Журавль в небе

Волчок Ирина

— Ну что такое, в самом деле… Не хватало еще, чтобы и вы тут свалились! Все уже позади, состояние удовлетворительное. Может, вам укольчик, а? И — домой, спать. А муж ваш где? Ушел?

— Не знаю. — Тамара продышалась, облизнула сухим языком сухие губы и жалобно попросила: — Мне бы увидеть дочку… Только взглянуть, один разочек, а?

— Пойдемте-ка ко мне, — помолчав, сказал хирург, прихватил Тамару за локоть жесткими сильными пальцами и зашаркал по коридору, почти волоча ее за собой, потому что она едва двигалась, переполненная тяжелым черным страхом.

В крошечном, но странно пустом

кабинете — только маленький письменный стол, два стула и подвесной шкафчик на стене — врач усадил ее, сел сам, сложил руки на столе и вздохнул:

— Ну, давайте поговорим. У вас ведь есть вопросы, да?

— Я забыла, как вас зовут, — растерянно сказала Тамара, глядя на его руки. — Имя какое-то редкое… Извините.

— Иван Иванович. — Он поднял руку и помахал ладонью перед ее лицом. — Меня зовут Иван Иванович. Действительно, редкое имя. Может быть, все-таки укольчик сделаем? Нет? Ну, тогда выпейте вот это…

Он встал, полез в шкафчик на стене, позвякал там чем-то и протянул Тамаре большой граненый стакан с темной жидкостью на дне. Она послушно глотнула, поморщилась — жидкость была горькой и вонючей, — поставила пустой стакан на стол и опять уставилась на его руки.

— Операция прошла благополучно, — начал говорить Иван Иванович размеренным докторским голосом. — Состояние больной удовлетворительное. Осложнений не ожидается.

— Да, да, — перебила Тамара торопливо. — Я знаю, спасибо… Мне девочка сказала, она первая оттуда вышла — и сказала. Пустите меня к дочке, пожалуйста. Мне бы на нее посмотреть надо. Хотя бы издалека.

— Сейчас нельзя. — Иван Иванович сел и опять сложил руки на столе. — Сейчас она в реанимации. В реанимацию я вас пустить не могу.

Почему в реанимации? Как это — в реанимации? Ведь он сам сказал, что все прошло правильно, и состояние удовлетворительное, и осложнений не ожидается… Он сам все это только что сказал! И вдруг — в реанимации! В реани-мацию попадают те, кто умирает, кого вытаскивают с того света… Почему ее дочка в реанимации?

Она ничего не говорила вслух, она просто не могла говорить — голос пропал, но он, наверное, и так знал, о чем она сейчас думает: на этом стуле перед ним пересидело много народу, и все думали примерно то же самое. И он ответил так, будто и в самом деле услышал все ее несказанные слова:

— Ничего страшного, уверяю вас. Многих больных после операции в палату сразу не переводят, держат какое-то время в реанимации. Например, в случае большой потери крови. Впрочем, здесь не тот случай, не волнуйтесь. У вашей дочери… мм… возникли некоторые проблемы с дыханием. Совсем небольшие. Это бывает после наркоза. Ничего опасного. В реанимации вся необходимая аппаратура. Когда она начнет дышать сама — аппарат отключат, и можно будет перевести больную в палату. Вот тогда вы ее и навестите. Вам следует пойти домой и поспать. И наверное, укольчик все-таки надо сделать… К вечеру больная, видимо, проснется, мы ее переведем в палату, вот тогда вы и сможете ее навестить. Ну так как насчет укольчика? Сейчас я сестру позову…

Тамара уже не слушала его. Она встала и на автопилоте вышла из маленького кабинета в длинный больничный коридор, пропахший хлоркой, растерянно огляделась — где тут реанимация? Как же

так, она не спросила у этого… как его… с редким именем, которое она опять забыла, где тут у них реанимация, в которой сейчас лежит ее девочка, потому что не может дышать сама…

В конце коридора мелькнул белый халат — наверное, этот белый халат скажет, где тут реанимация, он-то знает, все медики знают… Но это оказался вовсе не медик, это оказался Николай, и она долго молча смотрела на него с разочарованием и тупым удивлением: почему он в белом халате? Потом вспомнила: ну да, и она тоже в белом халате, когда они приехали сюда, внизу, в раздевалке, им выдали белые халаты, потому что без них в отделение не пускают. Но у кого же узнать, где находится эта проклятая реанимация?

— На втором этаже, — сказал Николай, и она поняла, что разговаривала вслух, даже не замечая этого. — Туда не пустят. Где ты была? Я анестезиолога видел, он сказал, что волноваться не надо, что так иногда бывает… и даже довольно часто… Многие после операции дышат сначала с аппаратом, а потом сами начинают. Он сказал, что ждать не надо. Даже когда аппарат отключат, все равно Аня еще долго спать будет. Наверное, только к вечеру проснется. Том, утро скоро… Давай я тебя домой отвезу, а? Всю ночь на ногах, разве так можно?

А как можно? Вот странный, неужели он и вправду думает, что можно как-нибудь по-другому? Неужели он думает, что можно повернуться и уйти, когда за одной из этих дверей с замазанными белилами стеклами лежит ее ребенок — и не дышит?! Неужели он думает, что можно уехать домой и лечь спать, зная, что за ее ребенка дышит какой-то аппарат, машина, обыкновенная железка, которая в любой момент может сломаться?! Все машины всегда ломаются! А вдруг у них, в этой их реанимации, нет запасной? А Анна не может дышать сама!

Наверное, она опять думала вслух, потому что Николай ответил:

— Ну что ты ужасы всякие выдумываешь? Ничего у них не сломается. Мне врач сказал, что ситуация рядовая, волноваться не надо.

— Они и раньше говорили: операция рядовая, волноваться не надо, — бормотала Тамара на ходу, пробираясь по бесконечным коридорам, пропахшим хлоркой, по каким-то переходам, лестничным пролетам и пустым холлам. — Операция рядовая, а она не дышит!

Этих коридоров, лестниц и пролетов было слишком много для того, чтобы попасть с третьего этажа на второй. Наверное, они специально перекрывают тут нормальные входы-выходы, чтобы посторонние не нашли дорогу в реанимацию. Эта мысль привела Тамару в ярость, и на случайно подвернувшуюся медсестру она набросилась коршуном, требуя, чтобы та не просто показала дорогу, а довела до самых дверей.

— Да вот она, рядом, — равнодушно сказала медсестра, с трудом подавляя зевок. — Вот за этой площадкой — налево… Там табличка, вы увидите. Только вас в реанимацию не пустят. И врача вызвать нельзя, и закрыто там все. Может, дождетесь кого, когда смена кончится. На площадке диванчик есть, вы посидите, подождите… Но это еще не скоро, они в восемь сменяются.

— Ничего, — бормотала Тамара, поднимаясь на площадку и прикидывая, куда сворачивать: на площадку выходило три коридорчика, и все — слева. — Ничего, в восемь — это уже скоро. Я дождусь, ничего…