Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Ну кто же это? Вольтер?
— Почти… Это кавалер дю Мюи… Сущий Катон!
— О Боже! Вы меня пугаете.
— Дело уже было слажено… Я вызвал его к себе, его полномочия были подписаны, он меня поблагодарил, и тут по наущению моего доброго или злого гения, вам виднее, графиня, я пригласил его прибыть нынче вечером в Люсьенну для ужина и беседы.
— Фи! Какой ужас!
— Вот-вот, графиня, приблизительно так дю Мюи мне и ответил.
— Он вам так сказал?
—
— Да, хорош философ!
— Как вы сами понимаете, графиня, я тут же протянул ему руку… дабы отобрать у него указ, который и разорвал при нем с самой кроткой улыбкой, и кавалер исчез. Впрочем, Людовик Четырнадцатый сгноил бы этого прохвоста в Бастилии; но я — Людовик Пятнадцатый, и мой же парламент задает мне жару, хотя скорее подобало бы мне задавать жару парламенту. Вот так-то.
— Все равно, государь, — отвечала графиня, осыпая своего царственного любовника поцелуями, — вы совершенство.
— Не все с вами согласятся. Терре вызывает всеобщую ненависть.
— Да ведь не он один!.. А кто у вас будет по части иностранных дел?
— Милейший Бертен, вы его знаете.
— Нет.
— Ну, значит, не знаете.
— Но среди всех, кого вы мне тут назвали, нет ни одного толкового министра.
— Ладно, предлагайте своих.
— Я предложу лишь одного.
— Вы его не называете, у вас язык не поворачивается.
— Я имею в виду маршала.
— Какого маршала? — переспросил король, скорчив гримасу.
— Герцога де Ришелье.
— Этого старика? Эту мокрую курицу?
— Вот так так! Победитель при Маоне — мокрая курица!
— Старый распутник…
— Государь, это ваш сотоварищ.
— Безнравственный человек, обращающий в бегство всех женщин.
— Что поделать! С тех пор, как он перестал за ними гоняться, они от него убегают.
— Никогда не напоминайте мне о Ришелье, я испытываю к нему отвращение; ваш покоритель Маона таскал меня по всем парижским притонам… на потеху куплетистам. Нет уж, ни за что! Ришелье! Да я прихожу в ярость от одного его имени!
— Итак, они вам ненавистны?
— Кто это «они»?
— Все Ришелье.
— Терпеть их не могу.
— Всех?
— Всех. Да взять хотя бы доблестного герцога и пэра господина де Фронсака: он десять раз заслуживает колесования!
— Не стану его выгораживать, но в свете есть и другие Ришелье.
— Ах, да, д'Эгийон.
— Что вы о нем скажете?
Нетрудно догадаться, что при этих словах племянник навострил уши.
— Этого мне следовало бы ненавидеть еще больше, чем остальных, потому что он натравил на меня всех крикунов, какие только есть во Франции, но у меня к нему непобедимая слабость: он храбр, и, пожалуй, он мне по душе.
— Это человек большого ума, — воскликнула графиня.
— Отважный человек, стойкий защитник королевских прерогатив. Вот настоящий пэр!
— Да, да, вы тысячу раз правы. Предложите ему какой-нибудь пост.
Тут король окинул графиню взглядом и скрестил руки на груди.
— Слыханное ли дело, графиня: вы делаете мне такое предложение, в то время как вся Франция просит изгнать герцога и лишить его всех званий и титулов!
Г-жа Дюбарри в свой черед скрестила на груди руки.
— Только что, — промолвила она, — вы обозвали Ришелье мокрой курицей, а на самом деле это прозвище можно по праву отнести к вам.
— О, графиня…
— Я вижу, вы весьма гордитесь тем, что отстранили господина де Шуазеля.
— И впрямь, это было не так просто.
— Но вы на это решились, и что же? Теперь вы пасуете перед обстоятельствами.
— Я?
— Разумеется. Что значило для вас изгнание герцога?
— Это значило дать парламенту пинка под зад.
— Так почему же не дать ему второго пинка? Черт возьми, да шевельните же обеими ногами — разумеется, сперва одной, а потом уж другой. Парламент желал, чтобы Шуазель остался, — изгоните Шуазеля. Парламент желает, чтобы д'Эгийона изгнали, — пускай д'Эгийон останется.
— Я не собираюсь его изгонять.
— Оставьте его здесь: он исправился и достоин немалого возвышения.
— Вы желаете, чтобы я назначил этого смутьяна министром?
— Я желаю, чтобы вы вознаградили человека, который защищал вас, рискуя своим рангом и положением.
— Скажите лучше: рискуя жизнью; вашего герцога не сегодня-завтра побьют камнями, а заодно с ним и вашего приятеля Мопу.
— Если бы ваши защитники могли вас слышать, эти слова весьма бы их поощрили.
— Они платят мне той же монетой, графиня.
— Не говорите так, их поступки вас опровергают.
— Вот как! Но с чего вы вдруг с такой страстью просите за д'Эгийона?
— При чем тут страсть? Я его совсем не знаю: сегодня я виделась и говорила с ним впервые.
— А, это другое дело; значит, вы прониклись внутренним убеждением, а убеждения я уважаю, хоть сам никогда их не имел.
— Если не желаете ничего давать д'Эгийону, тогда ради него дайте что-нибудь Ришелье.