Жребий викинга

Сушинский Богдан Иванович

На первых порах Елизавета пыталась отстраняться от всего, что так или иначе было связано с борьбой ее принца за трон. Ей хотелось, чтобы все оставалось, как в первые недели после возвращения Гаральда из Византии: пылкие взгляды, вздохи, общие походы по реке, на охоту, по храмам… И уж совсем трогательно вспоминались вечера, когда, при свете камина, выложенного из дикого камня по норманнскому образцу, Гаральд брал в руки «пятиструнку» и напевал посвященные ей песни-висы. Но как все скоротечно!..

Кроме явных норманнских гонцов, стали появляться какие-то тайные, которые уже воспринимали княжну как будущую королеву Норвегии и которые пытались воздействовать на

Гаральда через нее. Причем в конечном итоге все добивались того, чтобы принц на время передал командование варяжской гвардией Гуннару, а сам перебрался в Новгород, где по-прежнему правил брат Елизаветы, князь Владимир Ярославич, а еще лучше — в Ладогу и оттуда вел переговоры с правителями норманнов, готовясь к новому вторжению в Норвегию. Да и саму гвардию уже давно следовало бы перебросить если не в Швецию, то хотя бы поближе к Варяжскому морю.

Втягивая Елизавету в переговоры, эти гонцы тем самым постепенно завлекали ее, норманнку по крови, в паутину сложных родственно-политических хитросплетений, в которых формировались судьбы трех норманнских стран, а по существу — всего норманнского мира, со всеми его приобретенными территориями и амбициями. Тайным посланникам хотелось, чтобы Елизавета поскорее стала женой Гаральда, чтобы она настойчивее связывала королевскую партию этого конунга с могучим кланом своего отца, великого князя киевского.

Но когда ранней весной, прямо в присутствии Елизаветы, ее жених заговорил с князем Ярославом о свадьбе, тот неожиданно вспылил:

— Не о свадьбе сейчас нужно думать, конунг, не о свадьбе! Русь должна вернуться на свои дунайские земли, возрождая при этом славу воинов, которых водили в устье Дуная, на землю Русов, киевские князья Аскольд, Игорь, Святослав Храбрый. Но для этого нам нужно взять Константинополь или хотя бы подержать его какое-то время в осаде, чтобы заставить императора уступить нам эту землю, причем закрепить эту уступку договором.

— Видите ли, Византия — огромная империя, — попытался унять его конунг. — Да, она немного ослабла, тем не менее…

— Мне хорошо известно, что представляет собой Византия, — никогда еще Гаральд не видел князя таким решительным и воинственным. Он говорил так, словно готов был уже сегодня бросить все имеющиеся в его распоряжении полки на стены Константинополя. — Все подневольные этой империи племена и народы только и ждут возможности восстать против нее. И такую возможность они получат.

Лишь теперь Гаральд ощутил на себе пристальный взгляд Елизаветы и только теперь вспомнил о ее прошлогоднем пророчестве относительно заморского похода. «А может, уже тогда она знала о замыслах отца?» — тут же закралось у него сомнение.

— Не ведала я этого, Гаральд, — твердо, хотя и вполголоса, развеяла его подозрения княжна, наблюдая за тем, как отец извлекает из кожаного футляра хорошо знакомую ей карту генуэзских мореходов, пользуясь которой, монах Иларион несколько раз пытался объяснить ей «Божественно-земное устройство мира».

И то, что княжна умудрилась вычитать его мысли, тоже насторожило норманна, который до сих пор суеверным себя не считал.

— В течение многих лет, — развернул Ярослав на столе перед Гаральдом и княжной карту, — путь к дунайским землям нам преграждали орды печенегов, сквозь которые приходилось пробиваться, как сквозь поросшую мечами и копьями чащу. Опасаясь при этом, что, как только мои войска выйдут за пределы Киевской земли, эти степные волки тут же набросятся на ее вотчины, на сам стольный град. Но во время последнего нападения на Киев они были разгромлены мною так, что никогда уже больше не поднимутся [106] .

Причем часть печенежских родов сама ушла на Дунай, чтобы присоединиться к венграм, а часть осталась под моей рукой и готова давать мне столько воинов, сколько вообще способна дать.

106

Речь идет о последнем в истории печенежского народа нападении на Киев, которое произошло в 1037 году, когда Гаральд находился в Византии. На том месте, где состоялось решающее сражение, князь Ярослав приказал заложить собор Святой Софии, который и сейчас еще украшает одну из центральных площадей Киева.

— Понятно, князь, — процедил Гаральд. — Когда выступаем?

— Как только Днепр освободится ото льда. И как только нам удастся получить достаточный повод для объявления войны. Да-да, понадобится какое-то объяснение этого нападения, — отреагировал князь на удивленный взгляд норманна, который мысленно вопрошал: «А разве для войны нужен какой-либо повод?» — Не следует забывать, что в течение многих лет наши народы жили мирно и даже приходили на помощь друг другу. Тебя, конунг, вместе с варяжской гвардией я ведь тоже послал в Византию по просьбе ее императора.

Гаральд недовольно покряхтел: когда-то он то же самое говорил императору Михаилу, но в душе всегда считал, что на службе у византийцев оказался по собственной воле. Тем не менее спокойно подтвердил:

— Именно так император и воспринял наше появление в бухте Золотой Рог, князь.

— А возглавит войско мой сын Владимир, князь новгородский. Я для таких походов уже стар, а ему самое время добывать себе славу победителя Византии.

Они еще говорили о том, что приготовление к походу на Константинополь надо вести скрытно, объявив, что войско готовится усмирять степных кочевников, однако Елизавету это уже не интересовало. С внутренним содроганием открыв для себя, что и на сей раз ей явилась-предвиделась правда, княжна теперь шла к себе в покои, моля Господа, чтобы явил ей самое важное: сумеет ли Гаральд вернуться из этого похода. Она, конечно, должна была бы попросить отца обойтись в этот раз в походе без ее жениха, но знала, что этим своим вмешательством вызовет гнев обоих. Но и без какого-то особого «явления» душа ее чувствовала: поход будет неудачным.

Дальше все пошло так, как и должно было пойти. Поскольку срочно понадобился повод для войны, давний лазутчик князя понтийский грек Визарий срочно отбыл в столицу империи. И каким-то странным образом сложилось именно так, что избиение шайкой константинопольских гуляк подвыпивших русских купцов, закончившееся убийством некоего купчишки, «поспело» как раз к готовности русского войска к походу.

30

Ожидание было томительным. Единственной весточкой, которая дошла из стана князя Владимира Ярославича, было скупое письмо Гаральда, сообщавшего, что, продвигаясь вдоль побережья моря, флотилия без потерь добралась до Острова Русов, где все еще обитали славянские племена, и остановилась там, чтобы дать воинам отдохнуть и подремонтировать суда. Елизавета понимала, что, пока гонцы доставили это письмо из устья Дуная до Киева, могло произойти все что угодно, поскольку самое опасное все еще оставалось впереди. Но все же это было лучше, чем полная безвестность; тем более что письмо подтверждало: принц — ее принц! — все еще помнит о ней.