Жребий Кузьмы Минина
Шрифт:
— В его руке токмо меч, — загадочно усмехнулся старец.
Выехав за острог, обозники увидели в стороне ряды стрельцов, слаженно взмахивающих копьями. Перед ними восседал на коне ладный иноземный латник.
— Рехтс!.. Линке!.. — донеслись до мужиков непонятные слова.
Снег переливался искристыми россыпями. Солнце било в глаза. И калёная стужа лишь бодрила при таком яром сиянии.
— А чо, ребятушки, — опуская вожжи, обернулся к сидящим в его санях Кузьме и Гаврюхе Подеев, — нонче на Ефимия солнце — рано весне быть. До Сретенья домой бы подгадать, там и весну справим. Добро бы покой с ней пришёл, помогай Бог князю Михайле!
— Помогай Бог, — пребывая в задумчивости, отозвался Кузьма.
И никак
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Сигизмунд увяз под Смоленском. Уже восемь месяцев длилась осада Раскалённые пушки, беспрестанно лупившие по крепости, не могли разрушить её мощных стен и башен, на совесть поставленных зодчим Фёдором Конём. Не оправдали надежд и взрывы петард и подкопы.
Задымлённая, почерневшая от копоти сожжённых посадов, с залатанными на скорую руку проломами, с красными язвами выкрошенного кирпича, смоленская крепость оставалась неприступной.
По всем холмам и долинам вокруг неё, за Днепром и перед ним, почти у самых стен, среди вырытых шанцев и возведённых туров, широко раскинулись станы королевского войска. Не только шатры и палатки, малые срубы и землянки, а также в осень и зиму построенные из свежего леса хоромины, но и все окрестные монастыри были густо заполнены поляками, литвинами, венграми, черкасами, немецкими пехотинцами, сбродными добычливыми шишами и другим ратным людом, который не столько хотел воевать, сколько поживиться. Но всё это привалившее скопище лишь придавало решимости осаждённым. Не единожды заводились переговоры со смоленским воеводой Михайлой Шеиным [29] о сдаче — воевода был так же твёрд и упорист, как стены крепости.
29
Шеин Михаил Борисович (?—1634) — боярин, воевода. Возглавлял Смоленскую оборону 1609—1611 гг., до 1619 г. в польском плену. С 1619 г. доверенное лицо Филарета и глава ряда Приказов, участник дипломатических переговоров. Командовал армией, осаждавшей Смоленск в русско-польской войне 1632—1634 гг. После капитуляции русской армии казнён.
Одетый во всё чёрное, с неподвижной головой, покоящейся на пышном воротнике-фрезе, ревностный католик Сигизмунд, шепча не то молитвы, не то проклятия, мрачнел день ото дня. Его главный советник литовский канцлер Лев Сапега как ни был искусен в увещеваниях и утешениях, уже не находил ободряющих слов.
Получив весть о том, что большое московское войско под началом Дмитрия Шуйского выступило из Москвы по смоленской дороге, Сигизмунд растерялся. Ещё недавно многие русские беглецы заверяли, что московиты тайно сговариваются сместить царя Василия и по примеру тушинских бояр сообща призвать на престол королевского сына Владислава, а потому не посмеют идти против короля, и Сигизмунд, слыша это не раз, утвердился в том. Ныне же не только все его замыслы могли обратиться в прах, но и сам он оказался перед угрозой нового мятежа своей бесноватой шляхты, жаждущей беспредельной, или, как она без конца любила повторять, «злотой» вольности.
Сигизмунд вынужден был на время надеть личину кроткого правителя, прибегнув к помощи велеречивых иезуитов. Приглашённый в королевские покои глава осадного воинства влиятельный Ян Потоцкий был встречен такой лестью и похвалами, что чуть не поддался на уговоры двинуть собственные конные хоругви и пехоту против московитов. Однако никогда не покидавшая ясновельможного пана гонористость удержала его. Он заявил, что никому
Пан Жолкевский был уже в преклонных летах, морщинистый и сивоусый, но, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет, обладал ещё телом крепким и умом здравым.
Гетмана знали как противника коварной войны с Московией, и он ввязался в неё потому только, что не выносил шляхетского разгула и стоял за власть сильную, верховную, без которой, по его разумению, Речь Посполитая давно бы распалась из-за бесчисленных сутяжных раздоров. Удручённому низкими затеями с самозванцами и бессмысленной осадой Смоленска, ему, однако, не предоставлялось никакого иного выбора, кроме как принять сторону короля. Он уже ранее доказал ему свою верность, наголову разбив под Гузовой мятежников-рокошан, но Сигизмунд подозревал в строгом степенном гетмане нетвёрдого адепта католичества, слишком открыто желавшего унии Польши с Московией.
Жолкевский, не дрогнув бровью, выслушал сетования короля и спокойно согласился двинуться навстречу подступающему противнику. Он тяготился долгим сидением под Смоленском, перекорами с влиятельными братьями Потоцкими, наведением порядка в осадном лагере и, не показывая вида, всё-таки обрадовался поводу действовать по своему усмотрению.
— Ад майорем деи глориам, [30] — с пасторской торжественностью возгласил король, не ожидавший так скоро получить согласие польного гетмана.
30
К вящей славе Божьей (лат.).
Старый Жолкевский, искушённый в придворном этикете, с трудом сдержал усмешку: Сигизмунд любил говорить языком высокопарным. Однако величественные жесты и монашеская строгость не могли помочь королю выглядеть мудрым и значительным, как того ему хотелось. Суровость облика — вовсе не примета большого ума. И придирчивую шляхту уже давно не могли обмануть велемудрые речи, с которыми король пыжисто выступал на сеймах: ведали — речи эти загодя сочинялись непревзойдённым скрибентом Петром Скаргой. Для обихода же Сигизмунду вполне хватало латинского запаса, тем более что польского языка он избегал, плохо зная его.
Швед по рождению — он не стал шведом, а надев польскую корону, не обратился в поляка. Приверженность к национальному считал дикостью. В Швеции от него отреклись, в Польше его презирали. И не будь поддержки влиятельной католической церкви и католиков-магнатов, он быстро лишился бы всякой власти. Рассеянные тучи могли снова сомкнуться в любой миг. Однако поход на Московию пригасил недовольство шляхты: все хотели богатой наживы и поспешили за королём. Иные даже громко превозносили Сигизмунда: угодников во все времена хватало.
Грузным нахохлившимся вороном сидел король в дубовом кресле.
— Ад майорем деи глориам, — важно повторил он и, помедлив, с ещё большей важностью изрёк: — Виктор дат легес! [31]
Побед ещё не было, но король явно хотел сказать больше, чем сказал. Жолкевский напрягся, разгадывая неясный намёк. Рассудил по-своему. Сигизмунд, верно, полагался только на благоприятный исход, хотя дело опасное и неверное: московиты двинули под Смоленск несколько десятков тысяч, а гетману едва ли набрать и один десяток.
31
Победитель диктует волю! (лат.).