Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
Жильбер едва успел прошмыгнуть в каморку Николь и притворить за собой застекленную дверь.
Затаив дыхание, юноша прижался лицом к стеклу и навострил уши.
В тучах торжественно громыхала гроза, тяжелые капли дождя стучали в окна комнаты и коридора; окно коридора забыли затворить, и теперь оно скрипело на петлях и время от времени громко хлопало под напором ветра, врывавшегося из сада.
Но Жильберу нипочем было смятение, охватившее природу, его не волновал чудовищный шум, доносившийся извне; всеми силами, всей душой он сосредоточился на наблюдении, а предметом наблюдения был ночной посетитель.
Этот посетитель пересек переднюю, прошел в двух шагах от Жильбера и без колебания вступил в комнату.
Жильберу было видно, как он ощупью пробирается к постели Андреа, как удивленно всплескивает руками, обнаружив, что в постели пусто, и почти сразу же нащупывает на столе свечу.
Свеча упала; Жильбер слышал, как разбилась, опрокинувшись на мраморную столешницу, хрустальная розетка подсвечника.
Тогда вошедший дважды приглушенным голосом позвал:
— Николь! Николь!
«При чем тут Николь? — изумился Жильбер у себя в убежище. — Почему этот человек зовет Николь, а не Андреа?»
Однако, не получив отклика на свой зов, незнакомец поднял с пола свечу и на цыпочках удалился в переднюю, чтобы зажечь свечу от ночника.
Теперь Жильбер мог сосредоточить все внимание на этом непостижимом ночном посетителе; он готов был взглядом просверлить стену, так хотелось ему рассмотреть этого человека.
Внезапно Жильбер задрожал и попятился, хоть и без того был надежно укрыт.
В неверном свете двух свечей дрожащий и чуть живой от ужаса Жильбер узнал в человеке, державшем в руках подсвечник, самого короля.
Теперь все для него разъяснилось: и бегство Николь, и деньги, которые она считала вдвоем с Босиром, и незапертая дверь, и все ухищрения Ришелье, и маневры Таверне, словом, вся таинственная и зловещая интрига, сплетенная вокруг девушки.
Теперь Жильберу было понятно, почему король звал Николь — та была посредницей в этом злодеянии, добровольным Иудой; она продала и предала свою хозяйку.
Но когда Жильберу открылось, зачем король явился в эту комнатку, что должно сейчас произойти у него на глазах, кровь хлынула ему в голову и ослепила его.
Ему хотелось закричать; но страх, невольное, причудливое, непреодолимое чувство страха перед человеком, который в глазах Жильбера был по-прежнему исполнен величия, ибо звался королем Франции, сдавило ему горло и поразило немотой.
Тем временем Людовик XV со свечой в руке вернулся в комнату.
Едва ступив на порог, он сразу заметил Андреа; в белом муслиновом пеньюаре, который почти не прикрывал ее наготы, Андреа распростерлась на кушетке, уронив голову на изголовье; одна ее нога лежала на подушке, другая, обнаженная и окоченевшая, опустилась на ковер.
Это зрелище заставило короля улыбнуться. Пламя свечи осветило зловещую усмешку, и тут же лицо Андреа осветилось усмешкой, почти столь же недоброй, как королевская.
Людовик XV пробормотал несколько слов, которые Жильбер принял за любовные излияния; поставив подсвечник на стол и оглянувшись на грозовое небо в окне, он опустился на колени перед девушкой и поцеловал ей руку. Жильбер утер пот, струившийся у него по лбу. Андреа была неподвижна.
Король заключил ее ледяную руку в свою, желая согреть; другой рукой приобняв ее прекрасный, тонкий стан, он склонился над девушкой, желая шепнуть ей на ухо какой-нибудь любовный пустячок из тех, что нашептывают спящим красоткам.
Его лицо склонилось над нею так близко, что коснулось лица Андреа.
Жильбер пошарил по карманам и вздохнул с облегчением, нащупав в куртке рукоять длинного ножа, которым он подрезал ветви грабов в парке.
Лицо Андреа было таким же ледяным, как рука.
Король встал, глаза его скользнули по обнаженной ноге девушки, белоснежной и крошечной, словно ножка Золушки. Король взял эту ножку в руки и содрогнулся. Она была холодна, как у мраморной статуи.
Юноша, для которого вожделение короля было посягательством на то, что принадлежало ему, Жильберу, при виде этой полуобнаженной красы заскрежетал зубами и открыл нож, который ранее держал сложенным.
Но король отдернул пальцы от ножки Андреа, как перед этим отдернул их от ее лица и руки; его озадачил сон девушки, который он сперва приписал было ухищрениям кокетства, и теперь он раздумывал, чем объясняется этот смертельный холод, сковавший ее члены, и спрашивал себя, бьется ли сердце в этом прекрасном теле, если ноги, руки и лицо так холодны.
Он приподнял пеньюар Андреа, обнажил ее девственную грудь и боязливым и в то же время циничным движением руки нащупал сердце, которое было немо в этой ледяной груди, округлостью и белизной соперничавшей с алебастром.
Жильбер застыл в дверях с ножом в руке, с пылающими глазами, стиснув зубы; он решился, если король продолжит свои поползновения, заколоть его и заколоться самому.
Внезапно вся мебель в комнате, даже кушетка, перед которой стоял на коленях король, заходила ходуном от ужасающего раската грома; фиолетовая вспышка молнии, словно окутанной серой, озарила лицо Андреа пронзительным безжизненным светом, и Людовик XV, испуганный ее бледностью, неподвижностью и безмолвием, попятился, бормоча:
— Ей-богу, да она же мертва!
Король содрогнулся при мысли, что целовал труп. Он снова взял свечу и в ее неверном свете еще раз оглядел Андреа. При виде ее посиневших губ, темных кругов вокруг глаз, разметавшихся волос, груди, не вздымавшейся от дыхания, он издал вопль, уронил подсвечник, затрясся и, пошатываясь как пьяный, ринулся в переднюю, от страха наткнувшись по дороге на стену.
Слышно было, как он торопливо спускается по лестнице, потом под его шагами заскрипел песок на садовых дорожках; но вскоре ветер, бушевавший в поднебесье и безжалостно терзавший деревья, заглушил эти звуки своим бурным и мощным дыханием.