Журба(Повесть о хорошем человеке)

Щербак Владимир Александрович

Отца дома не оказалось.

— Наверное, тоже митингует где-то? — предположил Шкет.

— Ага, митингует… В трактире… — мрачно отозвался Журба. — Ладно, пидэмо до хаты.

Возвращались в село уже по другой улице, Базарной, но опять-таки мимо учительской семинарии. Ванюшка посмотрел на ее окна, наливающиеся червонным золотом заката, и подумал: «Поступлю! Теперь-то уж поступлю!»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Первого октября семнадцатого года Иван Журба, которому было без одного месяца четырнадцать лет, стал семинаристом. Его и еще нескольких ребят из бедных семей приняли благодаря нажиму на директора со стороны фронтовиков. Спасские мужики, возвращавшиеся с войны, становились в те дни грозной общественной силой, с которой не могли не считаться местные власти.

После Февральской революции в С пасеке, как и в других городах России, возникло множество партий, союзов, клубов… Поветрие коснулось и семинарии: там был создан «Союз учащейся молодежи». Сначала он ставил перед собой простые цели: защита прав учащихся в извечных конфликтах с «халдеями», то есть преподавателями, требования отмены телесных наказаний, оставлений без обеда и т. п. Но когда к руководству «Союза» пришли ребята, нанюхавшиеся, как кокаина, подпольной литературы и возомнившие себя революционерами, требования ученической организации стали приобретать политический оттенок. Так, они потребовали отмены обязательной молитвы «о даровании победы славному русскому воинству». Не все их поддержали, семинаристы разделились на «оборонцев» и «пораженцев».

Иван оставался в стороне от политических страстей: обрадованный тем, что мечта его начала осуществляться, он полностью отдался учебе, и снова, как в церковно-приходской школе, его балльник пестрел пятерками. Дома тоже хватало работы: бабка с дедом часто прихварывали, поэтому хозяйство в основном лежало на его плечах.

Дед Сергей был неграмотным, но культурным мужиком: он знал множество сказок, песен, дум, а «Кобзаря» Тараса Шевченка шпарил наизусть целыми страницами. Особенно любил «Заповит», и, когда читал стихотворение — громко и «с выражением», — его маленькие голубые глазки заволакивало слезой.

Як умру, то поховайты Мэнэ на могыли Сэрэд стэпу широкого На Вкрайини мылий…

Еще он очень любил, когда ему читали вслух — все равно что, и часто просил об этом Ивана. Вот и сейчас, заметив, что внук закончил письменную работу, отложил в сторону тетрадь и раскрыл том Гоголя, дед начинает прохаживаться около и как бы невзначай заглядывать через плечо.

— Читаешь? Це гарно. Читай, читай, набирайся ума… — Потом не выдерживает наставительного тона и просит почти по-детски. — А може, почитаешь нам с бабкой, Ваня? Будь ласка!

— Да читал я уже вам «Тараса Бульбу»!

— А ты ще почитай, не ленися. И сам наикраще запомнишь.

Ну что тут поделаешь, надо читать, ведь не отстанет! Дед Сергей слушает очень внимательно, приставив ладонь к уху, и очень бурно реагирует на услышанное: в одних местах он ударяет кулаком по столешнице, в других начинает сморкаться и тереть глаза тыльной стороной ладони. Бабка Евдоха во время чтения продолжает работать по хозяйству, но старается производить как можно меньше шума. Когда читка заканчивается, дед берет из рук внука книгу, бережно гладит переплет.

— Гарный письмэнник! Мий земляк…

— Но ведь Гоголь родился в Полтавской губернии, а ты родился в Черниговской…

— Много ты знаешь! Учился он у нас в Нежине… А знаешь, Ваня, что наша хата стояла на том месте, где Тарас Бульба потерял свою люльку?

— Ты все врешь, диду! Во-первых, Тарас выдуманный герой, а во-вторых, Запорожская сечь находилась на юге.

— Так я ж не кажу, что я там жил. Це мий дид жил там, под Екатеринославом. Тэж запорижцем був, Яхвимом звали. И Тараса лично знав, ничого он не выдуманный!

