Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
Джован Франческо Карото родился в Вероне в 1470 году. Овладев первоначальными основами словесности, но имея склонность к живописи, он бросил грамматику и начал обучаться живописи под руководством Либерале, веронца, которому он обещал быть помощником в его трудах. Таким образом, будучи еще совсем юнцом, он предался изучению рисунка с такой любовью и с таким рвением, что в течение первых нескольких лет своего обучения он немало помог Либерале как в рисунке, так и в колорите. Однако спустя немного лет, приобретя с годами большую зрелость суждения, он увидел в Вероне творения Андреа Мантеньи и, так как ему показалось — а так оно и было в действительности, — что они написаны в другой манере и лучше, чем произведения его учителя, он добился у своего отца разрешения перейти к Мантенье с благословения Либерале. И вот, переехав в Мантую и устроившись у Мантеньи, он за некоторое время преуспел настолько, что Андреа стал выпускать его вещи под своим именем. Словом, не прошло много лет, как он оказался мастером своего дела.
Первые произведения, которые он создал, выйдя из-под начала Мантеньи, были написаны им в Вероне в церкви госпиталя Сан Козимо для алтаря Трех Волхвов, а именно створки этого алтаря, на которых он изобразил Обрезание Христа и его бегство в Египет со всякими другими фигурами. В церкви братьев во Христе, именуемой Сан Джироламо, он по двум углам одной из капелл написал с одной стороны Мадонну, а с другой — ангела, приносящего ей благую весть. Для настоятеля монастыря Сан Джорджо он на небольшой доске написал Рождество Христово, по которому видно, что манера его значительно улучшилась, ибо головы пастухов и всех других фигур имеют настолько прекрасное и нежное выражение лица, что эту вещь много и заслуженно хвалили, и если бы плохо замешенный гипсовый грунт ее не начал лупиться и она от этого постепенно не разрушилась, одной этой картины было бы достаточно, чтобы Карото навеки сохранился живым в памяти своих сограждан. Когда же после этого лица, руководившие сообществом архангела Рафаила, поручили ему роспись своей капеллы в церкви Санта Эуфемиа, он внутри этой капеллы написал фреску с двумя историями об архангеле Рафаиле, а на алтарном образе, написанном маслом по дереву, он изобразил трех больших ангелов — посередине Рафаила, а по бокам Гавриила и Михаила, и все они отлично нарисованы и хороши по-своему колориту. Тем не менее ему ставилось на вид, что ноги этих ангелов слишком тонкие и недостаточно мягкие, на что он с непосредственностью очаровательной отвечал, что, поскольку ангелы изображаются крылатыми и с телами вроде как небесными и воздушными, наподобие птиц, вполне допустимо изображать их с тонкими и сухими ногами, чтобы им удобнее было летать и подниматься ввысь.
В церкви Сан Джорджо на алтаре, где изображен Христос, несущий свой крест, он написал св. Роха и св. Себастьяна, а на пределле — несколько мелкофигурных и прекраснейших историй. Для сообщества Мадонны в церкви Сан Бернардино он на пределле алтаря этого сообщества написал Рождение Богоматери и Избиение младенцев, отличающееся разнообразием поз в фигурах убийц и в живых группах детей, защищаемых их матерями. Это произведение пользуется почетом и занавешено для лучшей его сохранности. Оно послужило причиной тому, что члены сообщества св. Стефана заказали ему написать для их алтаря в древнем Веронском соборе, на трех подобных фигурных картинах небольшие истории из жития Богородицы, а именно ее обручение, Рождество Христово и историю волхвов.
После чего, полагая, что он уже приобрел в Вероне достаточную известность, Джован Франческо собрался было уехать в поисках другого места, но родственники и друзья его так на него насели, что заставили его в конце концов жениться на молодой и знатной девице, дочери мессера Браллиасарти Грандони, которая, обвенчавшись в 1503 году и вскоре прижив с ним сына, умерла от родов. Оказавшись, таким образом, свободным, Джован Франческо покинул Верону и отправился в Милан, где синьор Антонио Мариа Висконти взял его к себе в дом и занял его многочисленными работами для украшения своих домов.
Между тем некий фламандец привез в собой в Милан написанный маслом головной портрет юноши, которым в этом городе любовался каждый. Увидев его, Джован Франческо рассмеялся и сказал: «Я не побоюсь сделать еще лучший». За это и фламандец поднял его на смех, но все же после долгих препирательств сошлись на том, что Джован Франческо попробует свои силы и что если он проиграет, то проиграет написанную им картину и двадцать пять скудо в придачу, а если победит, то заработает портрет фламандца и те же двадцать пять скудо. И вот, взявшись за работу со всем присущим ему знанием дела, Джован Франческо изобразил старого бритого дворянина с соколом на руке, и хотя он у него получился очень похожим, тем не менее голова, написанная фламандцем, была признана лучшей. Дело в том, что Джован Франческо выбрал для своего портрета не такую модель, которая могла бы его прославить: в самом деле, если бы он взял красивого юношу и изобразил его так же хорошо, как он изобразил старика, то, даже не превзойдя своего соперника, он по крайней мере с ним сравнялся бы. Однако это не помешало тому, что все похвалили портрет Джован Франческо, которому фламандец оказал любезность: удовольствовался головой бритого старика и, как человек благородный и вежливый, наотрез отказался от двадцати пяти скудо. Картина эта со временем попала в руки госпожи Изабеллы д'Эсте, мантуанской маркизы, которая очень хорошо за нее заплатила фламандцу и как редкостную вещь поместила в свой кабинет, где ею хранится бесчисленное множество великолепнейших мраморов, монет, картин и бронз.
