Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Ты полагаешь, что она непременно должна зваться Николь?
— Да, таково мое мнение.
— А если ее будут звать как-нибудь иначе?..
— Это будет куда как хуже; клянусь тебе, что я в этом убежден.
— Тогда напишу немедля.
Барон тут же написал письмо и вручил его Ришелье.
— Но ведь надо дать Николь наставления, герцог?
— Я все объясню ей сам. Она девушка понятливая?
Барон улыбнулся.
— Итак, ты ее мне доверяешь, не правда ли? — спросил Ришелье.
— Ей-богу, это уж твое дело, герцог; ты у меня ее попросил — я тебе ее отдал, делай с ней, что сочтешь нужным.
— Мадемуазель, вы поедете со мной, — обратился к горничной герцог, — собирайтесь, да поживее.
Николь не заставила его повторять. Даже не спрашивая позволения барона, она в пять минут собрала пожитки в узелок и легкой поступью, словно не идя, а летя по воздуху, бросилась к карете вельможи.
Тут и Ришелье простился с другом, вновь рассыпавшимся перед ним в благодарностях за услугу, которую тот оказал Филиппу де Таверне.
Об Андреа не было сказано ни слова, но это умолчание было многозначительнее любых слов.
94. МЕТАМОРФОЗЫ
Николь чувствовала себя несколько смущенной: перебраться из Парижа в Трианон было для нее как-никак еще большей победой, чем из Таверне приехать в Париж.
Она так любезничала с кучером г-на де Ришелье, что на другой же день во всех мало-мальски аристократичных каретных сараях и передних Версаля и Парижа только и разговору было, что о новой горничной.
Когда приехали в Ганноверский павильон, г-н де Ришелье взял красотку за руку и сам отвел ее на второй этаж, где г-н Рафте, поджидая их, сочинял от имени монсеньора письмо за письмом.
Поскольку из многих дел, коими занимался г-н маршал, самую важную роль играло военное дело, то и Рафте сделался, по крайней мере в теории, таким искушенным воителем, что и Полибий [36] , и шевалье де Фолар [37] , будь они живы, были бы рады получить одну из тех памятных записок по фортификации и тактике, какие каждую неделю писал Рафте.
36
Полибий (ок. 200 — ок. 120 до н. э.) — древнегреческий историк.
37
Фолар, Жан Шарль, шевалье де (1669–1752) — французский военный писатель.
Итак, г-н Рафте корпел над проектом военных действий против англичан в Средиземном море; маршал, войдя, обратился к нему:
— А ну, Рафте, погляди-ка на это создание!
Рафте поглядел.
— Очень мила, монсеньор, — сказал он, весьма выразительно скривив губы.
— Да, но какое сходство! Я говорю о сходстве, Рафте.
— А верно, черт побери!
— Не правда ли, ты тоже замечаешь?
— Сходство необыкновенное: оно или погубит ее, или принесет ей большую удачу.
— Поначалу чуть не погубило, но мы сейчас наведем порядок; как видите, Рафте, у нее белокурые волосы, но с этим не так уж трудно справиться, правда?
— Нужно просто-напросто превратить их в черные, — отвечал Рафте, которому не привыкать было подхватывать на лету мысли своего хозяина, а порой даже думать за него.
— Подойди к моему туалету, малютка, — сказал маршал. — Этот господин, большой искусник, превратит тебя в самую хорошенькую и самую неузнаваемую субретку в целой Франции.
И впрямь, через десять минут Рафте с помощью состава, коим маршал пользовался каждую неделю для окраски своих седых волос, прятавшихся под париком, — если верить г-ну Ришелье, это кокетство до сих пор нередко пригождалось ему в кое-каких знакомых домах, — перекрасил прекрасные белокурые с пепельным оттенком волосы Николь в черные как смоль; затем он провел по ее густым золотистым бровям булавкой, которую закоптил на свечке; этим он придал ее жизнерадостной физиономии такую причудливость, ее бойким и ясным глазам такой яркий, а подчас и зловещий блеск, что она стала похожа на фею, которая, повинуясь заклинаниям волшебника, вышла из волшебной шкатулки, где тот содержал ее.
— Теперь, моя красавица, — сказал Ришелье, протянув остолбеневшей Николь зеркальце, — поглядите, как вы очаровательны, а главное, как мало напоминаете прежнюю Николь; теперь никакая королева вам не страшна и перед вами открывается путь к успеху.
— Ах, монсеньор! — воскликнула девушка.
— Да, и для этого нужно лишь, чтобы между нами царило согласие.
Николь зарделась и потупила глазки; плутовка, несомненно, ожидала, что сейчас начнутся красивые слова, на которые г-н де Ришелье был большой мастер.
Герцог это понял и, чтобы одним махом покончить со всякими недоразумениями, предложил:
— Присядьте вот в это кресло, дитя мое, рядом с господином Рафте; навострите ушки и послушайте меня. Не будем стесняться господина Рафте, право, не опасайтесь его; напротив, он может дать нам полезный совет. Итак, вы слушаете?
— Да, монсеньор, — пролепетала Николь, стыдясь заблуждения, продиктованного ей тщеславием.
Беседа г-на де Ришелье с Рафте и Николь длилась не меньше часа, а затем герцог отправил юное создание спать вместе с горничными, служившими в особняке.
Рафте вернулся к своей военной записке, а г-н де Ришелье перелистал письма, в коих сообщалось обо всех происках провинциальных парламентов против г-на д'Эгийона и всей партии Дюбарри, и затем удалился на покой.
На следующее утро одна из его карет без гербов отвезла Николь в Трианон, высадила девушку с узелком возле решетки и умчалась.
С гордо поднятой головой, беззаботным сердцем и надеждой во взоре Николь расспросила, куда ей идти, и вскоре стучалась у дверей служб.
Было десять часов утра. Андреа уже встала, оделась и теперь писала отцу, сообщая ему о счастливом событии, свершившемся накануне, о котором, как мы знаем, уже поспешил известить его г-н де Ришелье.