Жрица богини Маар
Шрифт:
— Госпожа Лаисса, — он выглядел виноватым, явно извинялся. — Мне запрещено говорить об этом. Я ведь уже просил оставить эту тему до Ратави, до Храма.
— Просили, — согласилась я. — Помню. Но кто запретил вам? Другие жрицы?
— Да, — медленно, словно нехотя признался воин. — О каждой жрице, будущей и настоящей, в архивах Храма хранятся записи. Если вы помните, к вам в Сосновку приходила Доверенная Маар. Она была одной и сильнейших Доверенных за многие десятилетия, дар позволял ей даже видеть будущее. Она и сделала пометки. Велела, чтобы вам, человеку незнакомому с
Я вздохнула, отошла к окошку. Пропахший солью ветер занес в каюту мелкие брызги.
— Простите, что не могу ответить на ваши вопросы, — добавил Посланник. — Мне запрещено.
Кивнула, села у окна, устало провела пальцами по лбу. Воин был рядом, смотрел на меня с сочувствием. Я отвернулась, поглядела на волны.
— Понимаю, господин Мирс, понимаю… Вы простите, что допытываюсь. Это нехорошо с моей стороны, я ведь вас искушаю нарушить слово. Я… Понимаете, чувствую себя очень глупо.
— Почему же? — тихо спросил он.
Встретилась с ним взглядом. Воин был серьезен и явно понять хотел, что меня тревожит. Пустые утешения и разговоры о том, что все будет хорошо, не помогли бы, и Посланник не собирался время на них терять.
— Вам знакомо чувство, что вы не на своем месте? — спросила я и, не дожидаясь ответа, продолжила. — Я с этим чувством живу всю жизнь. Вот и теперь так. Не знаю, как вести себя, что говорить, чего не говорить. Не знаю, что будет завтра, ничего не могу решать за себя.
Когда сказала это вслух, ярче ощутила себя пленницей, невольно потерла плечо в том месте, где были рисунки. Они привязали меня к Посланнику намертво. Воин догадался, о чем я думала, помрачнел, но промолчал. Не он был виноват, а колдовство жриц. Мы оба это понимали. Хотя моей участи это не облегчало — как пленника ни назови, он пленником и останется. Мне себя жаль стало, в глазах защипало, и договорила я уже сдавленным голосом:
— Но хуже всего то, что от меня все будто ждут чего-то великого, прекрасного. А я даже не догадываюсь, чего именно.
Отвернулась, поспешно слезы стерла. Корила себя за то, что разоткровенничалась, поделилась тревогами с господином Мирсом. Он, воин, Посланник Императора, коренной тариец, просто не мог понять. Мои переживания наверняка ему казались глупыми. Ведь я — дар и олицетворение милости великой Маар — не могла быть несчастна.
От этого еще горше. Слезы все текут. Я прячу в ладонях лицо, пытаюсь успокоиться. Но не получается. Мне одновременно и стыдно, и безразлично, что он подумает. Всхлипываю все чаще, еще немного и расплачусь в голос. Плечи трясутся, дрожат губы. Опустив голову, стараюсь спрятать свое горе. Хочу, чтобы воин ушел.
Его ладони теплые, руки — уверенные. Он прижимает меня к себе, молча гладит по спине. Первый раз в жизни меня кто-то обнял. Я плачу, плачу, уткнувшись лбом в его плечо, и не могу остановиться…
Прошло время. Я затихла в его руках, постепенно успокоилась. С ним было уютно и хорошо, но все же неловко. Не стоило плакать при воине.
— Простите, что… — пробормотала я, высвободившись из его объятий. — Простите, господин Мирс.
Он с колена вставать не торопился, смотрел на меня с сочувствием и все еще держал за руку.
— Вам не за что извиняться, — заверил воин. — Я понимаю, вам сейчас страшно. Но постепенно вы привыкнете к новой жизни, к Ратави. Все наладится, вот увидите.
Я постаралась улыбнуться, кивнула. Мне придется привыкнуть. Выбора мне не оставили.
В гавань прибыли незадолго до заката. Провожать гостей вышла вся команда "Красавицы". Простые моряки так и стояли, опустив головы. Не смели на меня посмотреть. А капитан заметно волновался и пригласил Посланника и меня к мачте подойти. Там появилось небольшое углубление, закрытое кусочком стекла. Под ним блестел золотой медальон с рубинами, мой подарок "Красавице".
— Надеюсь, он принесет всем вам благополучие, убережет от бед, — смутившись, пробормотала я. Почувствовала, как краснею из-за того, что столькие ко мне прислушиваются и в каждое слово верят.
— Мы все благодарим вас, госпожа Лаисса, за щедрый дар и добрые слова, — низко поклонился капитан. — Позвольте от всей команды пожелать вам радостей.
Он был уже третьим тарийцем, так попрощавшимся со мной. Это пробудило любопытство.
— Не могла не заметить, что мне всегда желают радостей, а вам разного. Почему? — спросила я воина, когда мы сошли на берег.
— Потому что вы станете Забирающей, — спокойно ответил господин Мирс и подал руку, чтобы помочь забраться в седло.
Короткий ответ ничего не пояснил, а задавать вопросы воину я зареклась. На душе было тоскливо, и суета в порту утомляла. Хотелось поскорей выбраться из толчеи, не слышать перекрикиваний грузчиков, кряхтения волов, тянущих телеги. Не бояться, что кто-то налетит на моего коня. Черный красавец и без того волновался, тряс головой и недовольно фыркал.
Воин вывел нас на большую мощеную плиткой улицу, и я, наконец, поняла, что оказалась на другом берегу Жемчужного моря. На северной границе Изначальной Империи. Вокруг все иным было. Глинобитные рыжеватые заборы скрывали дома и сады. Даже из седла я не видела, что происходит за оградами. С любопытством рассматривала кованые калитки, роспись вокруг них или изразцы с причудливыми рисунками. Воздух пах пылью, жаром и сладким ароматом крупных белых и красных цветов, увивавших стволы незнакомых деревьев. Тарийцы, смуглые и черноволосые, показались мне очень шумными. Они громко переговаривались, размахивали руками. Я вначале думала, они ссорятся, но ошиблась. Все было мирно.
Отличалась и одежда, особенно мужская. Длинные рубахи с богатой вышивкой у ворота и на широких манжетах, плотно обхватывающих запястья. Часто поверх накидывали такой же длинный, как и рубашка, жилет с разными узорами. Неизменно темные свободные брюки, спрятанные в сапоги. И пояса тарийцы любили. Широкие, украшенные бахромой и кистями. Господин Мирс назвал их кушаками. На головах вместо привычных шапок носили небольшие расшитые шапочки. Отороченные мехом, золотой каймой, скрученной в жгут тканью или просто облегающие голову. Посланник назвал их тебетей.