Жизнь замечательных времен. 1975-1979 гг. Время, события, люди
Шрифт:
Воскресным днем, 8 февраля, в Театре на Таганке должен был идти спектакль «Вишневый сад». Однако собравшимся у театра зрителям объявили, что спектакль отменяется из-за болезни одного из исполнителей — Высоцкого. Что это за болезнь, никому, естественно, объяснять не стали. А люди сведущие догадались — премьер опять запил. Это была правда, но не вся. Накануне спектакля Высоцкий умудрился еще сильно подвернуть ногу. Все, как в известном фильме: поскользнулся — упал — очнулся — гипс. Запил же Высоцкий от переживаний, которых было выше крыши: тут и ситуация с «Гамлетом», и неудовлетворенность «Арапом», да еще добрые люди донесли, что Эфрос надумал заменить Высоцкого и в «Вишневом саде». На роль Лопахина предполагалось пригласить Валентина
В эти же дни молодой композитор Максим Дунаевский гастролирует по БАМу. Компанию ему составляют поэт Наум Олев и композитор Владимир Альбинин. Во время посещения ими поселка Ургал произошел забавный случай, когда Альбинину так и не удалось выступить перед рабочими по вине композитора Евгения Мартынова, которого с ними в той поездке вообще не было. Дело было так. Начали концерт Дунаевский с Олевым: поэт пел, а композитор ему аккомпанировал. Потом Олев спросил, есть ли у публики вопросы, и кто-то из первого ряда крикнул: «Есть! Спойте «Лебединую верность». Олев возразил: мол, мы не артисты, а авторы, а эту песню написали не мы, а Мартынов. Казалось бы, после этих слов проблема должна была быть разрешена, однако зал внезапно начал скандировать: «Мартынова! Мартынова!» Выступающие растерялись еще сильнее. «Я и слов толком не знаю, — начал оправдываться Олев. — Песня-то новая…» А из зала новый выкрик: «Ничего, вы начните, а мы вам поможем». Отказываться дальше было неудобно, и поэт с композитором запели «Лебединую верность». А едва они закончили эту песню, как зал потребовал начинать следующую, и опять все того же Мартынова — «Яблони в цвету». И так в течение часа были спеты чуть ли не все мартыновские шлягеры: «Я сегодня там, где метет пурга…», «Если любишь, если веришь…» и др. В итоге томящемуся за кулисами Альбинину так и не удалось в тот вечер выйти на сцену.
Между тем Владимир Высоцкий вынужден ускорить свою поправку. Зная о том, что Любимов готовит ему замену в «Гамлете», а Митта рвет и мечет на съемках «Арапа», он идет им навстречу. 10 февраля Высоцкий объявляется на съемках «Арапа» и, несмотря на то что хромает, снимается в коротеньком эпизоде из пролога фильма, где арап храбро сражается на поле боя. Три дня спустя Высоцкий приезжает в театр, чтобы вечером выйти на сцену в роли Гамлета. Выглядит он неважно: красные глаза, воспаленный вид, хромота. Но спектакль отыграл на «отлично». Речи об уходе из труппы он уже не заводит.
Передумал уходить из театра и другой актер «Таганки» — Леонид Филатов. Неудовлетворенный своим положением в труппе, он надумал перейти в другой театр, но Любимов предпринял решительные шаги к тому, чтобы оставить все как есть. Он пригласил Филатова к себе в кабинет и в течение полутора часов не выпускал его оттуда, расписывая небо в алмазах: дескать, и роли впереди вас ждут хорошие, и мое отношение к вам изменится. И еще Любимов давил на идеологию: «Ведь на носу съезд партии, к нам обещались приехать делегаты, а вы, Леонид, хотите подвести труппу. Нехорошо…» В итоге Филатов вышел из его кабинета убежденным «таганковцем».
А Москва тем временем полнится страшными слухами о том, что в автомобильной катастрофе погибли сразу две звезды — Муслим Магомаев и его супруга Тамара Синявская. Слухи настолько широки, что достигают ушей самого премьер-министра Алексея Косыгина. Самое интересное, что он поверил в них и попросил кого-то из своих помощников справиться в Большом театре, когда намечаются похороны. Помощник позвонил в театр, а ему ответили, что слухи эти беспочвенны, что Магомаев и Синявская живы и здоровы. Но большинство москвичей этого не знают и продолжают обмусоливать факт «гибели» популярных артистов. Чтобы пресечь эти разговоры, к делу подключают печать (исключительный вариант в подобных ситуациях в те годы). В итоге 13 февраля в «Комсомольской правде» появляется короткая заметка Константина Смирнова. Начинает он ее с изложения разговора с одним таксистом, который оказался свидетелем «гибели» артистов.
