Жунгли
Шрифт:
В тот день, когда Филю в очередной раз – и, как всегда по телефону, – вызвали на уборку теней, работать ему пришлось в одиночку. Он довольно быстро управился с небольшим бесформенным пятном и уже собирался возвращаться к себе, как вдруг внимание его привлекло сизое пятно метрах в пятнадцати-двадцати от входа в цех. Вскинув метлу и скребок на плечо, он приблизился к оторвавшейся тени. Под навесом серебрились канистры с бензином. Спички… Филя хлопнул себя по карману: спичек у него не было. То есть они были, но в доме, потому что обычно эту нехитрую операцию выполнял старший по команде. Что ж, придется сходить за спичками. Но ноги не слушались. Он остановился в двух шагах от тени, по инерции думая о спичках, – у его ног распласталась тень молодой женщины со спелыми бедрами, в балахоне на голом теле и с родинкой там, где…
Он присел на корточки, осторожно положив рядом с собой метлу и скребок, и коснулся тени руки той, которую когда-то все называли Лизеттой. От жары в глазах у него потемнело. С трудом выпрямившись, он подхватил инструменты и, пошатываясь, убрался домой, где первым делом сунул голову под кран с холодной водой.
Кое-как поужинав, он перечитал инструкцию, но, так и не уяснив, что он должен предпринимать в подобных случаях, лег на кровать и стал ждать телефонного звонка. Сведя брови на переносье и сжав губы, он ждал звонка, тогда как по инструкции это он сам должен был доложить начальству об отбившейся тени и получить вместе с выговором дальнейшие инструкции. Но наступил вечер, вспыхнули фонари и прожекторы, а звонка так и не было.
Выглянув в окно, Филя хорошо различил застывшую на белой поверхности площадки тень Лизетты. Вспомнил: когда он коснулся ее, пальцы ощутили тепло. Бетон в солнечные дни сильно нагревался и долго удерживал тепло.
В вышине прогрохотало. Быстро приближался грозовой фронт, и Филя, привычно помолившись, с печальной улыбкой подумал о ночном ливне, лег и уснул.
Утром он не нашел завтрака на кухонном столе. Но зато тень нисколько не пострадала от обвального дождя, бушевавшего всю ночь. Бормоча инструкцию строка за строкой, Филя осторожно коснулся тени лизеттиной руки. Она была теплая. И ему показалось, что она сделала такое движение, будто хотела ответить рукопожатием. Почудилось, конечно. Искушение…
Но в том, что это была именно Лизетта, он уже не сомневался. Это лицо, балахон, красивое место между грудями, эта родинка…
Филя проговори вслух инструкцию с начала до конца еще раз и вдруг понял, что в тексте сокрыт некий тайный смысл, который можно выявить, убрав, например, цифры и расставив слова в другом порядке. Но каков должен быть этот порядок? Какому закону он должен подчиняться? Гармонии небесных сфер? Здесь, на живодерне, куда, выходит, привозили и людей… И еще он понял, почувствовал, что даже если ему и удастся выполнить эту операцию, тексту будет недоставать двух или даже трех слов, которые в нем просто-напросто отсутствовали. И где их взять, если их не было в тексте? Быть может, они содержатся в каком-нибудь другом тексте? Например, в словообильных житиях святых? Или даже в тех, которые сохранились в его памяти со школьных лет? С детства? А вдруг – эта мысль едва не парализовала его – ему придется самому придумывать эти недостающие слова? Но ведь слов в мире не меньше, чем мух…
От волнения он взмок.
