Жунгли

Буйда Юрий Васильевич

– Бери, бери…

– Охренеть не жить! – Люсендра была растрогана. – Ген, давай я тебе отсосу за это, что ли…

– Эх, Люська, - сказал Гена, - какая же у тебя жизнь темная… - Темная и дикая…

Климс добрался до психбольницы минут за пятнадцать. Спрятав мотоцикл за кочегаркой, он пересек двор и остановился под вторым от крыльца окном.

Когда-то его мать работала в больнице медсестрой и он часто здесь бывал. Однажды мать сказала: «В зоопарке можно работать, но не жить» - и уволилась. С той поры здесь ничего не изменилось. Приземистые кирпичные дома с окнами, слезившимися черной мглой, по-прежнему производили гнетущее впечатление. С утра до вечера

персонал боролся с неисправностями водопровода, канализации, отопления, но все равно пациенты, ходившие по больнице в одних носках, тащили за собой из туалета мокрые следы: война в туалете иногда поднималась выше щиколоток. Зимой больных сбивали в кучи, собирая в те палата, где работало отопление. Лежали здесь в основном алкоголики и бомжи. Осенью они стекались сюда, чтобы пережить морозы. По вечерам они вылезали в окна, чтобы раздобыть выпивку, а ночью устраивали попойки с дежурными медсестрами, которые потом сами лечились от белой горячки, - их помещали на втором этаже, в женском отделении. Весной врачи и медсестры выгоняли пациентов на сельхозработы: алкоголики копали сестринские огороды, чинили крыши, получая за это еду и выпивку. Они мастерили из кирпичей и нихромовой проволоки примитивные электроплитки, на которых варили картошку в палатах. Из-за этих плиток то и дело вспыхивали пожары.

Сюда часто наезжали комиссии, после чего менялись главные врачи, но все оставалось по-прежнему, зимой лопались трубы парового отопления, а летними ночами огромная Жанна Д’Арк, медсестра и мать троих детей, трахалась с каким-нибудь пациентом, а потом пыталась сгореть от стыда во дворе: лила на голову спирт, чиркала спичкой, падала наземь и била всех толстыми ногами, пока ее не уволакивали в палату.

Климс постучал в окно, забранное решеткой. Прислушался, постучал еще раз – громче. Лязгнул запор, под навесом вспыхнула лампочка, и из двери высунулся Гондурас. Климс четыре года сидел за одной партой с этим парнем, который однажды на уроке географии отказался при девчонках произносить слово «Гондурас», потому что, как он объяснил потом директору школы, не может же иностранное государство называться так же, как наш гондон.

– Ты бы еще утром заявился, - сказал Гондурас сонным голосом. – Ладно, пойдем.

– Куда еще?

– Куда надо.

Они обогнули здание и оказались перед железной дверью. Гондурас звякнул ключами, отпер дверь, включил свет в коридоре и загородил вход. Климс понял – достал деньги, отсчитал купюры.

– Две, - сказал Гондурас.

– Ты же говорил – тыща.

– Две, - повторил Гондурас.

Климс протянул купюру, и Гондурас посторонился, пропуская его в коридор.

– Слушай сюда, - Гондурас понизил голос. – Она сама сюда притащилась с обезьяной…

– С какой еще на хер обезьяной?

– Мне откуда знать? Обезьяна и обезьяна. Мартышка, что ли. Ученая. В юбке. – Гондурас хохотнул. – В общем, обезьяну посадили в гипнотарий – утром с ней разберемся, а ее я отвел сюда…

– Что значит – сама притащилась?

– Кто-то ее привез, но я не видел кто. Когда ее привезли, на вахте я был один, регистрировать не стал. Понял?

– Как ее зовут? – Климс проглотил комок, застрявший в горле.

– Да хер ее знает!

– Молодая?

– На пацана похожа. – Гондурас осклабился. – Ни сиськи, ни с письки, и жопа с кулачок. Лилипутка какая-то. – Подмигнул. – На твою Веронику Сергееву похожа. – Вероникой Сергеевной звали мать Климса. – Извини.

– Сколько у меня?

– Часа три, - сказал Гондурас. – Сюда, конечно, никто не сунется, но дверь я запру – на всякий случай.

– Вода есть?

– Чего?

