Жребий викинга
Шрифт:
Позже Елизавета не раз вспоминала события этих «корабельных» дней. Там, на судне, в скромной тесноватой каюте, они дни и ночи принадлежали только друг другу; там, изъятый на какое-то время из военно-политической и обыденной житейской круговерти, ее суровый, огрубевший в походах викинг постепенно оттаивал душой, становился мягче характером, внимательнее к тому, что она говорит и чувствует. Жаль только, что продолжалось это до обидного недолго.
Как только «Храбрый викинг» вошел в столичную гавань, Гаральд словно бы забыл о существовании молодой супруги. Еще бы! Он то вел тайные переговоры с прозябающим в Швеции, при королевском дворе, Свеном Эстридсеном,
Все более или менее прояснилось только в следующем, 1046 году, когда, пытаясь поссорить Свена и Гаральда, король Норвегии сделал конунга конунгов своим соправителем, в расчете, что тот прервет союзнические отношения с назойливым датчанином. Но, даже будучи супругой соправителя, Елизавета еще какое-то время оставалась с маленькой Марией в Швеции, под опекой своего, довольно заботливого, насколько позволяли обстоятельства, деда-короля, а также вторично вышедшей здесь замуж королевы-вдовы Астризесс.
Когда, после смерти Магнуса, на короля Норвегии был коронован Гаральд, Елизавета надеялась, что наконец-то ее норманн успокоится и они заживут мирной, спокойно жизнью. Эта надежда усиливалась еще и тем, что на месте рыбацкого хутора в Осло-Фьорде ее правящий супруг приказал строить большое торговое селение Осло [108] . Причем с самого начала оно виделось ему в облике будущей столицы, которая по величине и красоте своей могла бы сравниться с Константинополем или даже с Римом.
108
Торговое селение Осло было заложено Гаральдом в 1048 году, и со временем оно действительно стало столицей Норвегии, каковой и является в наши дни.
Однако настоящего умиротворения так и не наступило. Гаральд решительно не согласился с тем, что перед смертью король Магнус завещал ему только Норвегию, в то время как Дания получила своего собственного короля — Свена Эстридсена. В течение многих лет он истощал силы армии, народа, страны, свои собственные в совершенно бесполезной и, как уже многим представлялось, бесконечной войне с датчанами. В войне, требовавшей все новых и новых воинов, кораблей, закупок оружия и снаряжения, а значит, все более тяжелой дани, все более изнурительных податей и всевозможных военных повинностей, которые и так уже казались чрезмерными.
Это стало вызывать возмущение не только у крестьян и ремесленников, но и у отдельных ярлов, часть из которых затеяла бунт, пользуясь при этом поддержкой Швеции. И тогда Гаральд ввязался в столь же бессмысленную войну со шведами [109] , во главе которой находилась самая близкая — его и королевы Елизаветы — родня. Причем эта война длилась еще почти два года после того, как в 1063 году Гаральд в битве, происходившей на берегу шведского озера Венерн, истребил большое войско шведов и союзных им уппландцев.
109
Речь идет о войне между
Несколько раз Елизавета пыталась убедить Гаральда, что его стремление во что бы то ни стало объединить под одной короной все племена и земли норманнов граничит с безумием; что Норвегия слишком слаба, чтобы силой меча заставить соседние народы покориться себе, и что вообще ему, Гаральду, сие не дано, ибо не его это миссия на этой земле. Все эти попытки ни к чему не привели.
— Вот увидишь, — в сердцах сказала как-то Елизавете неугомонная Настаська, — наш норманн довоюется до того, что не будет нам с тобой места ни в Норвегии, ни в Швеции, и придется все-таки бежать в хранимую Богом Ладогу. Вот тогда-то и поблагодаришь свою Настаську, что надоумила заложить в этой крепости большой теплый дом, как раз такой, о каком мечтает на старости лет всякая королева.
— Особенно рано овдовевшая… — спокойно уточнила Елизавета.
По пути к Варяжскому морю они с Гаральдом остановились в Новгороде, а затем оттуда отправились к крепости Ладога, построенной на берегу Ладожского озера. Владелицей этого города, значительную часть населения которого составляли шведы, норвежцы и финны, а гарнизон почти полностью состоял из норманнов, все еще оставалась великая княгиня Ингигерда. Находясь под покровительством не только новгородского и киевского князей, но и всех правителей норманнов, Ладога, которая еще недавно была всего лишь укрепленным рыбацким поселком, теперь быстро превращалась в портовый, купеческий город-крепость.
В первый же день появления в нем Настаська мечтательно произнесла: «Если это город твоей матери, то почему бы тебе не заложить здесь свой дом — большой, крепкий, каменный, досками обшитый? Как этот, в который вас поселил местный посадник? Родители твои смертны, в Киеве будет править другой князь, и однажды случится так, что и ты, и мы при тебе останемся бездомными. И вот тогда-то и вспомнишь о доме в Ладоге. Все равно ведь роднее, нежели Русская, земли у тебя, конунгша, не будет. Деньги у тебя пока что водятся. А строительных дел мастера, из франков, я уже присмотрела, Германом его зовут. Так вот, Герман сам наймет людей, сам возведет для тебя дом, а для себя пристройку, в которой останется нас дожидаться да годы свои доживать».
О существовании недавно прибившегося в Ладогу мастера-франка, скорее всего, беглого, с которым Настаська уже успела загулять, Елизавета знала. Он как раз завершал строительство основательного, каменного, смахивающего на небольшой замок, дома для местного купца. Она специально осмотрела этот дом, познакомилась с тридцатилетним мастером и повелела: «Построишь для меня такой же — только чуть больше и утонченнее. С двумя пристройками — для моей прислуги и для самого себя. Завтра скажешь, сколько тебе понадобится денег».
Когда кортеж конунга Гаральда покидал Ладогу, мастер Герман уже начал закладку своего Елизавет-замка, как назывался этот особняк на берегу реки в его чертеже.
Прошли годы. У Елизаветы появилось двое детей, она металась между столицами Норвегии и Швеции, пребывая в постоянной тревоге за своих дочерей, за воинственного супруга, за будущее теперь уже одинаково близких ей двух норманнских стран. И как-то уж так случилось, что о своем далеком Елизавет-замке она попросту забыла.
— Как думаешь, твой мастер Герман дом наш достроил? — спросила теперь королева Настаську.