Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
– О! пробормотал граф, – этот знак привязанности…. напротив, очень для меня приятен…
– Так садитесь и поговорим…
– Но если вы больны!..
– Я не так больна, чтобы лишить себя вашего общества.
– Не следовало бы вас стеснять, дорогая Нинона; я слишком раб относительно женщин…
Именно слишком раб, подумала Нинона и прибавила вслух с некоторым оттенком нетерпения: – право граф, вы как будто боитесь меня…
– Боюсь!..
– У вас такой странный вид!..
На самом деле, Шуазель был красен как вареный рак.
– Ну, а что нового? спросила
– Нового?.. где?..
– При дворе, в городе?
– При дворе? да! г-жа де Монтеспан родила.
– Третью дочь, знаю. О! фаворитка очень плодородна! Потом, это если может забавлять короля, что его любовница дает ему столько детей, для нас это нисколько не забавно.
– Вчера во Французской комедии опять освистали новую трагедию Расина.
– Федру. И продолжают аплодировать Прадону. Тем хуже для тех, кто свистит и для тех, кто аплодирует. И те и другие доказывают что у них нет вкуса. И когда подумаешь, что такая умная женщина, как Дезульер, – у нее есть ум, хоть она и портит его своими кривляньями, – не боится стать в ряды тех, которые враждуют против истинного поэта… Кстати, граф, вы знаете сонет г-жи Дезульер на Федру Расина?
– Нет.
– Ба!.. там есть три стиха довольно комичных!.. Потом?
– Потом, вам говорили, что Маркиза де Брэнвилье была приговорена быть сожженной на Гревской площади в прошлую субботу?..
– Да; я была с вами в Опере, когда мне это сказали. Мне также сказали, что множество придворных дам предполагали нанять окна, чтобы присутствовать при казни этой несчастной… Фу! Если бы я была мужчиной, я не знаю какой ужас почувствовала бы я к женщине, которая выразила бы удовольствие видеть, как умирает таким образом ей подобная… как бы ни была она преступна. Но который час, граф?
– Половина первого, моя дорогая. Вам лучше? Вы хотите встать? Я позову вашу горничную, а сам подожду в зале, пока вы оденетесь.
Шуазель направился к двери спальни, как вдруг Нинона резко вскрикнула.
– Что с вами? – спросил граф обертываясь к ней.
– Я не знаю… на спине… о! наверное на спине у меня какое-нибудь животное!.. Я слышу как оно ползает…
– Животное?..
– Да… муха или комар… о! оно меня кусает! оно пожирает меня! прошу вас, мой друг вытащите его… освободите меня от него…
Вернувшись, Шуазель, краснее, чем прежде, счел своим долгом открыть это ужасное животное, которое позволяло себе пожирать Нинону… Чтобы облегчить эти розыски Нинона, сидя, согнувшись, на своей постели, своими малютками пальчиками широко открыла на спине свою рубашку.
– Ну?..
– Я не вижу ничего.
Бедный Шуазель! напротив, он видел слишком много. Он видел столько, что больше не мог различить что он видит.
– Ни малейшей мушки, ни малейшего комара!.. пробормотал он. – Вероятно на шею упал волос.
– Нет следа ужаления… красноты?..
– Ни малейшего!
– Однако, уверяю вас, мой друг, что я не ошиблась, я чувствовала… Взгляните, здесь, около плеча… Но куда же вы уходите?
– Гм!.. я… я бегу за вашей горничной она ловчее меня…
И граф бросился со всех ног вон из, комнаты.
– Это уже слишком! – прошептала Нинона, видя как скакал ее любовник. – Это не мужчина!.. это один из святых отцов. Несмотря на всю добрую волю, его нельзя любить!.. Досадно!
Нинона вздыхала, когда поспешно прибежала, ее горничная Роза.
– Граф сказал мне, что вас беспокоит какое то животное?
Нинона разразилась хохотом.
– Да, отвечала она, – но не беспокойся, это животное меня оставило!.. В ожидании пока я не брошу его.
Это не замедлило случиться. И по истине, животное стоило того, чтобы его бросили. В 1676 году, в опере, был танцовщик, по имени Пекур, который пользовался громадной известностью. Он был так грациозен и легок!.. Он был как будто отлит. Еще молодой и очень красивый юноша, как уверяли, потому что в то время танцовщики показывались на сцене только в масках… Но в городе, где Пекур мог показываться с открытым лицом, можно было видеть, что его лицо было очень приятно… Каждый вечер в его ложе он находил целый потоп записок, назначавших ему свидания; но хороший танцовщик должен оберегать свое сердце.
Но вот, однажды, Пекур, по обыкновению довольно спокойно перебирая свою нежную корреспонденцию, радостно вскрикнул, при чтении следующей записки.
«Я знаю, вы танцуете великолепно; говорят, что вы любите также, я хотела бы узнать. Приходите завтра ко мне завтракать.»
Эта записка была от Ниноны. Пробыв на хлебе и воде платонической любви графа Шуазеля в течение шести недель, Нинона, после рассказанного нами эпизода, решилась приняться за более существенную пищу. Кто-то сказал ей о Пекуре как о человеке весьма способном доставить ей жаркое, не считая соусов, entremets и десерта страсти… Она немедленно написала Пекуру. Пекур не замедлил явиться на призыв Ниноны.
А правду ли сказала ей ее подруга? Хорошо ли кормил танцовщик тех женщин, которые приглашали его завтракать? Надо так думать, потому что Нинона пригласила его и на другой и на третий день.
Между тем Шуазель не мог не заметить, что в экономии его связи произошло нечто. В первый и во второй день он еще ничего не подозревал: Нинона извинялась тем, что занята делами – в этом не было ничего необыкновенного; но на третий день граф не мог удержаться. Это значило, что любовница запирала для него двери. Он хотел знать, почему? с этой целью, вместо того, чтобы удалиться, как накануне, после таинственной фразы лакея: «Госпожа просит у графа извинения и т. д.», – Шуазель ответил:
– Хорошо. Я подожду пока госпожа окончит свои занятия. – И сел в зале.
Нинона, которой объявили о решении графа, не потеряла ни куска от пиршественного стола любви; мы даже расположены предполагать, что в этот день она нарочно долее просидела за столом. Пробило три часа, когда оставил ее собеседник.
Чтобы достигнуть лестницы, ведущей наружу, по выходе из спальни Ниноны, необходимо было пройти через залу, где уже в течение пяти часов граф Шуазель сгорал от нетерпения.
При танцовщике, которого он знал в лицо, граф вскрикнул от изумления и гнева.