Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Это опасное слово, герцог, и употреблять его следует с величайшей осторожностью, — язвительно заметил король.
— Советы вашего величества — подлинная сокровищница мудрости. И все же господин де Таверне…
— Господин де Таверне — безнравственная личность.
— Слово дворянина, государь, нечто подобное я подозревал, — заявил Ришелье.
— Он, господин маршал, человек, лишенный тонкости.
— Относительно его тонкости я ничего не могу сказать вашему величеству: я не поручусь, что знаю его с этой стороны.
— Как! Вы не ручаетесь за тонкость вашего друга, с которым служили под командой Виллара, наконец, человека, которого вы мне представили? Но вы же его знаете!
— Его, государь, да, но вот тонок ли он — нет. Сюлли рассказывал вашему пращуру Генриху Четвертому, что видел, как из того выходила лихорадка, одетая в зеленое платье. Я же всепокорнейше вынужден признаться, что никогда не знал, в какие цвета одевается тонкость де Таверне.
— В таком случае, маршал, я заверяю вас, что он гнусный человек и играл гнусную роль.
— Раз ваше величество говорит мне это…
— Да, маршал, говорю.
— Что ж, говоря это, ваше величество весьма облегчает мое положение. Да, я признаю, Таверне отнюдь не воплощение тонкости, и я догадывался об этом. Но пока ваше величество не соизволили еще высказать свое мнение…
— Вот оно, сударь: он мне отвратителен.
— Итак, приговор произнесен. Но, к счастью для этого бедняги, за него будет подано вашему величеству неотразимое ходатайство.
— Что вы хотите этим сказать?
— Если отец имел несчастье не понравиться королю…
— И весьма.
— Я не собираюсь защищать его, государь.
— Тогда о ком же вы говорите?
— Я говорю о некоем ангеле с голубыми глазами и светлыми волосами…
— Я не понимаю вас, герцог.
— О, само собой разумеется, государь.
— Тем не менее я хотел бы уяснить, что вы имеете в виду.
— Непосвященный вроде меня, государь, трепещет при мысли, что он смеет приподнять уголок покрова, скрывающего столько сладостных любовных тайн, но, повторяю, пока Таверне ничуть не обязан благодарностью той, кто способна смягчить королевскую неприязнь к нему! О да, мадемуазель Андреа поистине ангел.
— Мадемуазель Андреа такое же чудовище в физическом отношении, как ее отец в нравственном, — отрезал Людовик XV.
— Неужто? — воскликнул ошеломленный Ришелье. — Выходит, мы все заблуждались, и прекрасная внешность…
— Никогда не упоминайте при мне об этой девице, герцог. При одной мысли о ней меня охватывает дрожь.
Ришелье лицемерно сложил руки перед грудью.
— Боже мой! — сокрушенно вздохнул он. — Как обманчива внешность… Да разве я мог бы поверить в такое, если бы ваше величество, первейший ценитель королевства, воплощение непогрешимости, не сказали мне это? Неужто, государь, она до такой степени безобразна?
— Более того, сударь, она больна… Чудовищно… Это какое-то злоумышление, герцог. Но, Бога ради, ни слова больше о ней, иначе вы меня убьете.
— Государь, — заверил Ришелье, — я рта больше не раскрою. Убить ваше величество! Но как это грустно! Что за семейство! Как должен быть несчастен этот бедный юноша!
— О ком вы?
— На сей раз о верном, искреннем, преданном слуге вашего величества. Да, государь, он может служить образцом, и в этом случае верно рассудили. Тут уж я могу твердо сказать, ваши милости достались тому, кто их заслуживает.
— Да о ком вы все-таки, герцог? Говорите быстрей, я спешу.
— Я имею в виду, — вкрадчиво начал Ришелье, — сына одного и брата другой, то есть Филиппа де Таверне, того славного молодого человека, которому ваше величество дали полк.
— Что? Я кому-то дал полк?
— Да, государь, полк, который Филипп де Таверне, правда, еще не получил, но который тем не менее вы дали ему.
— Я?
— Мне так кажется, государь.
— Вы с ума сошли!
— О!
— Я никому ничего не давал, маршал.
— Вот как, ваше величество?
— И какого черта вы лезете в это дело?
— Но, государь…
— Разве это вас касается?
— Никоим образом.
— Вы что же, решили вконец извести меня с этим негодяем?
— Государь, теперь-то я вижу, что я заблуждался, но мне казалось, будто ваше величество обещали…
— Герцог, но я же этим не занимаюсь. Для этого у меня есть военный министр. Я полков не раздаю… Полк! Хорошенькую сказочку они вам наплели. И вы выступаете ходатаем этой семейки. Я ведь с самого начала вам сказал, что вы зря заводите со мной разговор, так нет же, вы все-таки вывели меня из себя.
— О государь!
— Да, да, вывели. Ох, эти чертовы ходатаи, мне теперь из-за вас целый день кусок в горло не полезет.
На сем король повернулся к герцогу спиной и в бешенстве проследовал к себе в кабинет, оставив Ришелье в неописуемом отчаянии.
— Ну, теперь по крайней мере ясно, кого держаться, — пробормотал старик маршал.
И, отряхнув платком кафтан, потому как от потрясения его кинуло в такой жар, что с лица осыпалась вся пудра, Ришелье направился в тот угол зеркальной галереи, где, сгорая от нетерпения, его поджидал Таверне.
Едва маршал появился, барон бросился навстречу ему, точно паук на добычу.
С радостным взглядом, умильно улыбаясь, раскинув руки для объятий, он спросил:
— Ну что? Какие новости?
— Новости, сударь, есть, — с неприступным видом отвечал Ришелье, кривя презрительно рот и яростно встряхивая жабо, — и состоят они в том, что я прошу вас отныне никогда не обращаться ко мне ни с единым словом.
Таверне, разинув рот, воззрился на герцога.
— Да, да, вы отвратительны королю, а тот, кто отвратителен королю, омерзителен мне.