Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Сейчас, сударь, только надену кафтан… Тетушка Гриветта, кафтан… Это моя привратница, сударь, она же прислуга, кухарка и экономка. Я плачу ей один экю в месяц.
— Одобряю экономность, — изрек Бальзамо. — Это богатство бедных и мудрость богатых.
— Шляпу и трость, — приказал Марат.
— Протяните руку, — посоветовал Бальзамо, — вот ваша шляпа, а стоящая подле нее трость тоже, видимо, принадлежит вам.
— Прошу прощения, сударь, я совсем смешался.
— Так вы готовы?
— Да, сударь. Мои часы, тетушка Гриветта.
Тетушка Гриветта озиралась по сторонам, но ничего не говорила.
— В анатомическом театре и больнице часы вам не понадобятся, сударь, а искать их, должно быть, долго, и мы задержимся.
— Но я очень дорожу своими часами, сударь; они превосходны и куплены мною на сбереженные деньги.
— В ваше отсутствие тетушка Гриветта их поищет, — с улыбкой ответил Бальзамо, — и если будет искать как следует, то к вашему возвращению найдет.
— Ну, конечно, они найдутся, — подтвердила тетушка Гриветта, — если только вы, сударь, не оставили их где-нибудь. Здесь ничего не пропадает.
— Вот видите, — подхватил Бальзамо. — Идемте, сударь, идемте.
Марат не осмелился настаивать и, ворча, двинулся следом за Бальзамо.
В дверях мастер поинтересовался:
— Куда сначала?
— Если можно, мастер, в анатомический театр. У меня есть на примете один случай: нынче ночью должна была наступить смерть в результате острого менингита; мне нужно исследовать мозг, и я боюсь, как бы коллеги его у меня не перехватили.
— В таком случае пойдемте в анатомический театр, господин Марат.
— Тем более что это отсюда в двух шагах, а в следующем здании помещается больница, поэтому нам нужно будет лишь зайти и выйти. Вы можете подождать меня у двери.
— Напротив, я хочу пойти с вами — вы скажете мне ваше мнение об этом случае.
— О течении болезни, сударь?
— Нет, о самом трупе.
— Эй, сударь, берегитесь, — с улыбкой отозвался Марат, — тут я могу одержать над вами верх, так как в этой отрасли довольно силен и, как утверждают, недурной анатом.
— Гордыня, гордыня, опять гордыня, — прошептал Бальзамо.
— Что вы сказали? — осведомился Марат.
— Я сказал: посмотрим, сударь, — ответил Бальзамо. — Выходите же.
Марат свернул в тесный проулок, который вел к анатомическому театру, расположенному в конце улицы Отфей.
Бальзамо уверенно шел за ним следом, пока в длинном, узком зале они не увидели на мраморном столе два трупа — мужской и женский.
Женщина была молода, мужчина — стар и плешив; оба тела были до подбородка укрыты дрянным саваном.
На ледяной постели лежали бок о бок двое: в этом мире они, возможно, никогда не виделись, и души их, странствующие в вечности, были бы, наверное, весьма удивлены тем, в какое соседство попали их смертные оболочки.
Марат одним движением откинул грубую тряпку, прикрывавшую двух несчастных, которых смерть сделала равными перед скальпелем хирурга.
Трупы были обнажены.
— Вас не отталкивает зрелище мертвых тел? — с обычной бравадой осведомился Марат.
— Оно меня печалит, — ответил Бальзамо.
— Это оттого, что у вас нет привычки, — пояснил Марат. — А я вижу эту картину каждый день и уже не испытываю ни печали, ни отвращения. Жизнь у нас, практикующих врачей, проходит рядом с мертвыми, но это нисколько не мешает ее обычному течению.
— Такова печальная привилегия вашей профессии, сударь.
— И потом, — продолжал Марат, — с какой стати мне печалиться или испытывать отвращение? От печали меня спасают размышления, от отвращения — привычка.
— Объясните, что вы имеете в виду, — попросил Бальзамо, — я что-то плохо вас понял. Сначала о размышлениях.
— А чего мне бояться? Почему меня должно пугать неподвижное тело, статуя, которая сделана не из камня — мрамора или гранита, а из плоти?
— То есть, по-вашему, труп есть труп, и только?
— И только.
— Вы уверены, что в нем ничего нет?
— Совершенно ничего.
— А в живом человеке?
— В нем есть движение, — надменно ответил Марат.
— А душа? Вы ничего не сказали о душе, сударь.
— Я ни разу не встречал ее в телах, которые кромсал скальпелем.
— Это потому, что вы кромсали лишь трупы.
— Отнюдь нет, сударь, я часто оперирую живых людей.
— И никакой разницы между ними и трупами вы не обнаружили?
— Да нет, я обнаружил, что живые испытывают боль. Это вы и называете душой?
— Стало быть, вы в нее не верите?
— Во что?
— В душу.
— Верю, потому что, если я захочу, могу называть ею способность человека двигаться.
— Вот это прекрасно: вы верите в существование души, и я рад этому; это все, что мне требовалось.
— Минутку, мастер, давайте условимся и не будем преувеличивать, — со своей змеиной улыбкой возразил Марат. — Ведь мы, врачи-практики, отчасти материалисты.
— Эти трупы давно остыли, — задумчиво перебил Бальзамо, — а женщина была хороша собой.
— О, да!