Далее Смирнов рассказывает о том, как у них в редакции буквально оборвали все телефоны: взволнованные москвичи интересовались здоровьем любимых артистов. Тогда журналист набрал номер телефона заместителя директора «Союзконцерта» А. Гочеса и поинтересовался у него, что на самом деле случилось с Магомаевым и Синявской. «Ничего плохого, — было ему ответом. — Тот же Магомаев сейчас жив-здоров, недавно в Баку с успехом прошла новая программа Азербайджанского эстрадно-симфонического оркестра с его участием. На днях Магомаев возвращается в Москву».
Весьма непростое время переживает в те дни писатель Юрий Нагибин. Несколько месяцев назад он потерял самого близкого человека — мать — и до сих пор не может выйти из депрессии. В субботний день, 14 февраля, он записал в своем дневнике следующие строчки:
«Что делать? Что делать? Все хуже мне. Такая пустота вокруг, такая пустота внутри — хоть волком вой. Ничего мне не хочется: ни писать, ни халтурить, ни гулять, ни пить, ни слушать музыку, ни читать. Особенно плохо, что не хочется писать, совсем не хочется. Да и не получится ничего, мозг неподвижен, и один-единственный образ маячит там — мамин профиль. Просто профиль, ничего больше, но оказывается этого достаточно, чтобы весь день быть на грани слез.
А тут еще — жалкий, резко деградировавший без маминого присмотра Я. С. (отчим писателя. — Ф.Р.) и гарнир из мелких подлостей: хамские рецензии, киносвинство, ужасные газеты, от которых тошнит; ложь и смрад вконец распоясавшейся коммунистической мафии, бестактность и настырность людей, которым от меня что-то нужно, и полная безысходность.
Как ужасающе я сейчас живу! Да живу ли? Прихлопнуло меня, как крысу в крысоловке, поперек хребта. С мамой ушло что-то такое, без чего я оказался бессилен и пуст, как робот, из которого вынули машинку…»
Поздно вечером того же дня (22.25) по ЦТ был показан решающий матч хоккейного турнира зимних Олимпийских игр в Инсбруке между сборными Советского Союза и ЧССР. Ох, и матч это был, я вам признаюсь, — просто супер! Настоящая драма на льду. Столько лет прошло с тех пор, а я до сих пор помню те чувства, которые охватывали меня на протяжении всей игры: я то скрипел зубами от отчаяния, то прыгал от счастья (кричать при этом было нельзя, поскольку все мои домашние уже давно спали).
О том, в каком предстартовом волнении находились хоккеисты, говорят слова Александра Якушева. О своей ночи накануне решающего матча он вспоминает следующим образом: «Ты должен, просто обязан заснуть. Но не можешь. Злишься, думаешь: молодые не спят — ладно, волнуются. Но ведь ты уже прошел одну Олимпиаду. Где твое олимпийское спокойствие? Вижу, как рядом лежит с открытыми глазами Володя Шадрин. Знаю, что не спит Шалимов. Он так хочет стать чемпионом!..»
Обе команды вышли на лед «Айсштадиона», заряженные только на победу. Но в первой двадцатиминутке удача была на стороне чехословаков. Проведя несколько молниеносных атак на ворота Третьяка (кстати, у него накануне ночью поднялась температура, и врачам команды с трудом удалось ее погасить и вернуть прославленного вратаря в строй), они забили две безответные шайбы. Для такого напряженного матча это был большой задел. А тут еще в самом начале второго периода (на 7-й минуте) сразу двое наших ребят — Жлуктов и Бабинов — были отправлены на скамейку штрафников. В этой ситуации чехословакам требовалось заколотить в ворота Третьяка третью шайбу, и олимпийское золото было бы у них в кармане. Но наша четверка — Третьяк, Ляпкин, Цыганков, Шадрин — совершает немыслимое: выдерживает дикий натиск противника и сохраняет свои ворота в неприкосновенности. Это стало сигналом для всей советской команды.