Стараясь обрести душевное равновесие, он решил обойти территорию базы. На это понадобилось не так много времени, как ему сперва представлялось. Здание канцелярии было абсолютно пусто – ни стула, ни забытой бумажки, ни закатившегося в угол огрызка карандаша. Главные и задние ворота были заперты, но в отсутствие охраны любой ловкий человек мог пробраться на территорию базы. Не без сердечного трепета Филя открыл ворота ближайшего цеха. Он был пуст. Ни оборудования, ни пятен на полу или стенах, ни обрывка проволоки или обгоревшей спички на полу. То же самое было и в остальных корпусах. Только лампочки горели всюду. И все. Значит, на базе остались Филя и тень. Он вдруг обернулся на слабый шум: сзади подошел и ткнулся носом в колено слепой пес. Значит, их трое. Он лег у стены цеха, закрыл глаза, увидел мать с вязаньем на коленях, священника с дрожащими лиловыми губами, шептавшего о радости, услышал слова, некогда звучавшие здесь и обладавшие такими смыслами, которые не могла вместить его душа, и провалился в небытие – в сон.
Очнувшись после обморока и убедившись, что тень на месте, он бегом вернулся в дом и склонился над инструкцией. Убрал цифры. Что-то изменилось, но незначительно. Однако Филя вдруг с изумлением обнаружил, что некоторые фрагменты текста обладают определенным ритмом. Он взялся беспорядочно, наугад переставлять слова. Текст иногда вдруг обретал какой-то смутный, невнятный смысл – просто смысл сам по себе, который угасал, стоило поменять местами два-три слова или поставить знак препинания. Нет, впопыхах такую работу ни за что не сделать.
С бумагой и карандашом он устроился рядом с лизеттиной тенью и, читая вслух то, что получалось, принялся выстраивать слова в том или ином порядке, словно советуясь с тенью, – хотя и понимал, что со стороны это выглядит смешно, но единственным свидетелем был слепой пес, – и Филя продолжал писать, зачеркивать и начинать все с начала. Он очень устал, и от усталости ему даже показалось на миг, что тень придвинулась ближе к нему, а в какой-то момент – коснулась его руки. Он уснул тут же, на площадке, положив исписанные листки под себя, чтобы в случае ночного дождя сохранить в целости текст.
– Черт возьми, – прошептал он, медленно погружаясь в сон, – а ведь ты была единственная женщина, кроме мамы, с которой я целовался. В первый и последний раз…В детстве, помнишь?
Утром ему не хотелось есть. Мысль о еде и в голову не приходила. Зато вдруг вспомнилось, как улыбалась Лизетта, раздеваясь на берегу реки, и как прыгала через скакалку, и какие у нее были глаза, когда она сердилась… Это было наваждение, и, защищаясь от бешеного напора этого наваждения, того непонятного, влекущего и пугающего, что открылось ему вдруг в пустых цехах живодерни, он схватился за карандаш.
Тень Лизетты едва заметно улыбнулась.
Спустя неделю строчки на бумаге помимо Филиной воли выстроились в таком порядке, в каком принято выстраивать стихи. Ошеломленный Филя перечитал написанное и тупо уставился на тень. В это мгновение он вдруг понял, каких слов недостает в конце. Вписал их и прочел вслух:
Те ан комали, лютер вертерог – Гумер аморе, лав – те ан комали. Но миролохи – те не паллонай ли, Когда и бехер адорате рох. Лютеллия! А вулли аберрок? Не филио, не мув и не опали, Не без отеро, нежная афалли, О куннилингус! Стелла аннобох, Но тристия, те глосса и улла, Те ан амиле, са не тор у края, Коль отто фил, то эстер те фулла. Не питто фаллос, номо, эт кормляю, Фелляция, лютеллия, – сола! – Коттаю анно: я тебя любляю…– Любляю, – прошептал он, – на этом языке, вероятно, так произносится «люблю».
Когда люди из городка наконец отважились взломать главные ворота и вошли на территорию базы номер 8991-Л, они не обнаружили никаких признаков живодерни, вообще – никого и ничего. Только три сизые тени на ослепительно белом бетоне – слившиеся в нежном объятии мужскую и женскую и чуть поодаль – тень слепой собаки. Грозно рыча, зверь оскалился, не подпуская к теням на бетоне живых людей.
Люди ушли.