Побывав на службе у Висконти, Джован Франческо был приглашен Гульельмо, маркизом Монферрато, к которому он охотно перешел на службу, тем более что сам Висконти его очень об этом просил. И вот, как только он туда прибыл, ему было назначено отличнейшее содержание и он, принявшись за работу, написал в Казале для одной капеллы, где этот синьор слушал мессу, ровно столько картин, сколько требовалось, чтобы целиком ее заполнить и со всех сторон украсить историями из Ветхого и Нового Завета, которые и были им исполнены с крайней тщательностью, не говоря об образе, написанном им на дереве для главного алтаря.
После этого он написал также и для покоев тамошнего замка много вещей, доставивших ему величайшую славу, а в церкви Сан Доменико он, по приказу названного маркиза, всю главную капеллу украсил росписью в качестве обрамления для гробницы, которую предстояло в ней соорудить. В этом произведении Джован Франческо проявил себя так, что удостоился от щедрости названного маркиза признания в виде почетных наград, а именно маркиз даровал ему привилегию, возведя его в звание камергера, как это подтверждается документом, хранящимся в Вероне у его наследников. Он написал, кроме того, портрет этого синьора и его супруги и много картин, посланных ими во Францию, а также портрет их первенца Гульельмо — младшего в детском возрасте и портреты его дочерей и всех придворных дам, находившихся на службе у маркизы.
После смерти маркиза Гульельмо Джован Франческо покинул Казале, предварительно распродав имущество, приобретенное им в этих краях, и отправился в Верону, где он так устроил свои дела и дела своего сына, которого он женил, что в короткое время оказался обладателем более чем четырех тысяч дукатов. Однако из-за этого он не бросил живопись, мало того, стал заниматься ею так, как никогда, и притом со спокойной душой, поскольку ему уже не приходилось больше ломать голову над тем, как бы заработать себе на хлеб. Правда, то ли из зависти, то ли по какой другой причине, но о нем стали говорить как о живописце, который ничего, кроме маленьких фигур, делать не умеет. Вот почему, расписывая доску алтарного образа для капеллы Мадонны в церкви Сан Фермо францисканского монастыря, он, чтобы доказать, что на него клевещут, сделал фигуры больше натуры и настолько хорошо, что они оказались лучше всех, когда-либо им написанных. В воздухе парит Богоматерь на коленях у св. Анны в окружении ангелов, опирающихся на облака, внизу — св. Петр, св. Иоанн Креститель, св. Рох и св. Себастьян, а неподалеку, на фоне прекраснейшего пейзажа, св. Франциск, приемлющий стигматы. И по заслугам произведение это считается отличным.
В церкви Сан Бернардино в обители монахов-цокколантов, а именно в капелле св. Креста, он изобразил Христа, который, став на одно колено, прощается со своей матерью. Этим произведением он вступил в соревнование со многими знаменитыми картинами, находившимися в этом месте и написанными другими мастерами, и постарался всех их превзойти, с чем он, безусловно, отличнейшим образом и справился, и за это его и хвалил каждый, кто это видел, за исключением настоятеля этого монастыря, который, как невежда и напыщенный дурак, стал в самых обидных выражениях осуждать Джован Франческо, говоря, что он изобразил Христа, непочтительно склонившего только одно колено перед своей матерью. В ответ на это Джован Франческо сказал ему: «Отче, вы, прежде чем говорить, сделайте одолжение — станьте на колени и поднимитесь, а тогда я скажу, почему я так написал Христа». Настоятель, который после долгих уговоров наконец решил встать на колени, сначала опустил правое колено, а за ним левое, а вставая, сначала поднял левое, а за ним правое. Когда он все это проделал, Джован Франческо сказал: «Разве вы теперь не видели, отец настоятель, что вы опускались не сразу на оба колена, а также и вставали? Так вот я и говорю вам, что с моим Христом все в порядке, так как, глядя на него, можно сразу сказать, либо что он опускается на колени перед своей матерью, либо что он, простояв некоторое время на коленях, уже поднял одно колено, чтобы встать». На этом настоятель вроде как успокоился, но, уходя, все еще продолжал бормотать себе что-то под нос.
Да и вообще Джован Франческо за ответом в карман не лазил. Недаром про него еще рассказывают, что, когда какой-то священник сказал ему как-то, будто его алтарные фигуры чересчур любострастны, он ему ответил: «Плохи ваши дела, если даже картины вас возбуждают. Посудите же сами, как же можно будет на вас положиться, когда вы будете иметь дело с живыми, которых можно пощупать?»
В Изоле, местечке на Гардском озере, он написал на дереве два образа в церкви монахов-цокколантов, а в Мальсессино, городе на том же озере, он над дверью одной из местных церквей написал превосходнейшую Богоматерь, в самой же церкви — несколько святых по настоянию знаменитейшего поэта Фракасторо, который был его ближайшим другом. Для графа Джован Франческо Джусти он написал, следуя замыслу этого синьора, юношу, совершенно обнаженного, за исключением срамных мест, который полулежа не то собирался подняться, не то нет, и рядом с которым очень красивая молодая женщина в облике Минервы одной рукой указывает ему на фигуру Славы, изображенную вверху, а другой приглашает его следовать за собой, в то время как две фигуры, олицетворяющие Безделие и Лень и стоящие за спиной юноши, стараются удержать его. Внизу же — мужская фигура с тем собачьим выражением лица, какое бывает скорее у людей подневольных и из простонародья, чем у благородных; к локтям ее присосались две огромные улитки, а сидит она на реке и рядом с ней еще фигура с руками, полными маков. Эта выдумка, в которой есть и другие прекраснейшие фантазии и особенности и которая была выполнена рукой Джован Франческо с предельной любовью и старательностью, написана на спинке ложа этого синьора и находится в его очаровательнейшем поместье в окрестностях Вероны, по прозванию Санта Мариа ин Стелла.