Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Право, сударь, вы все преувеличиваете. Да, король обратил внимание на бедственное положение нашего семейства и соблаговолил что-то сделать нас, но вокруг трона его величества столько несчастных, которые еще ждут щедрот из рук короля, что, вполне естественно, после благодеяний, оказанных нам, должно было наступить забвение.
Таверне пристально посмотрел на дочь, испытывая даже некоторое восхищение ее сдержанностью и непроницаемой скрытностью.
— Ну, хорошо, дорогая Андреа, хорошо, — произнес он, наклоняясь к ней, — и все же ваш отец будет первым просителем, кто обращается к вам, и надеюсь, в этом качестве вы не оттолкнете его.
Теперь Андреа взглянула на него — это был взгляд женщины, требующей объяснений.
— Поймите, — продолжал барон, — мы все просим вас: походатайствуйте за нас, сделайте что-нибудь для своей семьи.
— Но что вы такое говорите? Что я должна сделать? — воскликнула Андреа, пораженная и тоном и смыслом просьбы.
— Ответьте, вы намерены походатайствовать за меня и за вашего брата? Да или нет?
— Сударь, — отвечала Андреа, — я сделаю все, что вы мне прикажете, но, право же, не боитесь ли вы, что мы будем выглядеть слишком алчными? Король уже подарил мне драгоценный убор, стоящий, как вы сказали, больше ста тысяч франков. Кроме того, его величество пообещал моему брату полк. Мы и без того получили значительную часть пожалований, предназначенных для придворных.
Таверне не сумев сдержаться и грубо, пренебрежительно расхохотался.
— Что же, мадемуазель, — поинтересовался он, — вы находите плату достаточной?
— Я понимаю, сударь, ваша служба заслуживает большего, — сказала Андреа.
— Кой черт! — раздраженно воскликнул Таверне. — При чем тут моя служба?
— В таком случае о чем вы тогда говорите?
— Послушайте, вы совершенно напрасно притворяетесь и скрытничаете со мной!
— Господи, да что мне скрывать? — изумилась Андреа.
— Дочь моя, я же все знаю!
— Знаете?
— Поверьте мне, все.
— Что все, сударь?
Андреа невольно залилась краской, как бывает, когда бесцеремонно вторгаются в самое сокровенное.
Почтение к долгу отца удержало Таверне от дальнейших расспросов, которые могли завести чересчур далеко.
— Ну хорошо, как вам будет угодно, — заявил он. — Вы желаете соблюдать сдержанность в том, что вам представляется необходимым хранить в тайне. Пусть будет так. Вы позволите своему отцу и брату погрязнуть в ничтожестве и забвении — пускай. Но попомните мои слова: коль с самого начала отказываться от влияния, влияния никогда не обретешь.
И Таверне резко повернулся на каблуках.
— Сударь, я вас не понимаю, — заметила Андреа.
— Очень хорошо, зато я понимаю, — бросил барон.
— Но этого мало, когда беседуют двое.
— Что ж, постараюсь выражаться ясней. Используйте всю хитрость, присущую вам от природы и являющуюся одним из достоинств нашей семьи, чтобы при первой же представившейся возможности обеспечить будущее ваших родных, да и свое собственное. Как только увидите короля, первым делом скажите ему, что ваш брат до сих пор ждет патента, а вы сами чахнете в конуре, где нет воздуха, нет никакого вида из окна, одним словом, не ставьте себя в глупое положение, выказывая чрезмерную любовь и чрезмерное бескорыстие.
— Но, сударь…
— Сегодня же вечером вы скажете все это королю.
— Но простите, каким образом я увижу его?
— И прибавьте, что его величеству неприлично приходить…
Но в тот момент, когда Таверне готов был произнести самые недвусмысленные слова, которые вызвали бы бурю, что уже собиралась в груди Андреа и привела бы к разъяснению всех тайн, на лестнице послышались шаги.
Таверне умолк и подбежал к перилам взглянуть, кто пришел к его дочери.
Андреа с изумлением увидела, как отец вытянулся по струнке.
Почти в ту же секунду в комнату вошла дофина в сопровождении человека в черном платье, опирающегося на длинную трость.
— Ваше высочество! — воскликнула Андреа и кинулась навстречу дофине, для чего ей пришлось собрать все свои силы.
— Да, бедная моя страдалица, это я, — отвечала дофина. — Я пришла к вам с утешением и с врачом. Входите, доктор. А, господин де Таверне! — заметила принцесса барона. — Ваша дочь нездорова, а вы очень мало заботились о бедняжке.
— Ваше высочество… — пробормотал Таверне.
— Входите, доктор, — повторила дофина с той очаровательной благожелательностью, что была присуща только ей одной. — Войдите, пощупайте ей пульс, посмотрите на ее усталые глаза и скажите, чем больна моя протеже.
— О, ваше высочество, как вы добры! — пробормотала Андреа. — Мне так неудобно принимать ваше королевское высочество…
— В этой конуре, хотите вы сказать? Тем хуже для меня, раз я определила вам такую квартиру. Я подумаю, что можно сделать. А теперь, дорогое дитя, дайте вашу руку господину Луи, это мой хирург, и будьте осторожны: он одновременно и философ, который умеет угадывать, и ученый, который умеет видеть.
Врач, еще молодой человек, умное лицо которого доказывало, что принцесса, представляя его, ничуть не преувеличивала, принялся, едва войдя, разглядывать сперва больную, затем комнату, а под конец странную физиономию отца, на которой отражалось разве что смущение, но никак не беспокойство.
Как ученый, он должен был провести осмотр, но как философ, вполне возможно, обо всем уже догадался.
Доктор Луи довольно долго щупал пульс девушки, спрашивая, что она чувствует.
— Отвращение к любой еде, — отвечала Андреа, — внезапные боли, иногда жар в голове, спазмы, сердцебиение, дурноту.
По мере рассказа Андреа доктор все больше и больше хмурился.
Наконец он опустил ее руку и отвел глаза.
— Ну как, доктор? — спросила дофина. — Quid? [119] — как говорят участники консилиумов. Это серьезно? Надеюсь, вы не приговариваете бедное дитя к смерти?
Доктор вновь поднял глаза на Андреа и некоторое время молча смотрел на нее.
— Ваше высочество, нездоровье мадемуазель вызвано самыми естественными причинами, — сообщил он.
119
Что? (лат.).