Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
Учеником Пьеро был также другой Пьеро — из Кастель делла Пьеве, расписавший арку наверху в церкви Сант Агостино и изобразивший для монахинь монастыря св. Екатерины в Ареццо св. Урбана, ныне при перестройке церкви уничтоженного. Равным образом его учеником был Лука Синьорелли из Кортоны, принесший ему больше славы, чем все остальные.
Пьеро из Борго, работы которого относятся примерно к 1458 году, ослеп шестидесяти лет от какого-то воспаления и жил таким образом до восемьдесят шестого года своей жизни. В Борго он оставил значительное состояние и несколько домов, построенных им самим, которые частично сгорели и были разрушены в 1563 году. Погребен он был с почестями своими согражданами в главной церкви, которая раньше принадлежала ордену камальдульцев и в которой теперь помещается Епископство. Большая часть книг Пьеро находится в библиотеке Федериго Второго, герцога Урбинского, и они таковы, что заслуженно стяжали ему имя лучшего геометра своего времени.
Жизнеописание фра Джованни да Фьезоле, ордена братьев-проповедников живописца
Брат Джованни Анджелико из Фьезоле, которого в миру звали Гвидо, был столь же отличным живописцем и миниатюристом, как и отменным иноком, а потому заслуживает и в том, и в другом отношении наидостойнейшего упоминания. Хотя он и мог бы беззаботнейшим образом жить в миру и приобрести сверх того, что имел, все, что захотел бы при помощи тех искусств, которыми прекрасно владел еще в детстве, он тем не менее пожелал для своего удовлетворения и покоя, будучи от природы уравновешенным и добрым, а также главным образом для спасения своей души принять на себя послушание в ордене братьев-проповедников. Действительно, хотя можно служить Богу во всех состояниях, однако некоторым представляется, что лучше спасаться в монастырях, чем в миру. Насколько это счастливо удается добрым, настолько, наоборот, из этого получается нечто поистине жалкое и несчастное для всякого, кто идет в монастырь с иными целями.
Рукою брата Джованни исполнено в его монастыре Сан Марко во Флоренции несколько лицевых богослужебных книг, до такой степени прекрасных, что невозможно и выразить; им же подобны кое-какие другие, невероятно старательные работы, оставленные им в церкви Сан Доменико во Фьезоле. Правда, ему в этой работе
Козимо деи Медичи так любил брата Джованни за его достоинства, что когда построил церковь и монастырь Сан Марко, то поручил ему написать на одной из стен залы капитула все Страсти Христовы: с одной стороны у подножия креста изображены в печали и слезах все святые, которые были главами и основателями монашеских орденов, а с другой — св. Марк Евангелист около матери Сына Божьего, лишившейся чувств при виде распятого Спасителя мира; ее окружают Марии, которые в глубокой горести ее поддерживают, и святые Козьма и Дамиан. Говорят, что в образе св. Козьмы брат Джованни изобразил с натуры друга своего, скульптора Нанни д'Антонио ди Банко. Под этим произведением он написал в виде фриза, над спинкой скамьи, родословное древо доминиканского ордена со св. Домиником у его основания, а в круглых медальонах, окруженных ветками, — всех пап, кардиналов, епископов, святых и магистров богословия, которые до того времени входили в его орден братьев-проповедников. Пользуясь помощью своих братьев, которых он посылал в разные места, он многих из этих отцов написал с натуры. Там изображены: посредине — св. Доминик, держащий ветви древа, справа — папа Иннокентий V, француз; блаженный Уго, первый кардинал ордена; блаженный Павел, патриарх флорентийский; святой Антоний, архиепископ флорентийский; немец Иордании, второй генерал ордена; блаженный Николай; блаженный Ремигий, флорентинец; мученик Бонинсеньо, флорентинец; а слева — Бенедикт