— А расскажи, диду, как казаки с татарами воевали.

— Та вже рассказывал…

— Еще расскажи. Я ведь тебе Гоголя сколько раз читал!

— Ладно. Слухай…

Дед Сергей, как и все спасские хохлы, говорил обычно по-русски с вкраплением украинских слов, но когда рассказывал свои многочисленные байки, обязательно переходил на родную мову.

— Ось зробылы казаки пушку — деревяку, гарну, тильки трошки криву — ось таку! И пишлы воевать татарву. А командовал ими Яхвим Журба. Ось вин и командуэ: «Хлопцы, по коням!» Казаки, як горобцы, за симь часов на коней позаскакивалы тай поихалы. Ихалы воны, ихалы — як симь дней, так симь верст, аж кусты мелькають! Приихалы. А татарвы, татарвы! Чи дванадцать, чи трынадцать. Ось Яхвим и командуэ: «Хлопцы, в битву!» Бились казаки, бились, пока не зровнялись: у них трынадцать, и у нас трынадцать. Тоди Яхвим командуэ: «Хлопцы виддыхать!» Хлопцы заварили галушки, а Яхвим пийшов квиточки для коханой своей збираты. Ось вин квитки збирае, а за ним косой киргизяка з кривою соблюкою! Вин тоди бачит, шо дило погано, тай кричит: «Хлопцы, рятуйтэ!» Казаки тут — шо робыты? За галушки — тай в пушку! Залили тай ще пидпалыли. Воно там кипило, кипило, шкварчало, шкварчало, а потим як бабуляхнэ! Усих татар вбыло. А одна галушка розумная была… Та за тем киргизякою! Тоди вин вскочил в курень, а вона стала пид виконце тай пиджидае. Вин тильки дверь отчинил, а вона його по лбу — бац! — тай годи! Поихалы казаки до дому. Едут, едут, а собака дэсь брэше, брэше, ось так же як я вам зараз брэшу!

Бабка Евдоха смеется смешно, как-то так: «хю-хю-хю», стыдливо прикрывая рот углом головного платка, а Ванюшка хохочет во все горло, до боли в животе, хотя слышал байку не один раз.

Семинария продолжала политизироваться. До уроков, после них, на переменах, в уборной, во дворе ученики с детской прямотой пытали друг друга: «Ты за кого?» Имелось в виду: за эсеров или большевиков, за меньшевиков или кадетов. Все это напоминало какую-то игру, и Ванюшка Журба в ответ на подобные приставания лишь досадливо дергал плечом: «Я ни за кого! Я сам за себя!». Однажды Степан Сологуб, здоровенный парень, этакая орясина, выше всех в классе на голову, а малорослого Вани так и на две, остановил его в коридоре и, глядя недоуменно, словно увидел в первый раз, сказал:

— Присматриваюсь я к тебе, Журба, присматриваюсь — никак не могу понять, что ты за человек!

— Человек как человек! — буркнул Иван. — Чего надо-то?

Вдвоем они смотрелись как воробей с петухом.

— Чего ты лебезишь перед халдеями, чего лезешь в первачи?

— Ни перед кем я не лебежу… не лебезю… и никуда не лезу. Я хочу учиться и учусь.

— А все вокруг пусть горит синим пламенем? — сощурился Степан. — Пусть наши солдаты гибнут на фронте? Пусть их семьи дохнут с голоду? Пусть хлопцы — твои ровесники — на цемзаводе, на Свиягинском лесопильном, на Нововладимировском скипидарном работают по 12–14 часов? Пусть?!

— Я тоже, между прочим, не буржуй! — вспыхнул Иван.

— Вот именно! — подхватил Сологуб. — Ты сын рабочего, внук крестьянина, поэтому не имеешь права оставаться в стороне от классовой битвы. Кстати, вспомни, кто тебе помог поступить в семинарию? Народ! А если буржуи обратно посадят царя на престол, что с тобой будет? Молчишь? — Сологуб заметил, что Журба поник головой, и смягчил тон. — Я ведь тоже хочу учиться, и мы обязательно будем учиться, но сначала наведем в стране порядок. Понял?