Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Галлюцинация чистейшей воды, сударыня, — заявил дофин. — Я немножко знаком со всеми орудиями казни, с помощью которых исполняется смертный приговор, и можете быть уверены, ничего подобного не существует.
— О! — простонала Мария-Антуанетта. — Я не в силах избавиться от этого мерзкого воспоминания, хотя стараюсь как могу.
— Вы избавитесь от него, — заверил дофин, подойдя к жене. — Отныне рядом с вами любящий друг и верный защитник.
— Увы, — снова вздохнула Мария-Антуанетта и, закрыв глаза, опустилась в кресло.
Дофин еще приблизился к Марии-Антуанетте, и она почувствовала на щеке его дыхание.
В этот миг дверь, в которую
Король уже открыл рот, видимо чтобы ободрить внука, как вдруг дворец огласился невыразимым грохотом, которому сопутствовала молния, обычно предшествующая грому; в ту же секунду столб белого пламени с зелеными проблесками низвергся на землю прямо перед окнами, разбив все стекла и сокрушив статую, стоявшую перед балконом, а затем с душераздирающим треском взлетел в небо и исчез, словно метеор.
Обе свечи погасли, задутые порывом ветра, ворвавшимся в комнату. Перепуганный дофин, шатаясь, попятился и прижался спиной к стене.
Дофина, полумертвая от страха, рухнула на молитвенную скамейку и замерла в оцепенении.
Людовик XV, решивший, что под ним сейчас разверзнется земля, в ужасе поспешил, сопровождаемый Лебелем, к себе в покои.
А в это время жители Версаля и Парижа, подобно стае вспугнутых птиц, разбегались во все стороны по дорогам, через сады и леса, преследуемые крупным градом, который, побив цветы в садах, листву на деревьях, рожь и пшеницу в полях, шиферные крыши и изящные скульптуры на зданиях, добавил к огорчениям еще и убытки.
Дофина, закрыв лицо ладонями, молилась и перемежала слова молитвы рыданиями.
Дофин с хмурым и бесчувственным видом глядел на воду, которая натекла в комнату через разбитые окна: в лужах, разлившихся по паркету, отражались синеватые высверки молний, которые вспыхивали без перерыва в течение нескольких часов.
Однако к утру все успокоилось, и с первыми лучами дня, скользнувшими по отливающим медью тучам, взору открылись опустошения, совершенные ночным ураганом.
Версаль стал неузнаваем.
Земля выпила потоп воды, деревья взяли на себя потоп огня; остались только грязь да деревья — расколотые, сломленные, сожженные змеей со сверкающим туловищем, которая именуется молнией.
Людовик XV, который был так напуган, что не смог уснуть, с рассветом велел Лебелю, не покидавшему его, подать одеться и вновь прошел по галерее, где в бледном свете утра пристыженно морщились уже знакомые нам картины — картины, созданные, чтобы их окружали цветы, граненый хрусталь и шандалы с горящими свечами.
В третий раз с вечера Людовик XV отворил дверь спальни новобрачных и вздрогнул, увидев, что будущая французская королева, бледная, с глазами, подведенными фиалковыми тенями, как у величественной Магдалины Рубенса, сидит, откинувшись назад, на молитвенной скамеечке; сон в конце концов унес ее горести, и заря с религиозным благоговением окрашивала лазурью ее белое одеяние.
В глубине на кресле, придвинутом к стене, покоился дофин Франции, и ноги его в шелковых чулках лежали в луже; он был бледен, как и его юная супруга, и так же, как у нее, лоб его покрывали капли холодного пота, который выступает, когда человека мучают кошмарные сны.
Брачное ложе было даже не смято.
Людовик XV нахмурил брови; скорбь, доселе неведомая ему, обожгла, словно раскаленным железом, королевское чело, которое оледенело от эгоизма, хотя разврат и пытался его отогреть.
Он покачал головой и возвратился к себе в покои, которые показались ему гораздо темней и куда более пугающими, чем ночью.
66. АНДРЕА ДЕ ТАВЕРНЕ
30 мая, то есть через день после той ужасной ночи, исполненной, как сказала Мария-Антуанетта, предвестий и предзнаменований, пришел черед и Парижу отпраздновать свадьбу своего будущего короля. Поэтому все население направилось на площадь Людовика XV, где должен был состояться фейерверк, необходимое дополнение ко всем крупным публичным торжествам, которое парижанин воспринимает немножко с иронией, но без которого не может обойтись.
Место было выбрано крайне удачно. Шестьсот тысяч зрителей могли прогуливаться там без всяких неудобств. Вокруг конной статуи Людовика XV были устроены подмостки, чтобы дать возможность увидеть фейерверк всем собравшимся на площади и поднять его на десять — двенадцать футов над землей.
Парижане по своему обыкновению подходили группами и долго выбирали местечко получше и поудобнее; это была ненарушимая привилегия пришедших первыми.
Мальчишки забирались на деревья, люди почтенные устраивались на каменных тумбах, женщины — на балюстрадах, на кучах земли возле канав и на подмостях, сколоченных под открытым небом торговцами-цыганами, которых всегда полно на всяких парижских праздниках и которым богатое воображение позволяет мгновенно менять товар в зависимости от спроса.
К шести вечера вместе с первыми зеваками прибыли несколько команд стражников.
На сей раз за порядком надзирала французская гвардия, поскольку финансовая канцелярия города отказалась уплатить вознаграждение в сумме тысячи экю, которое потребовал командир полка маршал и герцог де Бирон.
Полк этот возбуждал страх и любовь у населения Парижа, в глазах которого всякий, кто служил в нем, выглядел одновременно и Цезарем и Мандреном [160] . Французские гвардейцы, страшные на поле битвы, непреклонные при исполнении своих обязанностей, в мирное время и вне службы пользовались репутацией сущих разбойников; в мундирах они были прекрасны, воинственны и безукоризненны, их смотры восхищали жен и внушали почтение мужьям. Но, освободясь от требований устава и оказавшись в толпе в качестве частных лиц, они становились грозой для тех, кому еще недавно внушали восторг, и чрезвычайно докучали тем, кого вчера оберегали.
160
Мандрен, Луи (1724–1755) — знаменитый главарь разбойников. Колесован в г. Валансе.
Поэтому город, обретя в застарелом своем предубеждении к этим ночным гулякам и завсегдатаям игорных притонов повод не платить запрошенную тысячу экю, направил охранять порядок городских стражников под тем, надо сказать удачным, предлогом, что, дескать, на семейных празднествах вроде того, какое предстоит, вполне достаточно иметь для охраны порядка простых обитателей города.
Получившие увольнение французские гвардейцы смешивались с группами, о которых мы недавно упоминали, и вели себя разнузданно, чтобы не сказать свирепо, вызывая в толпе вспышки недовольства, каковое они подавили бы пинками, тычками, прикладами и даже арестом, если бы их командир, их Цезарь, герцог де Бирон, имел право именовать их в тот вечер солдатами.