Жуков. Портрет на фоне эпохи
Шрифт:
Час спустя Жуков издал свой первый приказ окруженным армиям: пробивайтесь на восток! В котле царил настоящий ад. Тысячи раненых умирали под открытым небом. Не осталось ни боеприпасов, ни продовольствия. И все равно они пытались контратаковать. Тщетно. Немцы сжимали кольцо, бросив против окруженных всю свою авиацию и артиллерию. Сопротивление прекратилось 13 октября. Окруженные армии оттянули на себя 18 немецких дивизий на целую неделю. Этого мало, но и это принесло пользу, потому что Жукову требовалось время для организации обороны: «10 октября, когда я был назначен командующим Западным фронтом, мы имели всего лишь 90 тысяч войск и один выстрел (снаряд. – Н. С.) на пушку в день…» [475] То есть немцы имели 10 – 15-кратное превосходство в живой силе.
475
Светлишин Н. Указ. соч. С. 87.
Мучения майора Шабалина, оказавшегося в Брянском котле, продолжались до 20 октября. Он спал в грязи, голодал, мерз, его одежда превратилась в лохмотья. С несколькими бойцами,
На ближайшее будущее Жукова заботило в первую очередь восстановление стабильной работы его штаба и перевод его в такое место, где он будет застрахован от немецкой атаки. 11 октября он перевел его в Алабино, близ Апрелевки (50 км от Москвы), а затем еще на 10 км восточнее, в Перхушково, лучше оснащенное средствами связи. Там штаб разместился в красивом доме конца XIX века. В интервью, данном в 1971 году [476] , Жуков уверял, будто не собирался отводить штаб еще дальше в тыл, потому что это подорвало бы в войсках уверенность в победе. Однако, по независимым друг от друга и совпадающим свидетельствам Голованова, Штеменко и Молотова, Жуков все-таки просил перевести штаб фронта к Генеральному штабу в Арзамас, в 200 км восточнее Москвы, а свой передовой командный пункт – к Белорусскому вокзалу, в центре столицы. По свидетельству Штеменко, «Сталин ответил, что если Жуков перейдет к Белорусскому вокзалу, то он займет его место». По рассказу Голованова, вождь будто бы сказал посланцу Жукова: «Товарищ Степанов, спросите в штабе, лопаты у них есть? […] Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушкове, а я останусь в Москве» [477] .
476
Беседа с В. Песковым // Комсомольская правда. 1971. 2 декабря.
477
Чуев Ф. Солдаты империи. С. 221.html (19 декабря 2011).
В данном случае прав был Жуков. В некоторые моменты немцы оказывались менее чем в 8 км от его КП. Он постоянно опасался нападения и того, что в самый разгар сражения придется перебираться на другой командный пункт – начиная с 22 июня эта ситуация повторялась много раз, к огромному ущербу для советских войск. Но теперь он был прикован в Перхушково приказом Верховного главнокомандующего. Возможно, когда артиллерия германской IV армии открыла массированный огонь, он вспомнил Пьера Безухова, героя «Войны и мира», который менял в Перхушково лошадей, уже чувствуя, как земля дрожит под ногами от бородинской канонады. А пять дней спустя враг вошел в Москву…
Но литература в то время наверняка занимала Георгия Константиновича меньше, чем поиск других развлечений. В середине октября он обзавелся «второй женой», Лидой. Она стала третьей женщиной, занимавшей большое место в его жизни. Он не виделся с Александрой с 29 июня, когда его семья была эвакуирована в Куйбышев. Письма, которые он писал семье, были адресованы дочерям, «Эрочке и Эллочке» [478] – признак того, что отношения с супругой были не лучшими. Можно предположить, что после его разрыва с Марией Волоховой они никогда не были хорошими. Как и почти все командиры Красной армии, он завел себе любовницу из числа женского военного персонала – ППЖ (походно-полевую жену). Даже будущий диссидент Лев Копелев, любящий муж и отец, не мог удержаться, чтобы не завести «фронтовую жену». Чтобы склонить к сожительству понравившуюся ему телефонистку, капитан Копелев нашел аргументы, от которых не отказался бы и генерал Жуков: «Я ей сказал, что, поскольку мы будем работать вместе день и ночь и непременно станем спать вместе, то зачем откладывать? Может быть, нас убьют одним снарядом?» [479] Бучин, следовавший за своим генералом по пятам и оказывавший ему мелкие услуги, так описал их встречу: «В самые мрачные дни битвы за Москву, как солнечный лучик, появилась девушка лет двадцати, фельдшер. У Г.К. Жукова она, Лида Захарова, дослужилась за войну до звания лейтенанта медицинской службы. Более доброе, незлобивое существо трудно себе представить. Мы привязались к ней все, но она, конечно, никогда не забывала, что прислана следить за здоровьем Георгия Константиновича. Застенчивая и стыдливая, Лидочка терпеть не могла грубостей и положительно терялась, когда занятый по горло Георгий Константинович отмахивался от ее заботы. Иной раз уходила от него со слезами на глазах. Георгий Константинович по-своему сурово, в хорошем смысле любил Лиду. Тиранил, конечно, по-солдатски посмеивался над девицей, которую занесло к нам на войну. […] Безропотная, работящая, робко любившая грозного и громкого военачальника, который, увы, не укорачивал свой нрав даже с лейтенантом медицинской службы. Лида, наверное, ждала и так не дождалась, чтобы он стал другим» [480] .