XI, тревизанец; Джандоменико, кардинал флорентийский; Петр Палудийский, патриарх иерусалимский; Альберт Великий, немец; блаженный Раймонд Каталонский, третий генерал ордена; блаженный Клар, флорентинец, римский провинциал; св. Викентий из Валенсии и блаженный Бернард, флорентинец. Все эти головы исполнены поистине изящно и очень красиво. Затем им написан фреской в первом монастырском дворе целый ряд прекрасных фигур в полукружиях, а также весьма прославленное Распятие со св. Домиником у его подножия, а в общежитии, не говоря о многих других вещах, исполненных им в кельях и на наружных стенах, он написал историю из Нового завета, которая превыше всяких похвал. Но в особенности прекрасен и достоин удивления образ главного алтаря монастырской церкви, написанный на дереве; ибо мало того, что Мадонна своей простотой вызывает у зрителя чувство молитвенного благоговения и что окружающие ее святые в этом ей подобны, — пределла, на которой изображены истории мученичества св. Козьмы и св. Дамиана, настолько хорошо сделана, что невозможно представить себе, чтобы когда-либо можно было увидеть вещь, исполненную с большим умением, и более нежные и лучше задуманные фигурки, чем те, которые на ней изображены. Также и в церкви Сан Доменико во Фьезоле им написан на дереве главный алтарный образ, который, может быть, из опасения порчи был подправлен и тем самым ухудшен Другими мастерами. Однако пределла и кивории для Святых Даров сохранились значительно лучше, а бесчисленные фигурки в небесном сиянии настолько прекрасны, что поистине имеют вид райских и трудно оторваться от них всякому, кто подойдет. В одной из капелл этой же церкви находится написанная его рукой на дереве Богоматерь, которая принимает благовестие архангела Гавриила и профиль лица которой исполнен такого благоговения, настолько нежен и прекрасно сделан, что поистине он кажется не делом рук человеческих, а созданным в раю; а на пейзажном фоне видны Адам и Ева, которые были причиной того, что от Девы воплотился Искупитель. Кроме того, на пределле им написано несколько прекраснейших небольших историй. Однако больше, чем в каком-либо другом из своих творений, брат Джованни превзошел себя и обнаружил свое высокое умение и понимание искусства в одной картине, написанной на дереве и находящейся в той же церкви, около двери, налево от входа. На ней изображен Иисус Христос, венчающий Богоматерь, окруженный хором ангелов и бесконечным множеством святых мужей и жен, которые так хорошо сделаны, в столь разнообразных положениях и со столь различными выражениями лиц, что при виде этой вещи испытываешь невероятное наслаждение и сладостное чувство; мало того, кажется, что блаженные духи на небе не могут быть иными или, лучше сказать, Не могли бы быть иными, если бы имели тела; ибо все изображенные святые мужи и жены не только кажутся живыми людьми с тонким нежным выражением лица, но и самый колорит этого произведения представляется творением руки святого или ангела, подобного тем, что изображены на картине, почему этого поистине святого человека всегда по справедливости и называют братом Джованни Анджелико. А на пределле столь же божественны истории из жизни Богоматери, исполненные в том же роде, и, что касается меня, я могу с уверенностью утверждать, что всякий раз, как я ее вижу, эта вещь мне кажется новой, и расстаюсь я с нею, никогда не насытившись.
Также и в капелле флорентийской Аннунциаты, построенной Пьеро деи Медичи, он расписал дверцы шкафа для хранения серебра маленькими фигурками, исполненными с большим старанием. Этот инок создал столько произведений, рассеянных по домам флорентийских граждан, что подчас диву даешься, как один человек, хотя бы в течение многих лет, мог столь безукоризненно справиться с такой работой.
