Жуков. Маршал на белом коне
Шрифт:
Захаркин: В 5-й гвардейской дивизии такое количество осталось.
Жуков: По вашему донесению на 10 марта в 5-й гвардейской дивизии было 7998 человек, с 10 марта 5-я дивизия почти боев не вела. Спрашивается, куда она растеряла 8 тысяч людей?
Захаркин: Эта цифра общая, включая сюда артиллеристов, связистов и другие спецчасти, включая обозы. На 10 марта дивизия имела не более 450 штыков.
Жуков: Это всё ясно. Я знаю, сколько кого положено по штату, и при 8 тысячах должно быть минимум полторы тысячи штыков. По-видимому, не совсем хорошо знаете штаты, а потом гадаете. Где люди? Доложите. По вашему донесению штыков было в дивизии не 450, а 1330 штыков, доложите: где люди?
Захаркин: Докладываю, что штыков в стрелковых полках осталось в дивизии не более 80, не считая штыков танковых, пулемётчиков, артиллеристов, миномётчиков и ручных пулемётчиков. Всё.
Жуков: Вы запутались, слушая на веру несерьёзных людей. Танки вы могли за это время переправить два раза. Наличие артиллерийского огня не есть основание для военного человека. Танки переправить немедленно, несмотря на наличие артиллерийского огня; в момент переправы артиллерию противника бомбить самолётами и взять под огонь своей артиллерии. Учёт дивизии по штыкам, только по штыкам, неправилен. За время войны штыковых ран почти не видим, а вы всё надеетесь на штык. Мы же воюем не с кремневым оружием. Сейчас решающую роль играет артиллерия, миномёты, пулемёты, танки, авиация. Поэтому как-то странно звучит скорбь о штыке. 5-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которую вы считаете как потерявшую боеспособность, отвести в мой резерв в район Едрыши, Семёновское, где она будет приводиться в порядок и укомплектовываться. Какая у вас ещё имеется дивизия на левом фланге слабая, по вашему мнению?
Захаркин: Докладываю: 5-я гвардейская дивизия не потеряла боеспособности, а её нужно пополнить хотя бы двумя маршевыми ротами пехоты, и она будет действовать по-прежнему хорошо. Менее боеспособная — это 340-я дивизия, которая действительно нуждается в укомплектовании, которую и разрешите отправить в ваш резерв. Всё.
Жуков: Хорошо. Возьмём и 340-ю сд. Распоряжение о ней последует особо. Подумаем, кому передать её участок обороны, а за 80 штыков, которые вы оставили в 5-й дивизии, командира дивизии и вас надо судить, потому что истребляете кадры. 194-й дивизией, 238-й дивизией, 34-й бригадой, танковым батальоном в течение завтрашнего дня овладеть районом Грачёвка, Латыши, Русиново. Если успеха не будет, всю эту группу придётся поднимать выше, примерно в район Шеломцы, где её организовать в более мощную группу для удара. Вы докладывали вначале, что вы сломили оборону восточнее Грачёвки, но это пока, видимо, только для красного словца, так как после взлома обороны обычно следует развитие успеха, а у вас его нет. У меня всё. Какие у вас будут вопросы ко мне?»
Среди военных историков идёт спор о роли Жукова в гибели Ефремова. Одни считают, что Жуков недолюбливал Ефремова и, когда выпал случай, погубил его в окружении. Другие историки эту ересь смягчают до упрёка: Жуков недостаточно сделал для того, чтобы выручить Западную группировку 33-й армии и спасти её командующего. Вышеприведённые документы и факты свидетельствуют об обратном.
Другое дело, что Жуков в ходе боёв зимой-весной 1942 года почувствовал, что исполнительская дисциплина в штабах, особенно армейских, упала. Летний приказ 1941 года со временем потерял остроту, и воздействовать им на подчинённых было уже трудно. По всей вероятности, об этом он докладывал в те дни Верховному, пытаясь объяснить отсутствие успехов в том числе и общим падением исполнительской дисциплины штабов. Жестокие приказы уже не действовали.
В окружённой группировке 33-й армии в это время ждали разрешения на выход. Немцы же почувствовали, что Ефремов с остатками своих войск у них в кулаке, и усилили нажим.
