Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
После этого он в одной из капелл церкви Сан Руффелло, стоящей позади флорентийского епископства, написал фреской Богоматерь с младенцем на руках и предстоящими ей с одной стороны св. Михаилом Архангелом и св. Лучией, а с другой — двумя другими коленопреклоненными святыми, в полутондо же этой капеллы — Бога Отца, окруженного несколькими серафимами. Засим, когда Якопо, магистр ордена сервитов, следуя своему горячему желанию, заказал ему часть росписи двора сервитов, поскольку Андреа дель Сарто уехал во Францию и оставил свою работу в этом дворе незавершенной, Понтормо с большим рвением принялся за изготовление картонов. Однако, так как он нуждался и так как ему, пока он работал, чтобы завоевать себе лишь почет, необходимо было как-нибудь это время прожить, он над дверью женской больницы, что позади церкви больницы священнослужителей между площадью Сан Марко и улицей Сангалло, как раз насупротив стены сестер св. Екатерины Сиенской, написал две прекраснейшие фигуры светотенью, а именно Христа в обличье пилигрима, ожидающего несколько ищущих приюта женщин, чтобы отвести им пристанище. Вещь эту, которую понимающие люди по заслугам хвалили еще в те времена, продолжают хвалить и в наши дни.
В это же самое время он написал
Вышеназванный Якопо, магистр сервитского ордена, увидев эти произведения и еще больше разгоревшись в своем желании, решил во что бы то ни стало дать ему закончить росписи в названном дворике сервитов, рассчитывая, что он, соревнуясь с другими работавшими там мастерами и дописывая то, что было недоделано, создаст нечто исключительно прекрасное. И вот Якопо, принявшись за это дело и работая не только из жажды славы и почестей, но и для заработка, написал Посещение Богоматери Елизаветой в манере несколько более воздушной и живой, чем он до этого обычно делал, что бесконечно повысило качество этой вещи, помимо прочих бесконечных ее красот. В самом деле, женщины, дети, юноши и старики написаны фреской так мягко и с таким единством колорита, что просто — чудо; так, тело младенца, сидящего на ступеньках, более того, самые ступеньки в сочетании с другими фигурами таковы, что во фреске невозможно сделать их лучше и нежнее. Вот почему это произведение после всех других, созданных Якопо, вселило в художниках уверенность в его совершенстве, особенно при сравнении их с вещами Андреа дель Сарто и Франчабиджо. Закончил и сделал он эту фреску в 1516 году и получил за нее шестнадцать скудо и не больше.
Когда же после этого Франческо Пуччи, если только память мне не изменяет, заказал ему образ для сооруженной им капеллы в церкви Сан Микеле Бисдомини на Виа де'Серви, Якопо довел эту вещь в такой прекрасной манере и в таком живом колорите, что кажется невозможным этому поверить. На этом написанном на дереве образе сидящая Богоматерь протягивает младенца Христа св. Иосифу, который смеется с такой живостью и непосредственностью, что поражаешься. Столь же прекрасны мальчик, изображающий св. Иоанна Крестителя, и два других обнаженных младенца, поддерживающих балдахин. Там и св. Иоанн Евангелист — прекраснейший старец, а также коленопреклоненный св. Франциск — как живой. Действительно, при виде того, как переплелись пальцы его рук и как он, сосредоточив свой взгляд и свой ум на Деве и на ее Сыне, погрузился в их созерцание, кажется, что он дышит. Не менее прекрасен и св. Яков, которого можно видеть рядом с остальными. Поэтому и не удивительно, если это — самый лучший образ из всех когда-либо созданных этим редкостнейшим живописцем.
Я всегда считал, что после этого произведения, а не до него, были им для Бартоломео Ланфредини, на берегу Арно между мостами Санта Тринита и Ла Каррайа, в одном коридоре над дверью, написаны фреской два красивейших путта, поддерживающих изображение какого-то герба, однако, после того как Бронзино, которому, надо полагать, хорошо известна правда об этих вещах, утверждает, что это одна из первых вещей, написанных Якопо, нельзя не верить, что дело обстоит именно так; и тем более следует хвалить за это Понтормо, так как эти путты настолько прекрасны, что их ни с чем не сравнишь, и так как они были чуть ли не первым его произведением.
