Жупочка стреляет на поражение
Шрифт:
И нам не по пути.
Ты лучшая из вшей,
Твои работы – блеск!
Меня заметь скорей,
О, дар ты мой небес!
Это была короткая история о том, как человек неумелый влюбился в вошку и получал удовольствие от её укусов. В натуре, я заменила бы слово «работы» на «укусы».
Ну, а кроме шуток, ясно дело, что стих посвящён Дануте, которая у нас как раз белошвейка на фабрике по пошиву мужского исподнего. Вполне возможно, что половина здешних мужчин носит полосатые панталоны, сшитые нашей госпожой Шёлкиной.
Умеет
Интересно, как там Аристарх? Вконец заколебал нашу белокурую музу? Или, может, каким-то чудом добился её благосклонности?
Следующим в буклете Гнева Умилёва красовалось короткое безграмотное и бесформенное нечто:
Крутятся в страстном танго жирнова нашей любви...
Только б не попали в них я...
И ты.
Жирнова... Мне представилась тучная пара, которая пытается кружиться по залу, но в итоге толстяки мячиками катаются по полу со страстными выражениями на лицах. Ух, ядрёная картина!
Хватит с меня буклетов! Иначе у меня от такого пойдёт кровь из глаз. И я шагнула в зал, чтобы через несколько минут заработать себе кровь из ушей.
Первым на сцену вышел Аристарх всё в том же коричневом костюме в мелкую клеточку и – божечки! – с гитарой! Да ладно! Он будет петь?!
Вскоре я узнала, что мой бывший друг отныне страдает вовсе не по Дануте, нет. ОН СТРАДАЕТ ПО МНЕ!
Пока зрители рассаживались, выступающий притащил на сцену высокий табурет, стойку с микрофоном и сел.
Когда Аристарх долго и мучительно пытался взять первый аккорд, кто-то не выдержал и выкрикнул:
– Отберите у него кто-нибудь гитару!
Но наш поэт – воробушек стреляный, поэтому продолжил мучить бедный музыкальный инструмент и вскоре запел:
Жупа!
Твоя пятая точка не даёт мне покоя.
Жупа!
Одиноким я волком по тебе вою!
Жупа!
Не забуду тебя, даже будучи трупом!
Жупа!
Ну, налей для меня ты хотя б тарелку супа.
Жупа!
Я скучаю по твоим пирогам...
За твоё рагу я душу продам...
Жупа! Жупа... Жупа...
Я так скучаю по твоим косякам!
За твою траву я душу продам...
Жупа! Жупа-а-а... Жупа-а-а...
Тут его голос дал петуха, и протяжное «а-а-а» он пропел, как будто сунул два пальца в розетку и теперь через него проходит ток.
Ох, так стыдно мне было лишь когда я подарила кайф гостям в королевском дворце... Нет слов! То есть, стоило мне излечиться и похорошеть, как – бац! – и в меня влюбились! Разглядел-таки красоту моей души. Вот... мудила! А, вот, не жаль мне тебя! Ни капли!
Внезапно мне стало смешно и как-то тесно. Кажется, я пришла сюда сегодня в последний раз. И с этими мыслями я тихонечко удалилась подальше от влюблённых недотёп и горе-поэтов, пока меня не узнали. Это больше не моя жизнь и не моя история.
***
На следующее утро на меня напала золушка и укусила. То есть я как угорелая
От счастья я прыгала на кровати, сломала три ламели, махнула на это дело рукой и отправилась на кухню крутить косячки.
Жизнь прекрасна! Гедеон приедет ещё нескоро, а значит... отведу душу!
Что сказать... Душу я отвела. И я даже не спалилась бы, но мне, накуренной до блаженного состояния, приспичило отнести старьё на паперть, где круглосуточно сидят попрошайки.
Лучше бы я сидела дома!
Но нет: нагрузив сумку на колёсиках и дополнительно обвесив её мешками с вещами, я пешком отправилась к храмовой площади, где не только благополучно рассталась с хламом, но и в прямом смысле озолотила жалобно глядящую на меня мамашку с дитём на руках.
Тут бы мне повернуть домой, но я зашла в храм – поговорить с богом на свой лад.
– Бог! Ну, спасибочки! Классный подарок ты мне сегодня забабахал! Я б те тоже дала курнуть, но не знаю, в какую дырку тебе сунуть косяк!
– Бесстыдство! Беспредел! Какое святотатство! – послышалось во всех сторон.
– А ну, цыц! Я тут с Богом, вообще-то разговариваю, а не с вами! – рявкнула я на бабок, волком глядящих на меня.
– Фупотька?! – прозвучал знакомый голос.
Мой расфокусированный взгляд с трудом вычленил из группы бабок тётю Галю Душнявскую, то бишь Галину Прокопьевну. Безусловно, это была она, её «фефект» речи ни с чьим другим не спутаешь. Также только она зимой и летом с гордостью носит берет под названием «кошмар трипофоба[1]». От одного вида коричневых неровных пятнышек на ворсистом сиреневом фоне у меня к горлу подкатила тошнота. Надо запретить людям носить такие головные уборы!
– Здра... гм! – я рукой закрыла рот и опрометью бросилась прочь, чтобы не осквернять храм своей «проблеватикой».
Чем дальше от меня становился кошмарный берет Галины Прокопьевны, тем лучше мне становилось, и я, дабы использовать дни свободы на полную катушку, направилась в Обменный переулок – побазарить за жизнь с Гуном, которому я несколько лет подряд сбывала травку.
В лавке Гуна, замаскированной под обувную мастерскую (собственно, она таковой и являлась, а запах клея надёжно перебивал остальные нежелательные запахи), меня не узнали.
– Вам кого, дамочка? – мне навстречу вышел сам Гун.
– Так это же я, Жупочка, – разулыбалась я знакомому лицу.
– Хто? Непохожа что-то.
– Мне горб вылечили, вот я и поменялась. Ну же, неужели забыл меня? Мы же столько лет сотрудничали!
– Жупочка? – брови Гуна, которые были светлее смуглой загорелой (или просто грязной) кожи лица, поползли вверх. – Да Ладно?! Ты?
– Я!
– Товар где?! – на всю лавку рявкнули на меня.
Я аж чуть не села прямо на пол, но потом вспомнила, что я дочь самого короля Галлии, и меня отпустило.