Жнец и его тень
Шрифт:
Пока светло было — терпел. А как тьма опустилась, совсем невмоготу стало. Не лукавил Кощей, когда говорил, что нет таких чар, что мёртвое вновь живым делают. Зато другие были, злая насмешка над жизнью и смертью, что не зря прозваны «запретными». Сама матушка его научила, но строго-настрого наказала не чаровать, если только самое бытие на грани раскола не окажется.
Но… а когда, коли не сейчас? Именно, что бытие рушится. Неужто для того его, почитай, с той стороны Мара вытащила, чтобы он тут сгинул, как собака, да рядом с собакой дворовой и упал? Завтра князь его лютой смерти предаст,
Поднялся Кощей с трона, сама наполовину мертвецом себя чувствуя. Простёр руку над дворнягою, произнёс слова проклятые.
По воле его плоть гниющая костяными пластинами затянулась, лапы как в судороге дёрнулись, глаза голубым огнём засветились. Поднялась псина, ни живая, ни мёртвая, хвостом завиляла, добродушно.
Присел волхв перед ней, по морде жутковатой погладил:
— Ты уж прости, дружок, что нарушил твой покой.
Собака его в щёку лизнуть попыталась.
Кощей выдержал, не уклонился.
Князь, как и обещал, ни свет ни заря притащился. Посмотрел на Кощея, что на троне устало развалился, на руку его, что за ороговевшими ушами псины почёсывала, и аж подпрыгнул от восторга:
— Так что ж ты мне заливал, будто желание моё невыполнимо? Да складно так, я аж почти поверил! А ведь я многим языки развязывал, многие признавались, что есть такие чары, да всё «запретные, запретные!» Так и не открыли их мне, видать, правда не знали. Надо было сразу волхву хвост прищемить, а не время тратить! Идём же скорее к кургану, каждый миг промедления мне тяжек!
— А знаешь ли ты, — ответил ему Кощей с горечью, — какую муку принесёт человеку моя волшба? Будет он томиться от жажды, но не сможет её утолить, будет изнывать от голода, но не сумеет насытиться. Такой судьбы ты желаешь своему наставнику, княже?
— То мелочь, — отмахнулся князь, — ходить сможет, говорить со мной, врагов на кострах сжигать — и довольно. Что до боли… так нечего было умирать!
Солнце взошедшее духу придало. Показал он силу свою, чары сотворив, смерть себе достойную выторговал. Теперь не подведёт Кощей матушку, заветов божьих не нарушит…
— Видать, скверный был человек, коли такого лиходея, как ты воспитал. Да только и он подобной участи не заслуживает. Хочешь убить — убивай. Ничего ты от меня не получишь.
Князь гневом захлебнулся, аж слова вымолвить не смог от подобной самонадеянности.
Кощей в последний раз погладил пса, и тот рассыпался под его ладонью мелким прахом…
Над головою небо, одно лишь чистое. Смотришь на него в последний раз, прощаешься. Говорят, перед смертью не надышишься… но что ещё делать остаётся? Смотреть, как костёр твой погребальный складывают? Как народ беснуется за заслоном стражи? Лица всякий вид человеческий потеряли, глаза блестят, как у одержимых. До чего ж приятно, когда сожгут не тебя! Сегодня не тебя…
Звонит колокол, в висках гулким боем отдаётся.
Князь подошёл, пальцами
— Ишь какой гордый. Что ж, задирай голову… покуда можешь.
После на помост вскарабкался, руки раскинул в жесте радушном:
— Радуйтесь, жители Старохронска, радуйтесь! Сегодня мы казним бесполезного волхва бесполезной богини, который не пожелал людям служить, волшбу свою на благое дело направить! Огонь!
Звонит колокол. Вторит ему треск занимающихся дров.
Обманчивое тепло в тугой жар превращается. Чудище рыжее языками трогает, примеряясь, как сожрать побыстрее. Боль нарастает рывками. Вот только что собакой бешенной грызла, а теперь потрошит медведем разъярённым.
До чего же заорать хочется! Путь и не принесёт то облегчения… Одна мысль осталась, последняя, за которую жизнь и цепляется: молчать! молчать, молчать, молчать… Не доставить душегубу удовольствия.
Трескается кожа, в почерневшие угли превращается. Смрад горелой плоти сплетается с дымом берёзовым…
Звонит колокол…
Боль истаяла вместе с последним вздохом. Уж не глазами, а душой взглянул Кощей на площадь. Позади толпы оголтелой старик в чёрной робе стоял, руки пред собою сложив, смотрел прямо на него глазами потухшими и безразличными. А что ему? Смерти нет дела, упокоишься ты трусом или героем, всё одно: серп, пограничье, Калинов мост…
Вдруг темень Град Пепла накрыла, будто туча грозовая. Сама граница миров лопнула, разорванная чьими-то когтями, как тонкая береста. Из пролома страшно выли нечистые духи, их мерзкие хари на краткий миг мелькали в наступившей мгле.
Шагнула из прорехи женщина, укрытая чёрным покровом. Где ступала она, земля трескалась, инеем, как в разгар зимы покрывалась. В ужасе исступлённом люди в стороны разбежались, а кто с пути убраться не успевал, тотчас замертво падал.
Взошла на костёр, и пламя льдом вековым застыло. Старый жнец поклонился поясно и сгинул тотчас. Тонкие бледные руки покров откинули, глаза, в которых будто все тайны жизни и смерти спрятаны, на душу обнажённую взглянули.
— Что… Как… — глядя на неё, совсем Кощей дар речи потерял. Такие чудеса лишь в мифах и сказках случаются!
Улыбнулась Мара улыбкой лукавою:
— Бесполезная богиня пришла спасти своего бесполезного волхва.
В ладонях её сам собой венец возник, самоцветами украшенный.
— Ты жизнь мне свою подарил. Прими же ответный подарок: отныне и впредь для тебя смерти нет.
Как только тот венец на голову опустился, остов обгорелый тотчас свежей плотью оброс, будто и не было ничего. Лишь волосы, до сей поры русые, белыми, как у дремучих стариков, сделались.
По щеке его Мара на прощанье, как любящая матушка, погладила да пропала, как не было её. Следом за ней и туча чёрная растаяла.
Увидел тогда Кощей лицо князя, в невыразимом испуге искажённое. Ярость в нём лютая всколыхнулась: теперь то уж лиходей поплатится за всё пережитое! Не мечи ни копья уж не страшны, да и нет этих мечей и копий, стража тоже разбежалась, шкуру свою спасая.
Князь огрызаться заговорами да проклятиями ещё пытался, но куда ему сравняться с тем, кто со смертного порога только что вернулся?..