Высокочтимый дон Винченцио Боргини, настоятель Воспитательного дома, владеет маленькой великолепнейшей Богоматерью кисти брата Джованни, а Бартоломео Гонди, который в качестве любителя этого искусства не уступит никакому другому дворянину, обладает двумя картинами, большой и маленькой, а также распятием, написанными им же. Кроме того, живопись в арке над дверью церкви Сан Доменико — его же работы, а в церкви Санта Тринита, в сакристии, находится написанное им Снятие со креста, которое исполнено с таким искусством, что может быть упомянуто в числе лучших его вещей. В церкви Сан Франческо, что за воротами Сан Миньято, есть его Благовещение, а в церкви Санта Мариа Новелла помимо уже упомянутых вещей он расписал пасхальную свечу и некоторые из рак, которые выносятся на алтарь в большие праздники. В аббатстве этого же города им исполнен над одной из дверей монастырского двора св. Бенедикт, приложивший перст к устам в знак молчания. Для цеха льнопрядильщиков он написал картину на дереве, находящуюся в конторе цеха; а в Кортоне его кисти принадлежит маленькая арка над дверью церкви его ордена, а также написанный на дереве образ главного алтаря. В Орвието им было начато на одном из сводов капеллы Богоматери в соборе несколько изображений пророков, которые впоследствии закончил Лука да Кортона. Для общины Флорентийского храма им был написан на дереве усопший Христос, а в церкви монастыря дельи Анджели — рай и ад с маленькими фигурами; в этой вещи, истово соблюдая обычай, он изобразил блаженных, исполненных благолепия, радости и небесного ликования, а грешников, осужденных на адские муки, — с самыми различными выражениями глубокой печали, и каждого с печатью своего порока и греха на лице; блаженные в небесном плясании входят в райские врата, а обреченные влекутся демонами в ад на вечные мучения. Эта картина находится в означенной церкви, по направлению к главному алтарю, по правую руку, в том месте, где стоит священник, когда поется сидячая обедня. Для монахинь общины св. Петра-мученика, занимающих ныне монастырь Сан Феличе на площади, каковой раньше принадлежал камальдульскому ордену, брат Джованни написал на дереве Богоматерь со святыми Иоанном Крестителем, Домиником, Фомой и Петром-мучеником в фигурах очень маленького размера. На перегородке церкви Санта Мариа Нуова также имеется картина на дереве его работы.
Когда благодаря этим работам слава брата Джованни распространилась по всей Италии, папа Николай V послал за ним и заказал ему в Риме роспись дворцовой капеллы, в которой папа служит мессу, с изображением снятия со креста и нескольких сцен из жизни св. Лаврентия; то и другое — прекраснейшие произведения, как равно прекрасны и заказанные ему папой же миниатюрные украшения нескольких книг. В церкви Минервы он исполнил на дереве образ главного алтаря и Благовещение, которое в настоящее время висит на стене около большой капеллы. Кроме того, он расписал для этого же папы, во дворце, капеллу Св. Даров, которая впоследствии была разрушена Павлом III при постройке лестницы; в этой своей отличной работе он исполнил в свойственной ему манере несколько фресок со сценами из жизни Иисуса Христа, а так же много портретов людей, известных в то время и написанных им с натуры; портреты эти наверное сделались бы жертвою случая и до нас не дошли, если бы Джовио не заказал с них копии для своего музея; они изображали следующих лиц: папу Николая V, императора Фридриха, который в то время посетил Италию, брата Антонина, впоследствии епископа флорентийского, Бьондо из Форли и Фердинанда Арагонского. А так как брат Джованни показался папе человеком святой, спокойной и скромной жизни, — каковым он и был на самом деле, — а флорентийская архиепископская кафедра в то время пустовала, папа счел его достойным этого сана. Когда брат Джованни об этом узнал, он стал умолять его святейшество найти кого-нибудь другого, так как он чувствовал себя неспособным управлять людьми, и, зная в своем ордене одного ученейшего инока строгих