины, облаченного в тогу римского патриция; в левой руке он держал зеркало, в которое смотрелся, а в правой — графин, из которого в сооруженный внизу бассейн выплескивалось красно вино. Словом, статуя являла собою настоящую пародию на монументальность. Бассейн был украшен по краю всевозможными фигурками. Тут были изображения играющих детей, только игра их заключалась в том, чтобы сдирать кожу с живого ягненка. С другой стороны бассейн украшало грубо вылепленное изображение женщины, прижимающей к груди младенца, только вверх ногами. И прочие изображения были ничуть не лучше — сплошь насмешки и богохульное глумление над святостью детства, материнства, доблести, набожности, любви и так далее. Вид этого непотребного шутовства едва не поверг нас в отчаяние, ибо нам показалось бессмысленным взывать к благородству тех, кто живет в подобном городе. Проявления пошлости и цинизма встречались здесь повсюду. Даже форма и декор
Усилием воли мы снова сделали себя видимыми для тамошних обитателей и вошли под мрачные своды Дворца Зла, перед которым возвышалась статуя. За входом, напоминавшим крепостные ворота, открывалась галерея, заканчивавшаяся выходом на балкон, который окружал внутреннее пространство огромного, высокого зала — как раз посередине между полом и крышей. В глубину зала с балкона спускалось несколько лестниц. Мы приблизились к балюстраде и посмотрели вниз. Оттуда доносился чей-то сильный и пронзительный голос, но чей — мы никак не могли понять. Лишь после того как наши глаза привыкли к тусклому красноватому свету, заполнявшему пространство зала, мы увидели то, что там происходило.
Самая широкая лестница, связывавшая балкон с залом, располагалась как раз напротив нас. И все собравшиеся, заполнившие зал, сидели вокруг и смотрели на нее. На нижних ступенях — едва ли не до самой середины — тоже сидели, скрючившись в самых немыслимых позах, люди — мужчины и женщины, отталкивающе некрасивые, в неряшливых и скудных одеяниях, призванных, однако же, подчеркнуть богатство и знатность своих владельцев. То тут то там можно было увидеть золотой или серебряный пояс или бусы, или серебряную брошь с бриллиантами, украшенную самоцветами пряжку или застежку; но, приглядевшись, как следует, мы неизменно замечали, что всё это — ненастоящее: бриллианты — поддельные, а вместо золота — простая мишура. А выше всех на ступенях лестницы стоял сам оратор. Роста он был гигантского — выше всех в этом зале; и развращенностью своей, судя по всему, он тоже превосходил их всех. На нем был венец с шипами и долгополый плащ грязносерого цвета. Казалось, что раньше этот плащ был белым, но со временем утратил прежнюю свою белизну и приобрел взамен неопределенный цвет, под стать своему хозяину. Его грудь украшали две ленты фальшивого золота, заправленные по бокам за кожаный пояс. На ногах были сандалии; на ступенях перед ним лежал пастуший посох. Но что отозвалось в сердце каждого из нас самой сильной и острой болью, так это его надвинутая чуть ли не до самых черных бровей корона. Она была сделана из шипов ежевики, покрытых сусальным золотом и сплетенных в виде кольца.
Нам всем хотелось как можно скорее покинуть это место, но мы не могли уйти, не выполнив порученную работу, и потому терпеливо ждали, пока оратор закончит свою речь. Мне не очень приятно рассказывать, так же как и вам записывать, всю эту историю. Но, брат мой, людям, живущим ныне на Земле, необходимо знать, какая жизнь ожидает тех, кто попадает в эти мрачные сферы, ибо здесь нет того сочетания добра и зла, которое есть у вас. Добро поднимается вверх, а зло опускается вниз, так что в преисподней зло уже не уравновешивается добром. Здесь скапливается только зло, что создает почву для богохульства, невиданного в смешанной атмосфере Земли.
Оратор рассказывал собравшимся о Евангелии Мира. Я приведу лишь несколько фрагментов его рассуждений, на основе которых вы сможете судить обо всей его речи в целом:
«Братья мои и сестры, мы собрались здесь, чтобы со всею кротостью поклониться Зверю, убившему ягненка. Ягненок этот был убит ради нас, и, стало быть, тот, кто убивает его, является активным благодетелем нашей расы, помогающим нам достичь блаженства и справиться со всеми тяжкими несчастьями, выпадающими на долю проклятого. Ягненок же служит здесь только пассивным орудием. Поэтому, братья мои, как Зверь терпеливо искал и нашел ягненка, чтобы извлечь из его невинной бесполезности кровь жизни и спасения, так и вам, стремящимся вершить дела благородные, следует искать и находить тех, кто подобен ягненку, и поступать с ним так, как учил наш Пастырь. Благодаря неукротимому вашему нраву, из овечьей инертности будет добыта жизнь, достойная ваших безумных восторгов. А что более всего похоже на невинного, кроткого ягненка, если не женщина — такое миловидное, но глупое подобие мужчины? Сестры мои, и в ваши привыкшие к прелести сквернословия уши я тоже вложу свое слово наставления. Дети не приходят сюда — в эти великие царства, Правителем которых вы меня избрали, оказав мне тем самым великую честь. Но всё же я горю вам: взгляните на меня, узрите кротость мою и этот пастуший посох, который я сейчас возьму в руки. Признайте меня пастырем своим и следуйте за мною. Я поведу вас к тем женщинам, у которых много детей — так много, что они готовы оторвать их от своей материнской груди и выбросить прочь или даже убить в себе едва появившуюся, но еще не рожденную на свет жизнь, в безграничной любви своей принося этих детей в жертву на алтарь Молоха спасения их тем самым от тяжких трудов и страданий земной жизни. Ступайте же, честные женщины, к тем несчастным, которые оплакивают своих погубленных детей, к тем, кто гонит от себя прочь и старается забыть всё, что напоминает им о детях, которых они так любили, но сами же обрекли на смерть».
