Жуков
Шрифт:
О болезни отца пишет и Эра Георгиевна: «…В 1936 году он тяжело заболел бруцеллезом, от которого едва не умер. Серьезные осложнения заставили его долго пролежать и лечиться, однако он полностью преодолел недуг, как считали врачи, только благодаря крепкому здоровью и силе воли. Скрупулезно выполняя указания врачей, он навсегда бросил курить, хотя до этого курил много лет».
К сожалению, маневры, проведенные в Белорусском военном округе в 1936 году, стали последними учениями столь крупного масштаба в предвоенные годы. С лета 1937 года на армию и флот обрушилась волна репрессий. Направлена она была на мнимых участников «военного заговора в Красной Армии». С.П.Урицкий в своем письме К.Е.Ворошилову от 27 сентября 1937 года отмечал: «…1 мая 1937 г. после парада у Вас на квартире вождь (речь идет о И.В.Сталине. — В.Д.) сказал, что враги будут разоблачены, партия их сотрет в порошок, и поднял тост за тех, кто, оставаясь верным, достойно займет свое место за славным столом в октябрьскую годовщину».[76] Вскоре были арестованы многие видные военные деятели, в том числе
После расстрела М.Н.Тухачевского и других военачальников и военных теоретиков Ворошилов приказал залить на топографических картах «тушью названия с именами врагов народа и только после этого производить выдачу карт для использования». 21 мая 1938 года он подписал приказ об отмене «Инструкции по глубокому бою» 1935 года,[78] которая была разработана под непосредственным руководством Тухачевского и в концентрированном виде содержала наивысшие достижения советской военно-теоретической мысли того времени. Уничтожение наиболее подготовленных командиров и начальников, запрет на использование в боевой учебе документов, разработанных с их участием, отрицательно сказались на подготовке войск, штабов и командиров в конце 30-х годов.
К 1938 году репрессии приобрели такие гигантские размеры, что в январе того же года Пленум ЦК ВКП(б) вынужден был рассмотреть вопрос «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из партии и о мерах по устранению этих недостатков». Постановление Пленума, с одной стороны, требовало прекратить огульные репрессии и тщательно разбирать каждое отдельное обвинение, выдвинутое против члена партии, а с другой — давало установку «до конца истребить замаскированных врагов». Этим решением Сталин и его ближайшее окружение вводили в заблуждение рядовых коммунистов и народ, внушая, что репрессии — дело рук партийных функционеров на местах, еще не раскрытых «врагов». Во исполнение решения Пленума в Наркомате обороны создается комиссия для работы с письмами и жалобами. Работа этой комиссии вскрыла ужасающую картину состояния командных кадров в Красной Армии. Сталин и его окружение сочли, что добивать армию окончательно нельзя, и размах репрессий пошел на убыль.
Как же относился Г.К.Жуков к репрессиям в Красной Армии? В своих мемуарах он пишет: «Как известно, советский народ беспощадно разгромил белогвардейскую контрреволюцию и изгнал за пределы нашей Родины иностранных интервентов и своей борьбой, своей кровью доказал непоколебимую преданность делу нашей ленинской партии. Однако советскому народу и партии пришлось тяжело поплатиться за беспринципную подозрительность политического руководства страны, во главе которого стоял И. В. Сталин.
В вооруженных силах было арестовано большинство командующих войсками округов и флотов, членов Военных советов, командиров корпусов, командиров и комиссаров соединений и частей. Шли большие аресты и среди честных работников органов государственной безопасности.
В стране создалась жуткая обстановка. Никто никому не доверял, люди стали бояться друг друга, избегали встреч и каких-либо разговоров, а если нужно было — старались говорить в присутствии третьих лиц — свидетелей. Развернулась небывалая клеветническая эпидемия. Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха не быть заподозренным в нелояльности. И эта жуткая обстановка продолжала накаляться».[79] Далее он отмечает: «На смену арестованным выдвигались все новые и новые лица, имевшие значительно меньше знаний, меньше опыта, и им предстояла большая работа над собой, чтобы быть достойными военачальниками оперативно-стратегического масштаба, умелыми воспитателями войск округа.
В Белорусском военном округе было арестовано почти 100 процентов командиров корпусов. Вместо них были выдвинуты на корпуса командиры дивизий, уцелевшие от арестов».[80]
Болезнь, которая настигла Жукова после учений, не только надолго вывела его из строя, но и, возможно, спасла от репрессий. Тем временем был арестован бывший командир 7-й Самарской кавалерийской дивизии К.К.Рокоссовский, который в свое время давал Г.К.Жукову аттестацию. А тут недалеко было и до связи Жукова с «врагом народа». На душе у Георгия Константиновича было неспокойно. Всех этих людей он хорошо знал, высоко ценил и не скрывал своего отношения к ним и после их ареста.
В конце июня 1937 года как «враг народа» был арестован и командир 3-го конного корпуса Д.Сердич. Недели через две Г.К.Жукова вызвали в Минск в вагон командующего войсками округа, обязанности которого в то время исполнял комкор В.М.Мулин (через два месяца его тоже арестовали). О том, что произошло в вагоне командующего, Жуков подробно рассказывает в «Воспоминаниях и размышлениях».