Однако, следуя за порядком событий, нужно сказать, что после названных выше произведений Якопо написал для жителей Понтормо на дереве алтарный образ, который был помещен в капеллу Мадонны в Сант Аньоло, главной тамошней церкви, и который изображал св. Михаила Архангела и св. Иоанна Евангелиста. В это время один из двух молодых людей, состоявших при Якопо, а именно Джованмария Пики из Борго Сан Сеполькро, который был у него на очень хорошем счету, сделался впоследствии сервитским монахом и выполнил кое-какие вещи в Борго, а также в приходской церкви Сан Стефано, — так вот он-то, говорю я, еще в бытность свою в мастерской Якопо написал для посылки в Борго к себе на родину на большом холсте обнаженного и замученного св. Квинтина. Однако, так как Якопо из-за любви к своему ученику хотел, чтобы тот добился славы и почестей, он стал эту вещь поправлять, но не мог от нее оторваться, переписывал сегодня голову, завтра руки, а то и туловище и столько в ней переправил, что, можно смело сказать, она вся оказалась написанной его рукой, и потому не удивительно, если картина эта, находящаяся ныне в Борго в церкви Сан Франческо братьев обсервантов, во всех отношениях прекрасна. Второй из этих двух молодых людей, аретинец по имени Джованн'Антонио Лапполи, о котором уже говорилось в другом месте, как-то, когда и он состоял еще при Якопо, изобразил, будучи человеком пустым и тщеславным, самого себя в зеркало. Однако его учителю портрет показался недостаточно похожим, и, приложив к нему руку, он сам изобразил своего ученика настолько хорошо, что он кажется совсем живым. Этот портрет находится ныне в Ареццо у наследников Джованн'Антонио. Кроме того, Понтормо изобразил на одной и той же картине двух своих близких друзей: один из них был зятем Бекуччо Бикьерайо, имя же другого мне тоже неизвестно. Но достаточно того, что портреты эти написаны рукой Понтормо.
Далее, он еще при жизни Бартоломео Джинори сделал для будущих его похорон гирлянду из флажков, как это принято у флорентинцев, и на верхней части каждого флажка написал на белой тафте Богоматерь с младенцем на руках, а под ней на цветной оборке, как полагается, — герб семейства. Посередине гирлянды, состоявшей из двадцати четырех флажков, он сделал два флажка целиком из белой тафты без оборок и изобразил на каждом из них фигуру св. Варфоломея высотой в два локтя. По сравнению с размером этих флажков и с этим, по существу, новым приемом, все прежние флажки, которые изготовлялись до него, показались жалкими и убогими, почему их стали делать в том
С торцовой стороны сада и виноградника братьев ордена св. Галла, что за воротами, носящими имя этого святого, в одной капелле, находившейся насупротив входа, Якопо написал посредине мертвого Христа, плачущую Богоматерь и летящих ангелочков, из которых один держит в руке Страстную чашу, другой же поддерживает поникшую голову Спасителя, а по бокам изображены с одной стороны обливающийся слезами и распростерший руки св. Иоанн Евангелист, с другой — св. Августин в епископском облачении, который, левой рукой опершись на посох, пребывает в состоянии поистине скорбном, погрузившись в созерцание смерти Искупителя.
Кроме того, для мессера Филиппо Спина, состоящего в услужении кардинала Джованни Сальвиати, в одном из двориков его дома против главного входа, Якопо написал герб названного Джованни, который как раз в эти дни был возведен в кардинальский сан папой Львом. Над гербом он изобразил красную кардинальскую шляпу между двумя стоящими путтами, которые как фресковая живопись — великолепны и которые мессер Филиппо Спина особенно ценит потому, что они написаны рукой Понтормо.
