Журавлиное небо
Шрифт:
— Вы знаете, а может, слышали: покрасили в соседнем доме балконы, а колер перепутали…
— Да ведь так всегда, когда дом сдают, а потом за них доделывай…
И оказывалось, что приходил уже в чью-то квартиру милиционер и что не миновать виновным штрафа. А то рассказывали, как человек какой-то (утром в очереди говорили) разделил квартиру для двоих жен — вот комедия! — и угождает обеим. Женщины как-то по-особенному смеялись, Вячеслав Петрович тоже с ними…
Возвращалась Ольга от соседей умиротворенная, в необычном для Казика ровном настроении. Она рассказывала:
— Ты знаешь, Зиночка так боится, если бы ты только знал, как боится.
— Что ж это она? — придавая голосу едва уловимую иронию, словно любопытствовал Казик.
— Это ведь подумать, чтобы мнительной такой быть: еще когда тот ребенок родится, а она: «А что, если неживой будет или уродец — господи!»
— Пусть почаще выходит проветриваться, — по-своему понимал Казик.
— Да и я говорю. И Вячеслав Петрович. Он ласковый такой, внимательный — вот за чьей спиной хорошо живется жене!
— Ты все горюешь, бедная, покоя тебе нет. Только и сидишь у соседей…
— А тебе не нравится, да? Потому что они люди не такие, как ты!
— А какие же они? Что ты в них особенного нашла, скажи!
— Они жить умеют, а ты…
— Давай разберемся, — сердился Казик. — Что ты говоришь! Какой же твой Вячеслав Петрович особенный, если он даже здороваться с человеком не хочет, ходит, будто в руках вожжи от всей земли держит… Встретился я вчера на лестнице с ним… Потом… ты сама говорила, как он квартиру получал…
— Умный, вот и получил, а ты два года в закутке сидел… Каждый живет, как умеет.
— У тебя совести нет — что ты несешь? Лучше бы работать шла — меньше времени для глупостей было бы.
— Надоели твои глупости, слышишь? Я только с этой весны и жить начала…
Да, а меж тем и весна проходила, наступало лето. Летом поехал Вячеслав Петрович с Зиночкою к своим родителям. Вернулись они через месяц; Зиночка еще более располнела, и теперь какое-то испуганное и неопределенное выражение застыло в ее глазах и отразилось на маленьком, заметно загоревшем личике. Вячеслав Петрович выглядел озабоченным.
Прошло еще некоторое время. Ольга однажды сказала Казику:
— Зиночку отвезли в больницу. Сама видела…
— Пускай бы все хорошо обошлось, — отвечал на это Казик.
— Как ей там будет? Страшно, наверное? — тревожилась Ольга.
Она так привыкла к Вячеславу Петровичу, к Зиночке — всегда и думала, и говорила о них, как о своих. Теперь ее беспокоило: как там Зиночка? Не выдержала и зашла к Вячеславу Петровичу спросить, есть ли какие-нибудь новости о жене.
— А-а, это вы? — вовсе не удивившись, встретил ее тот.
Вячеслав Петрович был немного заспанный, как сразу заметила Ольга, с всклокоченными волосами и в выцветшей рубашке.
Ольга огляделась.
Сифончик с водою стоял на столе. Тут же были разбросаны по газете огрызки яблок. Вячеслав Петрович, приглаживая рукой волосы, подошел напиться.
— Я вот задремал, — наклоняя сифон, как-то вяло сказал он. — Садитесь на кушетку, не обязательно в кресло.
Взгляд его был неопределенный, мутноватый какой-то, свободной рукой он потирал висок. Ольга уселась и сразу постаралась отгадать его настроение:
— У вас теперь забот много, не удивительно, что вы устали… Что слышно о Зиночке?
Он почему-то медлил, словно размышлял, отвечать или нет. Заговорил же лишь тогда, когда сел на кушетку, совсем рядом с Ольгой. И голос его вдруг неестественно стал живее.
— Ну что вы, не успела из дома выбраться, рановато ей еще… А почему у вас детей нет, Ольга… Ольга Романовна? — неожиданно спросил он.
В растерянности Ольга отпрянула от него, посмотрела удивленно. Ребенка хотел Казик, она же не хотела. А теперь этот спрашивает… И как это Зиночка согласилась иметь ребенка?
— Видите, какой я, — засмеялся Вячеслав Петрович, — задаю неделикатные вопросы… Но ведь мы знакомы давно, Ольга Романовна. Почему вы отодвинулись от меня?
Ей было неловко сидеть вот так — один на один с Вячеславом Петровичем рядом на кушетке. Кто-то громко заговорил на лестнице, слышался торопливый топот ног. Казалось, люди бежали сюда. Где-то хлопнула дверь. И все затихло.
Она все еще не отвечала Вячеславу Петровичу.
«Надо идти домой, — беспокоилась Ольга. — Спросила о Зиночке — и хорошо. А то еще подумает бог знает что».
Но, кажется, и Вячеслав Петрович то ли обеспокоился, то ли рассердился.
— Если бы я был вашим мужем, — обратился он, — я заставил бы вас носить перстенек… на правой руке. Почему вы не носите? — Он торопливо схватил Ольгу за руку, успокоился немного, когда увидел, что она не отнимает свою руку. — Чтобы все видели, что вы замужем, и чтоб никаких… Я ревновал бы!.. Ваш муж не ревнует?
— Да зачем ему ревновать, Вячеслав Петрович! К кому?
— Ну, хотя бы ко мне, Ольга Романовна, а? — Вячеслав Петрович на всякий случай засмеялся. — Знает же он, что вы ходите к нам?
— Это не то, Вячеслав Петрович, не говорите… Мне просто хорошо у вас, может, даже лучше, чем дома…
— Вижу, что вам хорошо, — получше, чем мне…
— Чем вам? Что вы, Вячеслав Петрович!
— Знаете, Ольга Романовна… — некоторое время он раздумывал: говорить или нет, — вас хоть муж не пилит, а мне от Зиночки столько перепадает… и все из-за вас. Скоро, наверное, и царапаться полезет…
— Как это? За что?
— Ну, как сказать вам, Ольга Романовна? Могла ведь она подумать, если вы так часто заглядываете к нам?..