– Вода там есть?

– Должна быть. – Гондурас широко улыбнулся. – Помыться хочешь?

Климс сплюнул. Его трясло

от возбуждения, но он не хотел, чтобы Гондурас это заметил.

– Стучать не буду, - сказал Гондурас. – Когда приду, тогда и приду. Услышишь. Ты пешком?

– На ракете на хер.

Климс дождался, пока Гондурас запрет дверь, и только после этого направился в дальний конец коридора к двери, которая вела в душевую.

Девушка лежала на полу, свернувшись калачиком. Босая, в рваных джинсах, короткой майке. Климс присел на корточки, откинул свалявшиеся волосы с ее лба. На ее губах запеклась кровь, лицо опухло, на щеке ссадина.

– Сейчас, - прошептал Климс. – Сейчас я тебя отмою, и будешь красавица.

Девушка застонала, когда он принялся стаскивать с нее джинсы.

– Ничего, потерпи… - Климс отшвырнул джинсы в угол и перевернул девушку на бок. – Потерпи…

Гондурас не соврал: девушка была худенькой, с маленькой грудью, но задница у нее была вполне спелая. Климс ущипнул ее. Девушка со стоном перевернулась на живот и закрыла голову руками.

– Сейчас, - сказал он. – Сейчас, милая…

Он быстро разделся, отрегулировал воду, хлеставшую из лейки, подтащил девушку поближе и стал ее намыливать.

– Ну на хер! – Девушка очнулась и пнула Климса коленом. – Отстань!

– Вот сука! – Климс дал ей пощечину. – Драться? – Взял ее за ухо. – Башку оторву.

Она вдруг оттолкнула его, отползла к стене и села.

– Ты кто, мужик? – Голос у нее был хриплый и почти трезвый. – Ты извращенец, что ли?

– Я-то? – Климс снял с крючка ремень без пряжки, взмахнул. – А сама-то как думаешь?

Она нахмурилась, уставившись на его напряженный член, перевела взгляд на его лицо.

– Не надо, мужик, - прошептала она. – Я сама тебе дам, слышишь…

– Тебя как звать, красотка?

– Саночка… Я что хочешь тебе сделаю, мужик… Я тебе сама дам…

– Дам! – Климс наклонился к ней. – Ты думаешь, мне надо то, что ты мне дашь? Ты шлюха, что ты мне дашь? Манду свою дашь? Да? Манду? – Он легонько ударил ее ремнем – девушка закрыла голову руками. – Вероника Сергеевна! – В голосе его прозвучало презрение. – Ты еще не знаешь, кто такая Вероника Сергеевна. Но сейчас ты все узнаешь, шлюха…

Девушка попыталась вскочить, но поскользнулась и брякнулась на колени.

Климс встал над нею, на мгновение превратившись в монумент Праксителя или Фидия, набрал полные легкие воздуха и обрушил на ее плечи ремень. Девушка закричала. Климс снова ударил. И снова. Он не знал, на каком ударе его захлестнет оргазм, и не спешил приближать этот миг.

Прежде чем устроиться в психбольницу, Гондурас успел поработать и на стройке, и курьером в интернет-магазине, и охранником на рынке, и даже подсобным рабочим в центре селекции сельскохозяйственных животных. Гондурас вспомнил, как пришел навестить деда, умиравшего от рака. В тот день старик вдруг понял, что ему уже ничто не поможет – ни операция, ни химиотерапия, ни чудо. Он сидел на кровати, глядя на стену, и когда Гондурас вошел в палату, даже не повернул головы. Гондурас встал между стеной и дедом. Старик не шелохнулся. Глаза его были живы, на реснице дрожала капелька, но взгляд его был мертв.

Точно так же выглядел и Климс.

Когда Гондурас под утро пришел в душевую, Климс сидел на скамейке в раздевалке с погасшей сигаретой в зубах. Гондурас заставил его вымыться, помог одеться, потом сходил за брезентовым мешком для белья. Они упаковали тело в мешок, кинули в грузовики отвезли в Кандаурово, в дачный поселок, на стройку. Тело спрятали на чердаке недостроенного флигеля. Гондурас оторвал несколько половых досок. Они засунули труп между лагами, уложили доски на место. За все это время Климс не произнес ни слова.