правил, сердобольного и богобоязненного, он считал его гораздо более достойным носителем этого сана, нежели себя. Услыхав это и вспомнив, что брат Джованни говорит правду, папа охотно оказал ему эту милость; таким образом брат Антонин из ордена проповедников стал архиепископом Флоренции, человек действительно достойнейший своей святостью и учением, — достаточно сказать, что он в наше время удостоился быть сопричтенным лику святых папой Адрианом VI. Такова была великая и поистине редчайшая доброта брата Джованни — уступить столь великие предложенные ему первосвященником сан, почесть и должность тому, кого он верным взглядом и искренне, от всего сердца считал значительно достойнее себя. Хорошо было бы, если бы духовенство нашего времени научилось от этого святого человека не гоняться за теми должностями, которых они не могут достойно нести, и уступать их достойнейшим. Возвращаясь к брату Джованни, скажу, что дай Бог, чтобы все монахи (не во гнев будь сказано добрым среди них) проводили время так, как этот отец, поистине ангельский; ибо всю жизнь свою он потратил на службу Господу и на пользу миру и ближнему. Чего же большего можно и должно желать, как не того, чтобы святою жизнью заслужить царство небесное и доблестным трудом — вечную славу в этом мире? Ведь поистине такого рода высокий и исключительный талант, каким обладал брат Джованни, не мог и не должен был снизойти ни на кого другого, как на человека святейшей жизни, ибо те, кто посвящает себя изображению церковных и священных предметов, должны быть действительно церковными и святыми людьми; и недаром мы видим, что, когда за это берутся люди мало верующие и не уважающие религию, они часто вызывают в нас дурные стремления и порочные желания, откуда и рождается порицание таких произведений как дурных и вместе с тем превознесение их как искусно и талантливо исполненных. Однако я отнюдь не хотел бы, чтобы кто-нибудь пал жертвой заблуждения, считая все нелепое и беспомощное благочестивым, а все красивое и хорошо сделанное — порочным, как поступают некоторые, которые при виде изображения женщин или юношей несколько более привлекательных, красивых и нарядных, чем обычно, тотчас же считают их порочными и потому их осуждают, не замечая того, что они глубоко неправы, когда отказывают в хорошем вкусе художнику, который считает святых мужей и жен, обладающих природой небесной, настолько более прекрасными, нежели смертная природа, насколько небо превосходит земные красоты и наши людские творения, и, что хуже того, они этим самым обнаруживают в своих душах заразу и соблазн, черпая зло и недобрые желания из тех вещей, от которых у них — будь они действительными любителями честного пути, как они хотят это доказать своим глупым рвением, — возникло бы стремление к небу и к тому, чтобы быть угодным Создателю всех вещей, от которого, как от наисовершеннейшего и наипрекраснейшего, и проистекает все совершенное и все прекрасное. Если уже один только образ красоты и как бы тень ее волнует этих людей, то что сделали бы или, надо думать, что делают они, ежели бы они оказались или в самом деле оказываются там, где они могли бы увидеть или действительно видят живые красоты, сопровождаемые соблазнительными одеждами, сладчайшей речью, движениями, полными изящества, и взглядами, покоряющими не слишком твердые сердца. Однако я опять-таки отнюдь не хотел бы, чтобы кто-нибудь подумал, что я этим самым одобряю все те церковные изображения, которые написаны почти что совершенно голыми, ибо в таких вещах видно, что живописец не имел должного уважения к месту. Ведь даже тогда, когда хочешь показать свое умение, нужно же считаться с данными обстоятельствами и иметь уважение к людям, времени и месту. Брат Джованни был человеком большой простоты и святости в своем обхождении. Примером его доброты может служить такой случай: когда однажды утром папа Николай V предложил ему завтракать, он посовестился вкусить мяса без разрешения своего настоятеля, не подумав о разрешающей власти первосвященника. Он