Существует версия: командование группы армий «Центр» под влиянием сторонников «нового порядка» из числа русских, в том числе и вернувшихся на родину эмигрантов, решило пополнять свои поредевшие дивизии и полки за счёт «наших Иванов» — русских, украинцев, белорусов, эстонцев, латышей и прочих, кто соглашался служить германской армии в её походе против большевиков; для этого нужен был генерал, желательно, выходец из низов, из той же социальной среды, к которой принадлежала основная масса солдат. Идеальный вариант — генерал вместе с полевым управлением. Исследователи утверждают, что абвер засылал своих агентов к генералу Белову и что с ним якобы даже велись переговоры, но Белов ответил резким отказом и приказал своей контрразведке тщательно зачистить расположение на предмет выявления шпионов. Возможно, подобные предложения получал и генерал Ефремов. Не случайно последние часы жизни и сама смерть командарма 33-й до сих пор покрыты тайной.
Почти за месяц до этого Ефремов, видя бесперспективность усилий 43-й армии по деблокаде его группировки, обратился в Москву к начальнику Главного политуправления Л. 3. Мехлису. Вскоре получил от члена Военного совета Западного фронта Хохлова шифрограмму следующего содержания: «Вы жалуетесь в Москву на Голубева, на то, что он якобы плохо дерётся и до сих пор не открыл Вам коммуникации, просите Мехлиса воздействовать на Голубева. Первое: оценку Голубеву и 43-й армии может дать только Военный совет фронта, главком и Ставка, а не сосед. Второе: 43-я армия действовала и действует лучше 33-й армии, что касается Голубева, мы также его ценим очень высоко. Следствие показывает: не Голубев виноват в том, что противник вышел на тылы 33-й армии, а Военный совет и штаб 33-й армии, оставивший только 90 человек без артиллерии и миномётов на прикрытие своих тыловых путей, которые при появлении противника разбежались…
К сожалению, Вяземская группа 33-й армии до сих пор ни на один шаг не сдвинулась и это осложняет обстановку для Голубева на правом фланге.
Голубеву направлена категорическая задача в ближайшие 1–2 дня с Вами соединиться. Это, видимо, 43-й будет сделано, если только Вы не будете врагу сдавать своих тыловых путей. Боеприпасов по мере возможности Вам будем подбрасывать. Пошлите своих людей к Жабо и согласуйте с ним свои действия».
Ефремов ответил штабу Западного фронта примерно в том же духе: «Ни на кого я не жалуюсь, а по-большевистски сказал, что есть, и не кому-нибудь, а тов. Мехлису, что очень хочу скорейшей очистки коммуникаций 33-й армии.
Находясь под Вязьмой по Вашему приказу, я тыл никак не мог прикрыть, что Вы прекрасно понимаете — состав дивизий Вам был до выхода под Вязьму известен, как и растяжка коммуникаций 33-й армии.
Поймите, мы каждые сутки ведём бой вот уже полтора месяца почти без боеприпасов и уничтожили несколько тысяч немцев. Сами имеем три тысячи раненых. Воюем.
Не могу понять одного, как можно месяцами стоять перед какой-либо деревней, и терпеть не могу, когда свою вину сваливают на других. Эта система приносит огромнейший вред…
В последний раз Вам, как Военному совету, докладываю: положение дивизий армии тяжёлое, я сделал и делаю всё, чтобы врага бить и не допустить разгрома нас врагом.
Спешите дать боеприпасы, нет у нас боеприпасов».
Жуков на это отреагировал немедленно: «Вам не дано право вступать в полемику с Военным советом фронта и наводить критику на командарма-43». Ответ выдаёт крайнюю степень раздражения. В нём ни слова по существу. Ни о боеприпасах, ни о помощи раненым. Такую шифрограмму в окружённую группировку целесообразнее было бы не посылать вовсе.
Наступала весна. Вскрывались реки. Это тоже сильно затрудняло запоздалый выход окружённой группировки. Стали непригодными для посадки самолётов полевые аэродромы. Какое-то время транспорты ещё могли садиться и взлетать в ночное время, когда морозы подтягивали почву. Но потом и это стало невозможным. Когда прилетел последний борт, лётчик передал генералу Ефремову записку от Жукова. Некоторые исследователи говорят, что записка была от Сталина. В ней был приказ Ефремову вылететь последним бортом на Большую землю. Приказ этот генерал не выполнил. Сказал: «С солдатами сюда пришёл, с солдатами и уйду».