Журавль в небе
Шрифт:
Она сунулась по очереди в каждый из коридорчиков и наконец увидела нужную табличку над одной из дверей. Потолкала дверь, подергала ручку — действительно закрыто. Ничего, она подождет. Рано или поздно из этой двери все равно кто-нибудь выйдет, может быть, даже тот, кто скажет, что с Анной все в порядке, она дышит сама, ее переводят в палату, а в палату уже можно зайти и наконец увидеть свою девочку. Ничего, она дождется.
— Какой смысл здесь стоять? Пойдем, там правда диван есть, хоть посидишь немножко, раз уж домой ехать не хочешь. Может, съешь чего-нибудь? Тут рядом круглосуточный магазин. Я сбегаю. Чего тебе принести?
Тамара опять как-то отстраненно удивилась: откуда здесь взялся Николай? Он же вроде бы уходил
— Да, — сказала она, с трудом соображая, о чем он ее спрашивает. — Да, конечно… Как хочешь. Я здесь побуду. Я дождусь.
Николай повздыхал, потоптался и молча ушел, а она осталась стоять на том же месте, время от времени толкая и дергая закрытую дверь и напряженно прислушиваясь к тому, что за этой дверью происходит. Ничего за этой дверью не происходило, тишина стояла полная, и это одновременно угнетало Тамару и странным образом внушало ей надежду. Почему там так тихо? Спят они все, что ли? Как они могут спокойно спать, когда за Анну дышит какой-то аппарат? Они сейчас должны не спать, а бороться за жизнь ее дочери… Делать что-нибудь! А они ничего не делают. Если бы что-нибудь делали — было бы хоть что-то слышно. Но может быть, так тихо потому, что и правда ничего страшного не происходит? Может быть, все, что надо, уже сделали, и теперь Анна просто спит. Проснется — и тогда к ней разрешат зайти, и она сама увидит, что все в порядке. Ну почему они закрыли эту чертову дверь?! Неужели не понятно: она должна увидеть свою дочь, она имеет на это право! А они не имеют права не пускать родную мать к собственному ребенку! И кому это все можно сказать? Такое впечатление, что во всей больнице ни одного человека, ни врачей, ни медсестер, ни даже санитарок, а ведь уже утро, куда они все делись?
Потом появился Николай, стал что-то ей говорить, совать в руку какой-то пирожок, попытался увести ее от закрытой двери и усадить на диван. Тамара его не слышала, потому что слушала тишину за дверью, пирожок машинально взяла, а на попытку сдвинуть ее с места ответила с недоумением:
— Как это я уйду? А вдруг кто-нибудь выйдет?
— Не сходи с ума, — устало посоветовал Николай. — Диван — вот он, в трех шагах. Сядешь и будешь ждать. Из этой двери и в эту дверь никто мимо тебя незаметно не пройдет.
— Пить очень хочется, — невпопад сказала Тамара, смутно надеясь, что он уйдет или хотя бы замолчит. Он мешал ей слушать тишину за дверью.
Николай и правда ушел, пообещав принести из того же ночного магазина бутылку минералки, а она осталась стоять на том же месте, почему-то брезгливо держа пирожок двумя пальцами, вяло думая, что надо бы его куда-нибудь выбросить — например, за окно, птицам, — но до окна было далеко, метров пять, а она никак не могла отойти от двери. Когда-нибудь эта дверь откроется, должна открыться — она так долго ждет…
Она так долго ждала, а дверь открылась неожиданно. Ни шума, ни шороха за ней, легкий щелчок — и, чуть не налетев на окаменевшую Тамару, из двери быстро и бесшумно шагнул человек в зеленом комбинезоне, зеленых бахилах и зеленой шапочке. Еще щелчок — и дверь опять закрылась за ним. Тамара с ужасом уставилась на мятую пачку сигарет, которую зеленый человек вертел в очень белых пальцах. Это был он, врач из ее снов, тот самый, который говорил ей что-то, чего она не хотела слушать.
— Вы кто? — с недовольством заговорил врач из ее снов. — Вы что здесь делаете? Здесь посторонним находиться нельзя.