чуждался всех мирских дел и, живя чисто и свято, настолько был другом бедных, насколько я убежден, что ныне душа его пребывает на небесах. Он постоянно упражнялся в живописи и никогда не пожелал написать что-либо иначе, как во славу святых. Он мог быть богатым, но об этом не заботился; мало того, он часто говорил, что истинное богатство — не что иное, как довольство малым. Он мог повелевать многими, но этого не хотел, говоря, что в повиновении другим меньше забот и заблуждений. От него зависело иметь высокие почести в своем ордене и вне его, но он этому не придавал значения, уверяя, что не стремится к иной почести, как к стремлению избегнуть адских мук и приблизиться к райскому блаженству. И поистине какая почесть сравнима с той, к которой должны стремиться лица духовного звания, мало того — все люди, и которая обретается лишь в Господе и в праведной жизни. Он был в высшей степени человечен, был трезвенником, и, живя целомудренно, он освободился от мирских пут, не раз повторяя, что всякий посвятивший себя этому искусству нуждается в покое и в бездумной жизни и что всякий творящий дела Христовы должен пребывать со Христом. Никогда его не видели гневающимся в среде братьев, что, на мой взгляд, является делом величайшим и почти что невозможным; но имел он обыкновение с простой улыбкой увещевать своих друзей. Всякому, кто заказывал ему вещь, он отвечал необычайно ласково, что он сначала испросит согласия у своего настоятеля и потом непременно исполнит заказ. Вообще говоря, этот святой отец, слава которого никогда не достигала его заслуг, был в делах и рассуждениях своих человеком смиреннейшим и кротким, а в картинах своих — легким и благочестивым, и святые, написанные им, имеют больше вид и подобие святых, чем у кого-либо из других художников. Он имел обыкновение никогда не исправлять и не переписывать своих картин, но всегда оставлял их такими, какими они вылились у него с первого раза, считая (как он говорил), что такова была воля Божья. Некоторые утверждают, что брат Джованни никогда не брался за кисти, предварительно не помолившись. Всякий раз, как он писал Распятие, ланиты его обливались слезами: недаром в ликах и положениях его фигур обнаруживается доброта его искренней и великой души, всецело преданной христианской религии.
Он умер шестидесяти восьми лет, в 1445 году, и оставил после себя учеников: Беноцци-флорентинца, который всегда подражал его манере, и Дзамбони Строцци, который писал картины на дереве и на холсте для всей Флоренции, украшая дома граждан; в особенности известна одна из них, помещенная на трансепте церкви Санта Мариа Новелла, около картины брата Джованни, а другая, сделанная им для разрушенного ныне камальдульского монастыря Сан Бенедетто, что за воротами Пинти, находится в настоящее время в церковке Сан Микеле, в монастыре дельи Анджели, перед входом в главную церковь, направо, по пути к алтарю; кроме того, его же кисти принадлежат еще картина на дереве в капелле Нази, в церкви Санта Лучиа, и другая — в церкви Сан Ромео, а в гардеробной герцога — портреты Джованни ди Биччи деи Медичи и Бартоломео Валори — на одном полотне. Учениками брата Джованни были также Джентиле да Фабриано и Доменико ди Микелино; последний написал на дереве образ для алтаря св. Зиновия в церкви Сант Аполлинаре во Флоренции и многие другие картины. Брат Джованни был похоронен братьями в Риме, в церкви Минерва, если идти от бокового входа, около сакристии, в круглом мраморном саркофаге, на котором изваян его портрет, сделанный с натуры. На мраморе высечена следующая надгробная надпись:
Non mihi sit laudi, quod eram velit alter Apelles, Sed quod lucra tuis omnia, Christe, dabam: Altera nam terns opera extant, altera coelo. Urbs me Joannem, flos tulit Etruriae. [69]Рукой брата Джованни исполнены в соборе Санта Мариа дель Фьоре две огромные книги, украшенные божественно написанными миниатюрами; содержатся они с большим почетом и в богатейшем убранстве и показываются лишь в самые торжественные дни.