Якопо участвовал также, соревнуясь с другими мастерами, в украшении деревянной мебели, которой, как уже говорилось, были в свое время роскошно обставлены некоторые из комнат Пьерфранческо Боргерини. В частности, он на двух ларях собственноручно написал несколько поистине прекраснейших мелкофигурных историй из деяний Иосифа. Но если кто-нибудь захочет увидеть лучшее, что Якопо сделал за всю свою жизнь, чтобы понять всю силу его дарования и его мастерства, которые проявились в живости голов, в расстановке фигур, в разнообразии поз и в красоте замыслов, тот пусть посмотрит в этой комнате флорентийского дворянина Боргерини, в углу, по левую руку от входа, на очень большую, но мелкофигурную историю, в которой изображено, как Иосиф в Египте, словно царь или князь, принимает своего отца Иакова со всеми своими братьями и сыновьями Иакова, осыпая их невероятными ласками. Среди всех этих фигур Понтормо изобразил внизу на каких-то ступеньках своего ученика Бронзино, который в то время был еще мальчиком и который держит в руках корзину, — фигура удивительно живая и красивая. Если бы эта история была написана (хотя она и небольшая) в должном размере, либо на большой доске, либо на стене, я осмелился бы утверждать, что не увидишь другой картины, в которой было бы столько же грации, совершенства и добросовестности, сколько Якопо вложил в исполнение этой истории, почему все художники считают ее самым прекрасным живописным произведением, когда-либо созданным Понтормо, и не удивительно, что Боргерини ценил ее так, как он ее ценил, как не удивительно и то, что влиятельные люди уговаривали его продать ее с тем, чтобы они могли ее подарить самым великим синьорам и государям. Когда же из-за осады Флоренции Пьерфранческо уехал в Лукку, Джованбаттиста делла Палла, мечтавший, наряду с другими вещами, которые он увозил с собою во Францию, заполучить также и обстановку этой комнаты, оказал такое влияние и столького сумел добиться своими уговорами, что гонфалоньеры и члены Синьории распорядились, чтобы обстановка эта была вывезена, а жене Пьерфранческо чтобы за нее заплатили. Однако, когда исполнители воли Синьории вместе с Джованбаттистой явились в дом к Пьерфранческо, его жена, оказавшаяся дома, осыпала Джованбаттисту величайшими оскорблениями, какие только когда-либо кому-нибудь другому приходилось выслушивать. «Так-то, — кричала она, — ты, Джованбаттиста, подлейший перекупщик, трехгрошовый купчишка, смеешь обдирать всю обстановку покоев, в которых живет дворянин, смеешь грабить город, лишая его самых ценных и самых почтенных вещей, и делаешь ты это, как уже делал и раньше, чтобы разукрасить чужие страны и наших врагов? Не ты меня удивляешь, подлый человек и враг своего отечества, а удивляют меня отцы этого города, которые разрешают тебе столь омерзительные преступления. Эта кровать, за которой ты гонишься ради личной выгоды и жадности, — сколько бы ты свои подлые помыслы ни прикрывал притворной жалостью, — эта кровать — мое брачное ложе, подаренное мне в день нашей свадьбы, в ознаменование которой мой свекр Сальви и создал все это великолепное и царственное убранство; кровать эту я почитаю в память о нем и из любви к мужу и буду защищать ее до последней капли крови, ценой собственной жизни. Убирайся из этого дома, Джованбаттиста, вместе с этими грабителями, пойди к тем, кто послал тебя, позволив унести эти вещи из их родного гнезда, скажи им, что я не я буду, если допущу, чтобы отсюда вынесли хотя бы одну единственную вещь. А если те, кто доверился тебе, человеку ничтожному и подлому, хотят что-нибудь поднести французскому королю Франциску, пускай посылают из своих домов: из собственных комнат хоть всю обстановку вместе с кроватями. Если же ты будешь продолжать вести себя так же нахально, ты об этом пожалеешь: я тебе покажу, как люди вроде тебя обязаны уважать дом дворянина». И эти слова госпожи Маргариты, супруги Пьерфранческо Боргерини и дочери благороднейшего и мудрейшего гражданина Руберто Аччайуоли, женщины поистине мужественной и достойной своего отца, слова, выражавшие благородство ее смелого порыва и благородство ее духа, стали причиной того, что дорогие вещи и по сю пору находятся в том же доме.
Примерно в это же время Джованмария Бенинтенди, который украсил одну из своих проходных комнат множеством картин, написанных разными опытными мастерами, и которого после того, что Якопо Понтормо сделал для Боргерини, подзадоривали бесконечные восхваления, раздававшиеся в пользу этого художника, заказал ему для себя картину с изображением Поклонения волхвов, посетивших Христа в Вифлееме. В это произведение Якопо вложил много знаний и усердия, и оно получилось у него разнообразным, прекрасным и в высшей степени достойным всяких похвал как в отношении голов, так и всего остального. А после этого для мессера Горо из Пистойи, тогдашнего секретаря дома Медичи, он написал на холсте поистине похвальный поколенный портрет Козимо Старшего деи Медичи, находящийся ныне в доме мессера Отгавиано деи Медичи и принадлежащий его сыну мессеру Алессандро, юноше, который помимо благородства и чистоты крови отличается благочестивейшими нравами и ученостью и является достойным сыном великолепного Оттавиано и госпожи Франчески, дочери Якопо Сальвиати и с материнской стороны тетки синьора герцога Козимо.