478
Жукова М.Г. Маршал Жуков. Москва в жизни и судьбе полководца. С. 318.
479
Kopelev L. No Jail for Thought. Londres: Martin Secker & Warburg Ltd., 1977. P. 29.
480
Бунин А. Указ. соч. С. 36.
Безумная паника в Москве
Для Жукова абсолютным приоритетом было удержание Можайской линии, получившей название «Московский
Ортенберг был изумлен: газета никогда не публиковала фотографий военных, кроме как в связи с одержанными ими победами. Он не осмелился задать вопрос зачем и лишь спросил:
– На какой полосе, товарищ Сталин?
– На второй… Передайте «Правде», чтобы они тоже напечатали.
Много лет спустя Ортенберг расскажет Жукову, что он понял это как проявление милости: Сталин хотел показать своему генералу, что их конфликт, приведший к снятию Жукова с поста начальника Генштаба, исчерпан. «Наивный ты человек, – ответил ему Жуков. – Не по тем причинам он велел тебе напечатать мой портрет. Сталин не верил, что удастся отстоять Москву, точнее, не особенно верил. Он все время звонил и спрашивал меня: удержим ли Москву? Вот и решил, что в случае потери столицы будет на кого свалить вину…» [481]
481
Маршал Жуков, каким мы его помним. С. 46–47.
У Сталина действительно были основания опасаться падения столицы. 7 октября Бок приказал ликвидировать Брянский и Вяземский котлы и одновременно ускорить наступление на Москву. Это было невозможно: сначала следовало уничтожить окруженные советские армии. Только 12 октября фон Бок посчитал, что может перейти ко второй стадии операции «Тайфун», целью которой было окружение столицы СССР. В германском командовании замолчали даже скептики, предпочитая держать свои сомнения при себе. Всех, от Берлина до Вязьмы, охватила победная эйфория. Гитлер приказал фон Боку указать день в октябре, в который он может лично прибыть для парада победы на Красной площади. План Бока, по немецкому обыкновению, заключался в окружении города танковыми соединениями с севера (III и IV танковые группы) и с юга (II танковая армия Гудериана).
Несмотря на распутицу, первые сорок восемь часов наступления принесли немцам новые, весьма важные успехи. III танковая группа, не встречая сопротивления, продвинулась на 150 км на север, достигла Волги и перешла через нее в 30 км восточнее Ржева. Красная армия оставила Медынь и Мценск. До Москвы оставалось 110 км. 13 октября Жуков получил новое катастрофическое известие: танки Гёпнера захватили одну из крайних точек Можайской линии – Калинин. Но центр – прямая дорога на Москву – держался стойко. На юге продвижение XXIV мехкорпуса армии Гудериана к Туле было замедленно действиями никому не известного полковника Катукова, умело использовавшего несколько десятков Т-34 и батальон «Катюш» на флангах наступающего противника. Гудериан признавался, что его обеспокоило не только качество этих танков, но и умелое их использование в бою. Он впервые признаётся, что «потери русских были значительно меньше наших потерь» [482] . Сталин лично позвонил Катукову – явление довольно редкое. Кроме того, командир бригады с удивлением услышал по московскому радио, как Левитан объявил о награждении его орденом Ленина. Через неделю Жуков направит бригаду Катукова на другой конец фронта, на Истру, и… прикажет отдать полковника под трибунал за сорокавосьмичасовое опоздание в выполнении приказа [483] . Сталин лично вмешается, чтобы прекратить дело, в очередной раз иллюстрирующее абсолютную непреклонность Жукова. Хотя бои за Мценск замедлили продвижение Гудериана к Туле, они нисколько не улучшили положения на правом фланге, где советский фронт был одной зияющей дырой, в которую рвались танки, помеченные буквой «Г» (Гудериан). 13 октября они захватили Калугу на другом краю Можайской линии.
482
Гудериан Г. Указ. соч. С. 103.
483
Катуков М.Е. На острие главного удара. М.: Воениздат, 1974.
Одновременное падение Калинина и Калуги вызвало в Кремле панику. Вечером 13 октября в 78 вагонах в Куйбышев был эвакуирован Большой театр, включая костюмы, кресла и декорации. 16-го советское правительство и дипломатический корпус покинули город во исполнение постановления ГКО, изданного накануне. В 18:20 с Казанского вокзала ушли первые поезда на Куйбышев – «временную столицу Советского государства», расположенную на Волге, в 900 км от Москвы. Эшелоны следовали один за другим с интервалом в двадцать минут. Одним из первых уехал глава Коминтерна Димитров вместе с Морисом Торезом, которого он случайно встретил незадолго до отбытия. «Все ждали, что немцы непременно возьмут Москву», – записал он в своем дневнике [484] . А у самого Жукова возникали сомнения в том, что Москву удастся удержать? Его дочь Элла много лет спустя скажет: «Отец никогда и никому – даже членам семьи и ближайшим сотрудникам – не давал ни малейшего намека, что сомневался в возможности сохранить Москву. Но в глубине души он не был уверен в том, что город можно удержать. Однажды, уже после войны, он мне это сказал. Но в то время он никому бы этого не сказал» [485] .
484
The Diary of Georgi Dimitrov 1933–1949. P. 199.
485
Интервью Леонида Млечина авторам, май 2011.