Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Известие о смерти Рафаэля погрузило весь Рим в великую печаль. Он был погребен в Пантеоне, и над гробницей его, по его желанию поставлена Мадона, высеченная из мрамора Лоренцетто. Друг его Пьетро Бембо, написал эпитафию.
Рафаэль в могиле, что же сталось с Форнариной? По правде сказать, об этом мало можно найти известий, но вот один из последних эпизодов из ее жизни, который передает Октавио Виньон:
Вследствие совета Августина Чиджи, – который боялся за нее какой-нибудь опасности со стороны учеников Рафаэля, – Форнарина через несколько часов после смерти своего знаменитого любовника, удалилась в дом отца.
Это было вечером, довольно поздно;
Вдруг она вздрогнула.
В то же время как чья-то рука прикоснулась к ее плечу, слишком хорошо знакомый голос говорил ей:
– Добрый вечер, Маргарита.
Приветствие это было сказано Томасо Чинелли.
Томасо Чинелли? Так он бежал из тюрьмы?
– Да! ответил он, как будто подслушав ее мысль. – Да, я убежал из моей тюрьмы, благодаря Бога!.. Тебя удивляет, Маргарита, что через пять лет я захотел подышать свежим воздухом? Я был в Субиано, в монастыре св. Козьмы, – без сомнения, это для тебя не новость, – заперт за двойными дверями в узкой келье, Ах! меня хорошо сторожили!.. Тот, который, чтобы сделать тебе одолжение, бросил меня в эту тюрьму, – господин Августин Чиджи, – отдал серьезные приказания. Но нет такой хорошей собаки, которая не перестала бы лаять. Нет такого тюремщика, который не устал бы от надзора. Сегодня вечером, пользуясь тем, что забыли задвинуть засовы, с помощью гвоздя, который я вытащил из моего башмака, я отпер дверь… Потом, с помощью веревки, привязанной к окну, я выбрался в поле… И вот, я здесь. Скажи мне, Маргарита, если бы ты была мужчиной и находилась на моем месте, что бы ты сделала с невестой, с любовницей, которая постыдно изменив тебе, на пять лет лишила тебя свободы?…
Форнарина встала.
– Убей меня! сказала она.
– А! ты согласилась?.. Ты заслуживаешь…
– Я согласна, что ты мужчина, а я – женщина, что ты силен, а я – слаба, что ты меня ненавидишь, а я не люблю тебя больше, что я сделала тебе зло, и ты жаждешь мести… Я предаю душу Богу. Убей меня, если хочешь!..
Луна пробиваясь сквозь древесную сеть, освещала лицо Форнарины. Она была бледна, но не дрожала. Томасо внимательно и долго наблюдал ее. Он был бледнее ее; он много изменился. Пятилетнее пребывание в четырех стенах состарило его на девять лет.
– А если я не убью тебя? – сказал он после некоторого молчания. – Если бы я простил тебя, – что бы ты сделала?
– Как что бы я сделала?
– Синьор Рафаэль Санти, твой любовник, т. е. один из твоих любовников, потому что, я уверен, у тебя было несколько, не считая Августино Чиджи, – синьор Рафаэль умер; я узнал это, придя в Рим, и потому-то пришел сюда. Если еще и теперь я буду просить тебя выйти за меня замуж?
Маргарита склонила голову.
– Я ответила бы тебе – нет! сказала она. – Ведь я сказала, что не люблю тебя!..
– Совсем не любишь?… Это решено?…
– Э! если бы я еще любила, так разве я оставила бы тебя пять лет там, где ты был.
– Это правда. Но если бы я еще любил тебя?
– Тем хуже для тебя.
– Ты скорее согласилась бы умереть, чем выйти за меня замуж.
– Да.
– А любовницей моей? Слушай! Это подло, это низко, но не смотря на все зло, которое ты мне сделала, и хотя ты жестоко говоришь мне, что перестала любить,– я, каюсь, я люблю тебя, я все-таки обожаю тебя, Маргарита!.. Убить тебя!.. Полно! Я жажду не крови твоей, я жажду твоих ласк!.. Забудем все!.. одну ночь… только одну ночь… одну ночь еще будь моей любовницей!.. Моей возлюбленной милой, как прежде… и ты никогда не услышишь обо мне… Никогда!.. Хочешь? говори! говори!..
Он притянул ее к себе; она его оттолкнула… Но он продолжал умолять ее.
– Ты меня более не любишь… Пусть!.. Я не могу насиловать твоего сердца… Но что за дело!.. Что будет стоить для тебя еще несколько часов принадлежать мне?…
И каждое это слово он сопровождал поцелуем ее шеи, глаз, волос… Она горела.
– Ну идем же!.. задыхаясь сказала она. – Идем!.. Она увлекала его к дому.
Но к ее глубокому изумлению на этот раз он оттолкнул ее.
– Это что значит? сказала она.
– Это значит, возразил молодой человек, ставший вдруг столь же спокойным, сколь она была взволнована. – Это значит, Форнарина, что я отмщен! о, да, отмщен!.. Ты приняла всерьёз мои мольбы… Я же смеялся над тобою!.. Мне еще любить тебя! Мне желать обладания тобой!.. ха! ха! Но отныне, прежде чем соединить на одну минуту твои губы с моими, я предпочту, чтоб они иссохли и рассыпались прахом! Я хотел видеть, будешь ли ты подлой до конца… Я увидел это. Я видел тебя столь подлой, столь низкой, что никто бы не поверил, никто!.. В тот час, когда его друзья, когда весь римский народ еще рыдает на открытой гробнице величайшего живописца мира, – в этот час что хотела сделать Форнарина, его любовница? Из жажды наслаждения, одного наслаждения, по наклонности к распутству Форнарина была готова отдаться человеку, которого она ненавидит, ха! ха!.. Смотри у меня нет к тебе даже ненависти! Маргарита! Я побоялся бы замарать мой нож, вонзив его тебе в сердце. Все, чего ты стоишь – вот!
С этими словами Томасо Чинелли бросил в лицо Форнарины ком земли.
Затем он удалился.
Если неизвестно, что далее стало с Форнариной, то мы знаем, как кончил Томасо Чинелли, её жених и первый любовник.
Он сделался бандитом и начальствовал над шайкой, которая долгое время опустошала Римскую Кампанью, особенно часто нападая на собственность синьора Августина Чиджи. Он был убит в 1527 году при осаде Рима, сражаясь в арьергарде конетабля Бурбонского.
Бианка Капелло
Бианка Капелло. Портрет работы Сципионе Пульцони.
Когда Венеция, говорит Жюль Леконт, могущественная своим флотом столько же, как и карнавалами, стала владычицей морей, она захотела ежегодно праздновать свое морское первенство. Тогда-то и был построен «Буцентавр», громадный корабль, неудобный для навигации и предназначенный только для того, чтобы в дни особенных торжеств скользить при помощи весел по тихим лагунам.
Самое замечательное, самое великолепное торжество, справлявшееся Венециею, было обручение дожа с Адриатическим морем. Оно совершалось с особенной пышностью. Все власти Венеции в роскошных костюмах, все иностранные посланники при республике сопровождали дожа на «Буцентавре», который приплывал к Пиацетте при звоне колоколов, при шумных и восторженных восклицаниях народа. То было народное торжество, и лев св. Марка, вышитый золотом на пурпурном флаге «Буцентавра» развивался в воздухе.
Да, брак дожа с Адриатическим морем был днем великого торжества для Венецианцев, – таким великим торжеством, что малые и большие, богатые и бедные,– все обитатели республики скорее согласись бы отдать десять лет из своей жизни, чем не присутствовать на этом празднике.