— Я к дочери, — с трудом сказала Тамара, не отрывая взгляда от мятой сигаретной пачки. — У меня там дочка… Мне бы только посмотреть на нее, один разочек… Она не дышит…
— А, ну да. — Врач шагнул от двери, и Тамара потянулась за ним, как булавка за магнитом. — Почему не дышит? Кто вам такую
Зеленый врач из ее снов вышел на лестничную площадку, приоткрыл окно и стал вылавливать сигарету из мятой пачки. Тамара внимательно проследила путь сигареты от пачки до его рта, решилась и подняла взгляд чуть выше, до его глаз. Глаза у него были напряженными.
— Когда? — настойчиво спросила она, заглядывая в эти напряженные глаза.
Он тут же спрятал глаза, занавесил их ресницами, сосредоточенно щелкая зажигалкой и старательно прикуривая. Затянулся, медленно выдохнул дым и, глядя куда-то в окно, подчеркнуто небрежно сказал:
— Я думаю, часа через полтора аппарат мы отключим. Ну, через два. Потом понаблюдаем какое-то время. Так положено, так всегда делается. Если все будет в порядке — тогда переведем в палату.
— А может не быть?
— Что? — Врач быстро взглянул на нее и снова уставился в окно. — Нет, не может… В смысле — все обязательно будет в порядке. В принципе, ситуация довольно обычная.
И опять было долгое одинокое стояние у закрытой двери, Николай то появлялся, то исчезал куда-то, потом опять появлялся, но это ничего не меняло в ее одиночестве, она даже не всегда замечала, что он топчется рядом, говорит что-то, сует ей в руки то булку какую-то, то пластиковый стакан — иногда очень горячий, иногда очень холодный. Потом дверь со знакомым щелчком выпустила еще одного врача во всем зеленом — не того, не первого, а совсем другого, — и другой зеленый врач сказал ей то же самое: ситуация обычная, волноваться не о чем, аппарат отключат, наверное, часика через полтора-два… Потом оказалось, что давно уже наступил день, пришла Наташка, по-чти силой отволокла мать в туалет, заставила умыться, сама вытирала ей руки и лицо чужим вафельным полотенцем, приговаривая одновременно сердитым, жалобным и беспомощным голосом, что так нельзя, что надо же хоть чуточку отдохнуть, что надо хоть что-нибудь проглотить, что если мать заболеет — Анька им с отцом такой геноцид устроит…
— Ты почему не в школе? — спросила Тамара и тут же забыла о Наташке, потому что надо было побыстрее добраться до той закрытой двери, дождаться, когда та проклятая дверь в очередной раз с тихим щелчком выпустит кого-нибудь во всем зеленом, и этот кто-то скажет, наконец, что Анна дышит сама, что она проснулась, что ее можно увидеть…
Прошло еще много времени, а может быть, не очень много, потому что все еще был день — больница шевелилась, приглушенно галдела на разные голоса и наполнялась кухонными запахами — наверное, обед готовили. Закрытая дверь за это время еще три раза щелкала замком, выпуская по одному человеку, но все они были не те, никто из них ничего про Анну не знал, двое вообще были не из медперсонала, просто доставляли в реанимацию какую-то аппаратуру, а медсестра, которая вышла последней, была из другого отделения, сюда ее послали не то за-брать, не то отдать какие-то бумаги… Тамара уже ничего не понимала, в своем полубессознательном состоянии она просто не слышала ничего, что не касалось Анны.
Медсестра из чужого отделения внимательно пригляделась к ней, минутку раздумывая, хмурясь и поджимая губы, и сказала:
— Ждите здесь, я сейчас.
Дверь опять тихо щелкнула, пропуская ее внутрь, — как она открывается? Наверное, своих узнает. А Тамара осталась ждать — ну конечно, она будет ждать здесь, где же ей еще ждать…
Потом вышел еще один зеленый врач, на этот раз — очень пожилой, стал сердито отчитывать Тамару за то, что она стоит здесь и только мешает работать… Она пристально смотрела на его сердитые губы, совершенно не понимая, о чем он говорит, согласно кивала, дождалась, когда он замолчал, и сказала как можно более убедительно: