Журавли покидают гнезда

Ли Дмитрий Александрович

Макура приблизился к Синдо и, бегло оглядев ее, приказал переводчику принести пленной что-нибудь поесть.

Уходя, он добавил:

— Многие годы я служил в Корее и представлял людей этой страны совсем не такими, как вы. Буду откровенен — я недооценивал их. — Вдруг, вспомнив что-то, остановился. — Там, в бараке, — сказал он, — дожидается ваш муж. Я разрешу ему подойти к вам.

Проводив их глазами, караульный солдат снова присел рядом с Синдо:

— Ты что —

японка, что ли?

— Нет. Я — кореянка.

— А по-ихнему лопочешь дай бог. Говорили-то об чем?

Не ответив, Синдо попросила застегнуть ей болтавшийся ворот гимнастерки. И когда солдат управился с просьбой, она попросила поправить ей и волосы. Тот недоуменно пожал плечами, нерешительно и осторожно коснулся пальцами ее головы.

— Ты смелее, — сказала Синдо. — Спрячь их за уши.

Солдат так и сделал, потом сел рядом, разглядывая ее лицо:

— А мужик-то где? Убили небось.

И на этот вопрос Синдо не ответила. Она думала о Санхо. Она знала, что эта встреча теперь уже ничего не изменит, но ждала ее так же трепетно, как и раньше. Кто ему сказал о ней? Или его привела интуиция? Синдо оглянулась — он шел к ней! Рядом с ним переводчик нес в миске еду. Они подошли. Переводчик поставил перед Синдо на землю миску и, доложив караульному, что свидание разрешено, ушел. Санхо стоял молча.

Он глядел на ее босые ноги, разодранную гимнастерку, лицо в ссадинах от плети, руки, связанные грубой бечевой. И на миску. Потом закрыл глаза рукой и что-то зашептал.

Синдо показалось, что он плачет. А он клял себя и просил у нее прощения.

— Подойди ко мне, Санхо, — позвала она.

Он подошел, спросил дрогнувшим голосом:

— Что теперь?

— Ты, кажется, уезжал?

— Да.

— В Харбин? Чем ты занят?

— Служу в торговой конторе отца. Кое-что сумел скопить… Но когда я узнал о тебе, все утратило значение. Я отдам все, чтобы спасти тебя, Синдо.

Синдо горько улыбнулась.

— Наконец-то, Санхо, я обнаружила что-то общее в нас. Ты готов лишиться денег, я — жизни. Но в этом общем есть и какое-то различие. Я никак не могу уловить его.

— Различие в том, что жизнь не дается дважды.

— Это верно, — согласилась Синдо. — Зато останется то, за что уплачено жизнью.

— Мне нужна ты, а не то, во имя чего тебя не станет, — сдержанно произнес Санхо.

— Вот в этом, очевидно, и кроется секрет.

Санхо, бросившись перед женой на колени, заговорил страстно:

— Нельзя медлить! Тебя сейчас расстреляют! Эти головорезы за золото и душу вынут! Мы уедем отсюда! Куда хочешь! Об этом никто не будет знать. Новую жизнь начнем. Устал я,

Синдо…

— Мне так хотелось услышать от тебя другие слова.

— Нет, это даже не фанатизм! Это безумие! — почти крикнул Санхо. — Ты посмотри, что творится кругом! Люди потонули в крови! — Он замолк, увидев подошедшего офицера.

— Вам следует уйти, — сказал переводчик, обращаясь к Санхо.

Санхо поднялся с колен и, не отрывая глаз от Синдо, вне себя забормотал:

— Да, да… Я сейчас… Я уйду… И это, кажется, все. Неужели — все?

Синдо кивнула:

— Все, Санхо. Прощай.

— А дети где?

— Они у хороших людей.

Еще минуту Санхо стоял с крепко зажмуренными глазами, потом глянул на Синдо. Глаза были страшные.

— Жизнь прожили вместе, а тебя я так и не узнал… — сказал он и добавил: — Даже тигрица не пожирает своих детей. Нет, не пожирает.

— Вам следует уйти, — повторил переводчик, шагнув к нему.

Санхо ничего не слышал. И только когда офицер коснулся его плеча, он очнулся и медленно, пошатываясь, побрел прочь. Никогда Синдо не кидалась ему вслед, сдерживала себя. А сейчас ее руки были притянуты к телеге. И хорошо, что она на привязи. Стало быть, так нужно…

Ее отвязали. Отвязали и Юсэка. Офицер жестом приказал им идти. Они шли через двор, минуя бараки, стараясь идти твердой поступью мимо стоящих в ряд солдат, за которыми толклись хуторяне. И поднялись на холм. Неподалеку в стороне стояла одинокая березка с ожившими листьями, та самая, в тени которой летом пряталась Синдо. Вчера было тихо, безветренно. Было и солнце, и Петр Мартынов был рядом. Сегодня дул ветер и небо хмурое, как лица офицеров, стоявших рядом. Среди них Синдо увидела и Макуру. Он подошел к ней, развязал руки, сказал негромко:

— Сожалею, что большевики выносят приговор себе сами. Прощайте.

— Погодите, — остановила его Синдо. — До сих пор я ничего не просила. Могу я надеяться, что вы будете искренним?

— Говорите.

— Скажите, Ленин жив?

— Ленин?..

— Я жду честного ответа. Вам опасаться нечего: мертвые рты не разжимают.

— Да. Он жив.

Синдо благодарно кивнула и подошла к Юсэку.

— Подними голову, гвардеец! — сказала она, прижимая его к себе. — С тобой, Юсэк, оказывается, дружить можно.

Юсэк гордо, как и она, вскинул голову. Сквозь плотные тучи прорывались лучи солнца, а навстречу им, громко курлыча, тянулась журавлиная стая.

— Глядите, глядите — журавли! — закричал Юсэк, показывая на небо. — Я знаю, куда они летят! Они летят к теплу, к свету, к счастью!..