Жулики. Книга 3
Шрифт:
А Боярин -"Колобок" уже поднимался со стула и наливался нехорошим свекольным цветом. Затем он распахнул свою пасть и заорал голосом, неожиданно визгливым и требовательным:
– Что сие значит? Разбой? Кто допустил? Где сторож? Запорю! В батоги!– выплевывал он слова и надвигался на Мишку, размахивая здоровенной тростью, с набалдашником в виде львиной головы.
Немец-управляющий, выплевывая осколки зубов, благоразумно уполз под столик и выглядывал оттуда, из-за свисающей скатерки, шелудивым псом. Грязнов же, не понимая, что нагрянувшие к нему незваные гости, вполне могут и с ним так
– По какому праву? Хамы!! Сатисфакции!!! В суд!!! Государыне-Императрице!!! В железа!!! В Сибирь!!! В каторгу!!!
– Достал ты уже всех визгами своими,– перебил его Мишка и видя, что придурок -"Колобок"– образца 18-го века, намахивается на него своей тростью, перерубил ее пополам и развернув Грязнова, пнул коленом под обтянутый фраком зад. Боярин скакнул в сторону столика, снося его с места вместе со стульями и прикладываясь свекольной рожей к мраморному полу, а Мишка, не давая ему опомниться, шагнул следом и, перевернув пинком тушку боярина, приставил лезвие сабли к его жирной шее. От такого бесцеремонного обращения, явно не привыкший к такому боярин, из свекольного цвета, резко перекрасился в абсолютно белый. Побледнел как полотно и залязгал зубами. Впервые за всю свою паразитическую жизнь он подвергся насилию и унижению и, будучи деспотом по натуре в душе, конечно же, как и положено, пригрел душонку раба. Ничтожного и трусливого.
– Прошу прощения,– забормотал он, голосом подобострастным и испуганным.– Не имею чести быть вам представленным, господин поручик. По какой надобности изволили посетить нас в наших палестинах?
– Так-то уже лучше,– Мишка поднял один из опрокинувшихся венских стульев и сев на него, закинул ногу на ногу, уперев ботфорт со шпорой, в плечо лежащего перед ним боярина.
– Мы из канцелярии Безбородько, посланы тебя, сукин сын, арестовать и в Сибирь препроводить. Разгневалась на тебя Матушка-Императрица, прослышав про дела твои беззаконные, богопротивные. Велено тебя отправить в Туруханск и по дороге удавить, чтобы другим неповадно было,-
ткнул он "Колобка" носком ботфорта. А у того, от новостей сообщенных, отвисла челюсть и глаза полезли на лоб, делая его еще более похожим на "Колобка" из века двадцатого. Немец испуганно пятился на четвереньках, набожно осеняя себя крестом католическим и расплываясь в подобострастной улыбке.– «Я здесь ни при чем. Это все он, подлец. А я так – мимо проходил».
– Стой, морда фашистская,– махнул ему рукой Мишка.– С тобой следствие отдельно разберется. А ты боярин…, точнее уже и не боярин, а просто, холоп Грязнов, собирайся, и мыла кусок прихватить, не забудь.
– Мы– мы– мыло зачем?– трясясь, спросил "Колобок".
– Веревку намыливать, придурок. Казенное на тебя что ли расходовать? Шевелись, изменник, пока саблей не помог,– Грязнов перевернулся на живот и, встав на четвереньки, пополз, в сторону входных дверей в особняк. Щеки его тряслись и локти подгибались. Так и дошаркал до дверей, которые вдруг распахнулись, приложившись створкой ползущему хозяину прямо в лоб с треском, приводя его и вовсе в состояния прострации и изумления. Так и сел на задницу, растопырив ноги в лакированных
– Эт-то что?– вопрос задала, очевидно, боярыня Грязнова, стоящая на пороге вся в кружевах и воланах, с идиотской шляпкой, на взбитых в Вавилонскую башню волосах. Лет боярыне, наверное, действительно было не более тридцати, но за толстым слоем пудры и румян – это было не понять и Мишка, влезший в образ "опричника-кагэбэшника", смерив ее презрительным взглядом, процедил сквозь зубы:
– А-а, вот и боярыня Грязнова, надо полагать, собственной персоной? По тебе, курица, тоже веревка соскучилась. Собирайся-ка, с муженьком в Сибирь поедешь. Там на свежем воздухе, живо поймешь, что да как,– и равнодушно смотрел, как заваливается от его слов в обморок хозяйка поместья.
– За что же немилость такая? Чем прогневил Матушку-Императрицу?– завопил вдруг Грязнов, приходя в себя от полученных известий и травм.
– Аль сам не знаешь, собачий сын?– удивился Мишка.
– Наветы!!! Все облыжно!!! Господин поручик, как перед Христом Богом!!! Клянусь!!!
– Ты еще Бога вспоминаешь. Сволочь!-
Мишка отшвырнул стул.– За сколько Россию продал? Ну, колись гад?– от такого обвинения Грязнова снова бросило в жар, и шишка на лбу стала не так заметна. – "Это я, кажись палку перегнул слегка. Увлекся",– подумал Мишка и с удивлением услышал вопль Грязнова:
– Не своей волей, принудили. Жизни лишить супостаты, грозились и всю фамилию извести. Каюсь! Взял!
– Сколько?– опешил Мишка.
– Пятьдесят тысяч ассигнациями,– зарыдал Грязнов.
– Вот, значит, на какие деньги хоромины эти отгрохал, гад? Бери бумагу, чернила и пиши покаянное прошение на имя Императрицы со всеми своими пакостями. В подробностях. Где, от кого, сколько, когда и за что. Более для тебя ничего сделать не могу, мерзавец, – и повернувшись к пришедшей в себя боярыне Грязновой, над которой хлопотали дворовые девки, скомандовал ей:
– Чего разлеглась свиньей? Марш за чернильницей, пером и бумагой. Бегом!!!– и боярыня, забыв про то, что она боярыня, помчалась в глубины дома, заполошно вереща:
– Господи, пронеси и помилуй,– а через минуту уже вернулась со всем, что требовалось, и опасливо косясь, на Мишку, выставила все на столик:
– Пиши скорее, Вадим Аполлонович, видишь, господин поручик в нетерпении гневается,– подсунула она листы бумаги под руку мужа, уже сидящему за столом и трущему шишку на лбу.
Глава 4
Писанина заняла минут сорок и за это время немец управляющий, пытался несколько раз сбежать и, в конце концов, так надоел Мишке этими своими рывками то туда, то сюда, что он велел Тихону взять у стоящего внизу крестьянина вилы и приставил его к немцу:
– Еще раз дернется – коли в окорок,– разрешил он ухмыляющемуся злорадно Тихону и, повернувшись к боярину Грязнову, склонился над ним.
– Складно излагаешь, молодец. Так глядишь и до Турухана живым доберешься, вместе с красавицей боярыней,– от этих слов боярин даже язык от усердия высунул и заскрипел пером еще бойчее.