Журавль в небе
Шрифт:
— Хорошо, — неуверенно ответила Натка. — Только дед из холодильника селедку стащил. Я отобрала, но он, кажется, успел немножко съесть.
— Детский сад, — с досадой начала Тамара. — Ну как вас оставлять?
— Нет! — тут же перебила Натка. — Он говорит, что не успел! Ябедой меня обзывает! Ма, Аня мне свою юбку отдала, кожаную. Она ей велика, а мне почти как раз, только чуточку ушить надо. Ты ушьешь? А то Новый год скоро, а я без кожаной юбки! Ты мне плеер купила? Когда ты приедешь?
— В субботу утром, — виновато сказала Тамара. — Плеер… да. Привезу.
— Ура! — тут же завопила Наташка. — А
— Даже лучше, — уверенно ответила Тамара, совершенно не представляя, о чем говорит. — Дай трубку дедушке.
— Здравствуй, доченька. — Глуховатый голос деда лился ей прямо в душу, наполняя теплом и покоем. — Как ты там? Не болеешь? Не мерзнешь? Кушаешь хорошо?
— Пап, ты зачем селедку своровал? — Тамара старалась говорить как можно более грозно, но сама чувствовала, что у нее не очень-то получается. — Вот приеду — я с тобой разберусь!
— Ну, так и приезжай скорей, — с готовностью откликнулся дед, непринужденно игнорируя селедочную тему. — Мы уж тут соскучились. Анечка нынче заходила, супу с клецками наварила, вкусного. Она у нас умница. Наташеньке одежку какую-то подарила, а мне — рубашку в клетку. Я ей с собой баночку помидоров дал, а варенье она не стала брать, говорит, старое еще не кончилось. Наташенька полы вымыла. Пес кашу не жрет. Тапки твои таскает туда-сюда. Совсем растрепал. Так что ты уж скорей приезжай, мы без тебя никак не можем.
— И я никак без вас не могу. Папочка, ты уж не болей, пожалуйста. Чейза сыром не корми. Сам селедку не трогай. Присматривай за Наташкой, вся надежда на тебя. Я послезавтра приеду. Я тебя люблю.
Она положила трубку и только тогда заметила, что Евгений стоит в дверях ванной, в руках — мокрые пластиковые тарелки, а выражение лица у него такое странное…
— Ты чего такой? — осторожно спросила она. — Что случилось?
— Завидую, — помолчав, буркнул он сердитым и одновременно жалобным голосом, потопал к тумбочке, опять принялся что-то распаковывать, раскладывать по тарелкам, резать. — Я тебе жутко завидую, вот что случилось. Тебя ждут, тебя любят… Когда ты по телефону говорила, у тебя лицо прямо светилось. Малыш, ты счастливый человек, и я тебе завидую.
— Да брось. — Тамара растерялась и даже испугалась почему-то. — Что за глупости — завидует он… Конечно, ждут, а как же! И любят, да. Так и я их всех люблю. Это же семья, обыкновенное дело. У всех так. И тебя тоже ждут и любят…
— Нет, — перебил он с досадой. — Ты просто не понимаешь. У тебя все так хорошо, что ты даже представить себе не можешь другое… Когда не ждут и не любят… И даже еще хуже. Ладно, не обращай внимания. Что-то я совсем не о том заговорил, тебе это не интересно. Давай поедим — да и гулять пойдем, да?
— Да, — рассеянно согласилась она, думая совершенно о другом. О том, что он уже не раз говорил, что его не ждут, а теперь заявляет, что и не любят… Это было ей интересно, как, впрочем, интересно было все, что его касается. И еще это пугало ее, и удивляло, и… раздражало, что ли? Тамара повертела свои ощущения, порассматривала со всех сторон: откуда бы взяться раздражению? И поняла: она ему просто не верит. Как может человек, у которого есть семья… ну, жена — особый разговор, мало ли что бывает, в конце концов, у нее тоже муж… ох, черт, совсем запуталась. Но ведь у нее есть дед и девочки,
— Я тебе не верю, — хмуро сказала Тамара, пряча глаза и гоняя маринованный гриб пластмассовой вилкой по пластмассовой тарелке. — Ты извини, я не хочу тебя обидеть, но… Разве так можно говорить? Ты сам какие-то ужасы выдумываешь, а потом сам же и страдаешь. Это неправильно.
Евгений удивленно уставился на нее, помолчал, а потом не очень уверенно проговорил:
— Да я не страдаю… И ужасы не выдумываю. И нет никаких ужасов, все обыкновенно: жене на меня плевать, сын уже большой, он и без меня прекрасно обходится, у родителей главная забота — Вера… сестра моя. У нее в жизни все как-то не складывается, вот старики ее проблемами и заняты. Никаких ужасов, просто я… никому не нужен, вот как получается. Да это ничего, я привык.
Она беспомощно смотрела в его синие глаза, в его совершенно спокойные синие глаза, и не верила ему, потому что поверить было страшно, и старалась не заплакать, и думала, что нужно сказать что-то очень важное, что-то необходимое, чтобы он понял, что не прав, и никак не могла придумать ничего толкового, и сказала:
— Ты мне нужен.
— Надеюсь. — Он заулыбался, засверкал глазами, медленно протянул руку и осторожно тронул пальцем ее нос. — Надеюсь, что нужен. Кто еще тебе колбаски принес бы? И миндальных пирожных, да? Отвечай честно — все дело в этом, правда?
— Правда, — честно ответила она, глядя в синие смеющиеся глаза и чувствуя мгновенное облегчение. Она всю жизнь избегала драматических сцен и высоких слов, и сейчас обрадовалась тому, что он все превратил в шутку. Ему совершенно не обязательно знать, что это вовсе не шутка — колбаска, пирожные, халат, сапоги… Дурацкий китайский кабак, спокойный сон посреди дня, бесцельная прогулка по вечерней Москве. Никто никогда не интересовался, что она ест, когда отдыхает и во что одевается. Только бабушка и дедушка, но это было давно, еще в детстве, но детство кончилось рано, когда старики стали болеть и слабеть, и ей самой пришлось о них заботиться. Сначала — о них, потом — еще и о муже, потом — о детях. Она забыла, что это такое — когда кто-то заботится о тебе. Она даже и не догадывалась, как это ей нужно.
Евгений убирал с тумбочки остатки их ужина, заворачивал мусор в пакет, наводил порядок, не позволял ей, как он сказал, «пачкать руки», потом помогал ей одеваться, застегнул «молнии» на новых сапогах, подал дубленку, проверил, не забыла ли она новые рукавицы… Она чувствовала себя маленькой, беспомощной и зависимой, но нисколько не боялась этого чувства, потому что о ней заботился он — большой, сильный и родной.
— О чем ты думаешь? — вдруг спросил Евгений, уже собираясь распахнуть перед ней дверь. — Мне иногда страшно хочется узнать, о чем ты думаешь. Вот прямо сейчас, вот в этот момент.