В вагоне Жукова принял только что назначенный член Военного совета округа Ф.И.Голиков (будущий Маршал Советского Союза). Задав ряд вопросов биографического порядка, Голиков спросил, нет ли у Жукова кого-либо арестованных из числа родственников или друзей. Георгий Константинович ответил, что не знает, так как не поддерживает связи со своими многочисленными родственниками. Что касается близких родственников — матери и сестры, то они живут в настоящее время в деревне Стрелковка и работают в колхозе. Из знакомых и друзей — много арестованных, в том числе И.П.Уборевич, комкоры Д. Сердич, Л.Я.Вайнер, Е.И.Ковтюх, И.С.Кутяков, И.Д.Косогов, К.К.Рокоссовский, комдив Б. К. Верховский. На вопрос Голикова, с кем из арестованных Жуков дружил, последовал ответ: «Дружил с Рокоссовским и Данилой Сердичем. С Рокоссовским учился в одной группе на курсах усовершенствования командного состава кавалерии в городе Ленинграде и совместно работал в 7-й Самарской кавдивизии. Дружил с комкором Косоговым и комдивом Верховским при совместной работе в Инспекции кавалерии. Я считал этих людей большими патриотами нашей Родины и честнейшими коммунистами». Голиков задал новый вопрос: «А вы сейчас о них такого же мнения?» Жуков ответил: «Да, и сейчас».
На вопрос: «А не опасно ли будущему комкору восхвалять врагов народа?» — Жуков ответил, что не знает, за что их арестовали, и думает, что произошла какая-то ошибка. Не преминул Голиков воспользоваться и донесением комиссара 3-го конного корпуса Юнга о резкости и грубости Жукова в обращении с подчиненными командирами и недооценке им роли и значения политических работников, о том, что якобы с согласия Георгия Константиновича его жена крестила в церкви дочь Эллу.
«Я бываю резок не со всеми, а только с теми, кто халатно выполняет порученное ему дело и безответственно несет свой долг службы. Что касается роли и значения политработников, то я не ценю тех, кто формально выполняет свой партийный долг, не работает над собой и не помогает командирам в решении учебно-воспитательных задач, тех, кто критикует требовательных командиров, занимается демагогией там, где надо проявить большевистскую твердость и настойчивость», — ответил Жуков. Историю с крещением он назвал неумной выдумкой и чушью.[81]
Дальнейший разговор был прерван приходом в вагон исполнявшего должность командующего войсками округа В.М.Мулина, который сообщил, что Военный совет округа предлагает назначить Георгия Константиновича на должность командира 3-го конного корпуса.
Решения пришлось ждать около месяца. 22 июля 1937 года приказом наркома обороны Жуков был назначен командиром 3-го конного корпуса. Подводя итоги своей деятельности на посту командира дивизии, он отмечал:
«Я проработал командиром дивизии более четырех лет, и все эти годы жил одной мыслью: сделать вверенную мне дивизию лучшей в рядах Красной Армии, самой передовой. В подготовку дивизии было вложено много сил, энергии и труда, чтобы вытянуть ее из прорыва, научить командирские кадры и штабы искусству современной тактики, организации и методам управления подразделениями, частями и дивизией.
Не берусь утверждать, что тогда нами было сделано все. Были ошибки, промахи и просчеты с нашей стороны, но со спокойной совестью могу сказать, что в подготовке дивизии командиры и политработники тогда большего дать не могли, а все, что имели, отдали сполна».[82] Добавим, что многие командиры полков 4-й кавалерийской Донской казачьей дивизии, которую называли «жуковской», стали впоследствии видными военачальниками.
Части 3-го конного корпуса дислоцировались в Минске и его окрестностях. В то время государственная граница с Польшей проходила неподалеку от города, и корпус всегда должен был находиться в полной боевой готовности. Жуков с головой окунулся в новую работу. Он, по уже установившейся традиции, начал знакомиться с состоянием дел во всех частях корпуса на местах. Сразу стало ясно, что в связи с арестами резко упала подготовка командно-политических кадров, у командиров понизилась требовательность к себе и подчиненным и, как следствие, ослабла дисциплина и служба всего личного состава. «В ряде случаев демагоги подняли голову и пытались терроризировать требовательных командиров, пришивая им ярлыки „вражеского подхода“ к воспитанию личного состава, — писал Жуков. — Особенно резко упала боевая и политическая подготовка в частях 24-й кавалерийской дивизии. Дивизия стояла в районе города Лепель, и ее жилищно-бытовая и учебная базы были еще далеки от завершения. На этой основе возникало много нездоровых настроений, а ко всему этому прибавились настроения, связанные с арестами командиров. Находились и такие, которые занимались злостной клеветой на честных командиров с целью подрыва доверия к ним со стороны солдат и начальствующего состава. Пришлось резко вмешаться в положение дел, кое-кого решительно одернуть и поставить вопрос так, как этого требовали интересы дела. Правда, при этом лично мною быт в ряде случаев допущена повышенная резкость, чем немедленно воспользовались некоторые беспринципные работники дивизии. На другой же день на меня посыпались донесения в округ с жалобой к Ф.И.Голикову, письма в органы госбезопасности „о вражеском воспитании кадров“ со стороны командира 3-го конного корпуса Жукова».[83]