Он говорил и о многих других вещах — настолько отвратительных, что я не стану просить Катлин передавать их вам, дабы они не коснулись ни ее, ни вашего слуха. Сказанного вполне достаточно для того, чтобы разглядеть злобное фиглярство и притворную кротость этого человека. А ведь в этих царствах живут тысячи подобных ему. Тот, кто старался выглядеть таким кротким и доброжелательным к своей пастве, на деле был одним из самых жестоких и беспощадных деспотов во всей округе. То, что его избрали Правителем этой области, действительно было правдой, но люди покорились ему исключительно из страха перед его огромной злобной силой. И вот, когда он назвал этих уродливых и полубезумных людей благородными, они в ответ устроили ему раболепную овацию, истинной причиной которой был опять же страх. И отвратительные ведьмы, безуспешно старавшиеся скрыть за убогими нарядами и украшениями свое уродство, услышав, что он назвал их честными женщинами и предложил им следовать за ним, как овцы следуют за своим пастырем, шумными восторгами выражали одобрение и толпою кинулись за ним, когда он начал подниматься вверх по ступеням главной лестницы. Но и ими двигала не любовь, а страх.
Итак, он начал подниматься по лестнице, опираясь на свой посох, который ставил на одну ступеньку выше перед собой; но вдруг остановился и попятился назад — ступень за ступенью, пока не спустился на пол. И вся толпа, пресмыкавшаяся перед ним в зале, затихла в удивлении, смешанном с надеждой и страхом.
Причиной тому было открывшееся им видение: прямо перед ними, наверху лестницы, стояли мы, вернувшие себе свое естественное сияние, насколько это было возможно в нижнем мире. Женщина, которая была с нами, спустилась на полдюжины ступеней ниже, и изумрудный венец, обрамляющий ее золотисто-каштановые волосы, ярко блестел на челе, а закрепленный на плече бриллиант — свидетельство высокого положения — излучал истинный свет ее добродетели. Ее талию охватывал серебряный пояс. И всё это — на фоне фальшивых и безвкусных украшений замершей перед нею толпы. В руках она держала букет белых лилий; и ее чистая женственность, явленная во всем своем совершенстве, была настоящим вызовом грубому цинизму недавнего оратора, позволявшего себе глумление над ее расой.
Долгое время в зале царило гробовое молчание; люди просто смотрели на нее, не отводя глаз и не говоря ни слова. Но вот одна женщина всхлипнула и, чтобы сдержать рыдания, зажала себе рот краем накидки; и в тот же миг зал заполнился воплями и причитаниями, ибо появление нашей спутницы напомнило всем присутствовавшим женщинам о том, что они когда-то тоже были красивыми. И так безнадежно, так горестно звучали их рыдания в этой атмосфере нищеты и рабства, что мужчины тоже не выдержали и закрыли руками лица; прочие же повалились на пол, стараясь спрятать лица в густом слое покрывавшей его пыли.
Тут Правитель наконец взял себя в руки, ибо почувствовал угрозу своей власти. Решительным шагом, переступая через тела распростершихся на полу женщин, направился он к нашей спутнице, преисполненный ярости из-за того, что она стала невольной причиной всеобщей скорби. Но тут уже я спустился на самую нижнюю ступень и сказал ему: «Умерь свой пыл и подойди ко мне».
Он остановился, хитро посмотрел на меня и вдруг залебезил: «Вам, мой господин, мы очень рады, ведь вы пришли к нам с миром. Но прекрасная женщина, которая стоит у вас за спиной, ослепила этих трусов блеском своей красоты, и я хотел немного привести их в чувство, чтобы они смогли оказать вам достойный прием».
«Перестань болтать, — строго прервал я его, — и подойди сюда».
И когда он встал передо мной, я продолжил:
«Ты осмелился богохульствовать — и в речах, и в одежде своей. Сними с головы этот дерзновенный венец и оставь пастырский посох. Страхом заставлял ты этих людей повиноваться, позабыв, как видно, что Тот, над Кем ты смеялся, признает их Своими детьми».
И, обернувшись к тем, кто стоял подле меня, добавил более доброжелательным тоном:
«Вы слишком долго жили в страхе, и потому этот человек поработил и тела и души ваши. Но мы заберем его с собою в другой город, где правит существо еще более злобное, нежели он сам. Сорвите же с него плащ и ленты, ибо он надел их, чтобы посмеяться над Тем, Кого даже он, рано или поздно, признает своим Господом и Царем».