Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Это судьба! — прошептал Бальзамо. — Благодарю тебя, Лоренца, я узнал все, что хотел.
Он поцеловал ее и бережно сунул в карман локон; срезав у Лоренцы прядку ее черных волос, он сжег их на свечке и собрал пепел в ту бумажку, в которую был завернут локон дофины.
Затем он спустился; идя по лестнице, он разбудил молодую женщину.
Прелат нетерпеливо ждал, снедаемый сомнениями.
— Ну что, господин граф? — спросил он.
— Прекрасно, монсеньор!
— Что сказал оракул?
— Что вы можете надеяться.
— Он так сказал? — вне себя от волнения воскликнул кардинал.
— Судите сами, монсеньор, как сочтете нужным: оракул утверждает, что эта женщина не любит своего мужа.
— О! — вырвалось у Рогана в порыве радости.
— А волосы пришлось сжечь, — сказал Бальзамо, — чтобы по дыму определить истину; вот пепел, я весь его собрал с огромным тщанием, словно каждая крупинка стоит миллион.
— Благодарю вас, сударь, благодарю, я ваш вечный должник.
— Не стоит об этом говорить, сударь; позвольте дать вам только один совет: не глотайте этот пепел вместе с вином, как подчас делают влюбленные, это влечет за собой столь опасную тягу к предмету вашей любви, что страсть ваша станет неизлечима, между тем как сердце возлюбленной, напротив, охладеет.
— Вот как! Хорошо, я остерегусь, — отвечал потрясенный прелат. — Прощайте, граф, прощайте.
Спустя двадцать минут карета его высокопреосвященства встретилась на углу улицы Пти-Шан с экипажем герцога де Ришелье и едва не опрокинула его в одну из огромных ям, вырытых на месте, где строился какой-то дом.
Двое вельмож узнали друг друга.
— Это вы, принц! — с улыбкой сказал Ришелье.
— Это вы, герцог! — отозвался г-н Луи де Роган и приложил палец к губам.
И оба разъехались в разные стороны.
93. ГОСПОДИН ДЕ РИШЕЛЬЕ ОЦЕНИВАЕТ НИКОЛЬ ПО ДОСТОИНСТВУ
Г-н де Ришелье направлялся прямо в особнячок, занимаемый г-ном де Таверне на улице Цапли.
Поскольку наравне с хромым бесом [35] мы обладаем привилегией, дающей нам возможность легко проникать в каждый закрытый дом, мы еще прежде Ришелье увидим, как барон, сидя перед камином и положив ноги на огромную подставку для дров, под которой догорает тлеющая головешка, ворчит на Николь, время от времени беря ее за подбородок, несмотря на возмущенные и презрительные гримаски девушки.
35
Намек на одноименный роман Алена Рене Лесажа (1668–1747).
Не возьмем на себя смелость утверждать, приятнее была бы ей ласка без воркотни или она предпочла бы воркотню без ласки.
Разговор у господина и служанки велся важный: почему в вечерние часы Николь никогда не прибегает вовремя на зов колокольчика, почему всякий раз у нее находятся дела то в саду, то в оранжерее, а прочие свои обязанности, кроме этих двух, она исправляет нерадиво.
На это соблазнительная Николь, грациозно вертясь то так, то этак, отвечала:
— Тем хуже! По мне, тут тоска смертная, а ведь мне обещали, что я поеду с барышней в Трианон!..
Тут г-н де Таверне, надо думать из сострадания, счел своим долгом потрепать девушку по щекам и по подбородку, несомненно надеясь ее этим развлечь.
Николь продолжала сетовать на свою злосчастную судьбу, отвергая утешение.
— В самом деле, — стенала она, — я заперта здесь в гадких четырех стенах, мне почти нечем дышать, а ведь и у меня была надежда на увлекательную жизнь, на будущее.
— Какая это надежда? — осведомился барон.
— Разумеется, Трианон! — объявила Николь. — В Трианоне я бы видела людей, роскошь, на других посмотрела и себя показала.
— Вот как, малютка Николь? — изумился барон.
— А вы как думали, сударь? Ведь я женщина и ничем не хуже других.
— Как она заговорила, паршивка! — глухо пробормотал барон. — Пожить ей хочется! Эх, был бы я молод, был бы я богат!
И, не удержавшись, бросил восхищенный, полный вожделения взгляд на эту юность, пышущую силой и красотой.
Николь между тем стала задумчива и раздражительна.
— Ну же, идите спать, сударь, — сказала она. — Тогда и я смогу лечь в постель.
— Погоди, Николь.
И тут зазвонил колокольчик у входа; Таверне вздрогнул, Николь так и подскочила на месте.
— Кто бы это в половине двенадцатого ночи? — спросил барон. — Иди взгляни, детка.
Николь пошла отворять; она спросила у посетителя имя и приоткрыла дверь на улицу.
Воспользовавшись этим, на улицу со двора бесшумно проскользнула какая-то тень; тем не менее маршал — потому что это был именно он — успел обернуться и заметить удаляющуюся фигуру.
Николь, сияя, пошла вперед со свечой.
— Ну и ну! — улыбаясь, проговорил маршал, следуя за нею в гостиную. — А ведь этот старый проказник Таверне упоминал мне только о своей дочке!
Герцог был из тех людей, которые все подмечают с первого взгляда.
Ускользнувшая тень навела его на мысли о Николь, а Николь — на мысли об этой тени. По смазливому личику девушки он догадался, зачем пожаловала эта тень, а едва он разглядел хитрый взгляд, белоснежные зубы и тонкий стан субретки, как ее характер и склонности стали ему совершенно ясны.
В дверях гостиной Николь объявила не без волнения:
— Его светлость герцог де Ришелье!
В этот вечер имени герцога суждено было производить сенсацию. На барона оно произвело такое впечатление, что он встал с кресла и пошел прямо к двери, не веря собственным ушам.
Но не успел он дойти до порога, как в полумраке коридора увидел г-на де Ришелье.
— Герцог! — ахнул он.
— Да, любезный друг, он самый, — отозвался Ришелье как мог дружелюбнее. — А, после давешней нашей встречи ты удивлен. Тем не менее я здесь. Дай же мне руку!