Журавли покидают гнезда
Шрифт:
— Чьих лошадей ты оберегаешь, Игнат? — спросил Петр, пытаясь как-то завязать разговор.
— Вот этот Серый — наш, а те — чужие, — пояснил Игнат. — Нам платят за то, что мы их пасем.
— А ездить верхом умеешь? — Петр неожиданно нашел нужную тему разговора.
— Ага, — сказал он и, вскочив с места, лихо крутнул над головой плетью.
Раздался пронзительный щелчок. Он повторил это движение еще и еще, пока лошадь с колокольчиком не подняла к нему голову и не заржала.
— Да она у тебя ученая! — воскликнул Петр.
А Игнат, раззадоренный похвалой,
А здесь показывал чудеса малыш из соседнего хутора! И этот хуторской артист — Игнат! Петр снова с тоской подумал о Марине.
Мальчик подъехал не скоро. Спрыгнув с коня, он с достоинством предстал перед Мартыновым.
— Тебя, Игнат, сразу можно брать в кавалерию, — сказал Петр серьезно. — Дадим тебе шашку вместо твоего кнута — и станешь рубить врагов.
— А меня папа не отпустит, — мальчик внимательно поглядел на кожаный картуз Петра, где блестела звездочка.
Заметив это, Петр снял картуз и, отстегнув звездочку, прицепил на гимнастерку Игната:
— Вот теперь ты наш хлопец! Теперь ты, Игнат, красногвардеец!
Тот только кивнул головой и улыбнулся.
— Кто же твоего Серого учил кланяться? — спросил Петр, по-дружески положив руку ему на плечо.
— А его никто не учил. Его папа у цыгана на зерно выменял, — объяснил Игнат. — А цыган его где-то украл… — Он замолк, вероятно поняв, что проговорился.
«Вот и встало все на свои места, — подумал Петр. — Чудеса исчезли. И никаких загадок. Цыган украл этого дрессированного коня у кого-то из циркачей». Но сам юный наездник пока продолжал оставаться для Петра загадкой.
— Папа идет, — сказал Игнат и почему-то испуганно спрятал кнут за спину.
«Так вот он какой, муж Марины, — думал Мартынов, разглядывая подошедшего мужчину. — Высокий и, пожалуй, симпатичный. Такого и полюбить можно. А вот Марина его не любила».
— Чего не распутал коней, — строго сказал отец Игнату. — Темнеет уже. — Он глянул на Мартынова холодно и, шлепнув по затылку мальчика, крикнул: — Шевелись!
Игнат кинулся к лошадям, стал быстро снимать путы.
— А вы чего здесь? — спросил Чо Сон Мартынова.
— Брат Егор тут на яру захоронен… — начал было объяснять Мартынов, но Чо Сон перебил его:
— Знаю. И вас знаю. — Он закурил.
— Про вас я тоже слышал, — сказал Мартынов. — Вы были мужем Марины?
Чо Сон стоял почти спиной к Мартынову, но, несмотря на это, Мартынов заметил, как напряглось его лицо.
— Ну и что с того? — спросил Чо Сон.
— Вы, конечно, знаете, что она…
— Умерла? — снова перебил мужчина, скорее со злорадством, чем сожалея.
— Нет, — сказал Мартынов, хотя спросить хотел именно об этом. — …Знаете ли, что Марина была моей женой?
Чо Сон повернулся, с кривой усмешкой оглядел Мартынова с головы до ног:
— Вашей?
— Да. Она на моих руках угасла. Горе свалило ее, горе зародило чахотку. Она по сыну тосковала. А вы его прятали…
— Вранье это! — крикнул Чо Сон. — Она умерла от воспаления легких. Ей не стоило ехать на прииски. А мальчик… Сам решил, с кем ему лучше.
— Верно, — сказал Мартынов. — Больная не смогла побороть болезнь. Впрочем, теперь это не важно. А говорю я это не из желания вызвать сочувствие к ней. Хотел, чтоб все это вы знали и оберегали мальчика, коль отняли его у матери. Я вижу — он худо одет и голоден.
— Не ваша забота, — отрезал Чо Сон, враждебно взглянув на Мартынова. — Лучше берегите свою власть. Воюйте, своих врагов наказывайте. А в чужую жизнь не суйтесь.
Эти слова задели Мартынова, хоть и знал он, что не виновен в их размолвке. Они уже не жили вместе, когда Петр встретил Марину. Но мысль о том, что она еще могла вернуться к Чо Сону и что этому помешал, возможно, он — Петр, вдруг заставила его задуматься. Нет, не любила бы она такой горячей любовью его — Петра, если бы в сердце своем хранила этого мужчину. Он погубил ее жизнь, молодость, отнял у нее радость материнства. Петр со скрытой ревностью глянул на Чо Сона, сказал:
— Да, я солдат. И борюсь с теми, кто поганит новую жизнь. И какой я боец, ежели, воюя за новую жизнь, буду слеп в ней самой. — Он замолк, поняв, что говорит не то, и добавил: — Очень плохо, когда близкий человек становится самым ярым врагом. А все оттого, что у них разные понятия о жизни. Когда-то человек дозреет, чтобы добро со злом не месить в одной крынке. Просветление, как правило, приходит поздно. И тогда он начинает казнить себя. Тяжкая эта казнь. Да что я вам внушаю, поди, в том сами убедились.
Чо Сон будто и не слышал его. Глаза его блестели недобро, когда он изредка вскидывал брови. Нехорошей была и улыбка. Открытое смуглое лицо было без морщин, только под глазами заметно обозначились мешки, придавая ему выражение усталости. Наконец он заговорил страстно и сбивчиво:
— Ну что ж, я согласен с вами. Чего хотите? Хотите моего раскаяния? Чтобы казнил себя? Было не раз. А вот жить буду, как мне хочется. Я — неудачник, потерявший веру во все. Нет, я работал, у меня были деньги, было и золотишко. И все это я за одну ночь лишился, проиграв в карты. Я снова полез в шахту, ползал по грязи, ночами намывал краденую породу: ничем не брезговал, если была в том выгода. И все ради того, чтобы отыграться. Проклятая судьба каждый раз поворачивалась ко мне спиной. Меня раздевали догола, били палками и собачьими цепями, когда нечем было расплатиться. Спрашиваю: почему одного безрассудно одаривают добром, другого — злом? Почему не я, а другой дерет с меня шкуру? Почему не другой, а я отмечен клеймом неудачника? Судьба? А если так, то что это за штука — судьба? Хотел и хочу это знать. А Марина… Она не понимала и не пыталась понять меня. Ушла.