69
В те же времена, что и брат Джованни, жил прославленный и знаменитый миниатюрист, некий флорентинец Аттаванте, полного имени которого я не знаю и который в числе многих других вещей украсил миниатюрами экземпляр книги Силия Италика, находящийся ныне в Венеции, в церкви Сан Джованни Паоло. Я не умолчу о некоторых особенностях этого произведения как потому, что они достойны внимания художников, так и потому, что другие произведения его мне неизвестны. Да и об этом я ничего бы не знал, если бы не любовь, питаемая к этому искусству достойнейшим мастером Козимо Бартоли, флорентийским дворянином, который мне на нее указал, чтобы талант Аттаванте не оказался навеки, так сказать, похороненным. Итак, в этой книге фигура илия имеет на голове шлем с золотым гребнем, на ней голубой, тронутый золотом панцирь античного образца, в правой руке — книга, а левая опирается на короткий меч. Поверх панциря надета красная хламида, которая спереди застегнута пряжкой, накинута на плечи и оторочена золотой бахромой, подкладка же ее переливчатая и расшитая золотыми розетками. На фигуре желтая обувь, и она, упираясь правой ногой, стоит в нише. Далее фигура, изображающая в этой книге Сципиона Африканского, одета в желтый панцирь, голубые оборки и рукава которого сплошь расшиты золотом. На голове у нее шлем с двумя крылышками и гребнем в виде рыбы. Она изображает очень красивого и белокурого юношу, гордо поднятая правая рука которого держит обнаженный меч, а левая — красные ножны с золотым узором. Обувь зеленая и простая, голубая хламида с красной подкладкой и золотой бахромой собрана у шеи, оставляя спереди открытое туловище и образуя сзади изящные ниспадающие складки. Этот юноша, стоящий в нише из голубовато-зеленого мрамора, обут в голубые вышитые золотом башмаки и с необычайной свирепостью смотрит на Ганнибала, изображенного на противоположной странице книги. Ганнибал этот изображен в возрасте примерно тридцати шести лет. Под носом у него две морщинки, как у человека в гневе и в ярости, и он, в свою очередь, пристально смотрит на Сципиона. На голове у него желтый шлем с гребнем в виде зелено-желтого дракона, и вместо венка — змея. Он опирается на левую руку и поднял правую руку, держащую древко античного дротика, или маленькой пертираны. Панцирь у него голубой с бахромой частично голубой и частично желтой и с рукавами, переливающимися из голубого в красное, а башмаки у него желтые. Хламида, собранная на правом плече, отливает красным и желтым и подбита зеленой подкладкой. Левой рукой фигура эта опирается на меч и стоит в нише из желтого, белого и переливчатого мрамора.
На другой странице — портрет папы Николая V в лилово-красной переливчатой мантии, сплошь расшитой золотом. Он без бороды, в полном профиле и смотрит на начало рукописи на противоположном листе, указуя на него правой рукой и словно удивляясь. Ниша зеленая, белая и красная. В обрамлении разбросаны полуфигурки, вкомпонованные в узор, состоящий из овалов и кружков, и разные другие вещи, в том числе бесчисленное множество птичек и детишек, настолько хорошо сделанных, что лучшего и не пожелаешь. Далее в той же манере изображены Ганнон-карфагенянин, Газдрубал, Лелий Массинисса, Кай Салинатор, Нерон, Семпроний, Марк Марцелл, Квинт Рабий, другой Сципион и Вибий. В конце книги можно увидеть Марса на античной повозке, запряженной двумя красными конями. На голове у Марса красный золоченый шлем с двумя крылышками, в левой вытянутой вперед руке — античный щит, а в правой — обнаженный меч. Стоит он на левой ноге, приподняв правую. На нем античный панцирь сплошь красный с золотом, и таковы же чулки и башмаки. Хламида — голубая сверху и изнутри совсем зеленая с золотым шитьем. Повозка покрыта красным вышитым золотом пологом с горностаевой опушкой и изображена на фоне лугов цветущих и зеленеющих, но окруженных скалами и камнями, а вдали видны пейзажи и города, тонущие в превосходно написанном голубом воздухе.