Журнал Двести
Шрифт:
Неприятие иными фэнами и писателями дилогии "Кольцо Тьмы", думаю, продиктовано либо дешевым снобизмом ("Фи, на что замахнулся!"), либо заведомым, жлобским недоверием к человеку ("Ишь, кого продолжает, смерд!"). Первое — попросту неумно. Пользуясь случаем, приношу извинения Николаю Данииловичу: и сам грешил, долго откладывая на потом прочтение "КЦ". Что ж, не люблю жанр "продолжений", даже свободных, не доверяю им — и рад, что в данном случае ошибся. Что же до "как посмел Самого продолжать" — то авторы подобных сентенций пусть вспомнят историю
Основным доводом в пользу того, что "КЦ" вещь талантливая и заслуживающая внимания является, по моему мнению, сама несостоятельность критики в его адрес со стороны профессионалов. И это при том, что редакторами "Двухсот" были, несомненно, отобраны лучшие из критических материалов!
Я, естественно, говорю не о вздорной, злой и откровенно глупенькой статейке Н.Резановой. Отнюдь! Критикесса оказалась настолько недобросовестна, что опровергать ее — труд невеликий и малопочтенный, все равно, как ударить "Дауна". Сам Николай Даниилович прилюдно и пребольно посек сию даму. И поделом.
Иное дело — статья Переслегина. Я убежден, что Сергей — не столько даже критик, сколько блистательный литературовед-социокультуролог. Его анализ текста, как правило, полон и всеобъемлющ, а в силу этого — достаточно пространен. Обычно. Но не в данном случае.
Здесь Сергей краток. Ясно, что романом он не очарован. Но система доказательств тут много слабее, нежели в любой другой его работе. Подчас даже создается ощущение эдакой "арбитмановщинки": подмены довода и аргумента хлесткой фразой и удачным образом. Просматривается некоторая изначальная заданность позиции рецензента. Впрочем, Переслегин достаточно профессионален и честен, чтобы не дать субъективности возобладать. И в результате заметка его, вопреки обыкновению, коротка, почти бездоказательна и написана, как говорится, "без души".
Но задумаемся: если уж ПЕРЕСЛЕГИН не смог убедительно доказать, что книга нехороша, то нельзя не признать, что мы действительно имеем дело с Явлением в нашей литературе…
"Двести-А", в первую очередь — исчерпывающий монолог Славы Логинова, во многом закрыл эту тему. Да, безусловно, "карманная премия", учреждена конкретным спонсором в интересах конкретного лица при опоре на авторитет конкретного же кружка. И, разумеется, ни грана общего с "Небьюлой", ибо та присуждается ШИРОКИМ кругом профессионалов и отнюдь не на деньги щедрого, но и своенравного спонсора.
В общем-то, платящий деньги, вправе распоряжаться, да! Но ведь жюри "Странника", вполне сознавая ущербность "кулуарной премийки", немногим отличающейся от давних молодогвардейских и нынешних никитинских самонаграждений, попробовало освятить цацку ореолом "Сидоркона", неявно подписав к междусобойчику тех, для кого ЛЮБОВЬ К ФАНТАСТИКЕ стала уже и самой жизнью. Подобных вещей нормальный человек не прощает. Отсюда и шквал неприятия.
Но! Гораздо страшнее — другое!
Отстаивая "корпоративный", а точнее — клановый, престиж, на защиту сомнительной премии встали люди, упрекнуть которых в отсутствии ума или порядочности не поднимется язык ни у кого. Это отличные ребята, чистые, честные, талантливые. Но раздался сигнал: "Наших бьют!" — и вот они уже взлетают в седла, готовые рубить без пощады. А кого рубить? За дело ли? — вопросы излишни.
И невнятность цели добавляет гнильцы в средства.
К примеру, умный и ироничный Миша Успенский, пытаясь доказывать недоказуемое, поневоле и сам того не желая, прибегает к передергиваниям. И верно. Ведь недоказуемое, не передергивая, не докажешь.
ЦИТИРУЮ: "Как мы назовем автора, которого не интересует мнение читателей? — спрашивает Бережной. Да как угодно. Сократ, не написавший ни строчки. Рембо, забывший свои стихи. Кафка, завещавший сжечь все, им написанное…" ("Двести-А", с.41)
Там Михаилом помянуты еще Хлебников с наволочкой стихов и нынешние постмодернисты. Что до Хлебникова, так использование наволочки в качестве портфеля говорит разве что о специфике характера поэта, о равнодушии к благам, об отсутствии портфеля, наконец, но никак не о безразличии к мнению читателей. А нынешние постмодернисты… ну, знаете ли, пена сойдет, а читатель останется. И болт, тем паче анкерный, ему в хозяйстве пригодится значительно больше, нежели вся эта кратковременно-модная постмодернистская галиматья.
А вот насчет остального… Есть смысл подумать!
а). СОКРАТ. Да, не написал ни строчки. Во-первых, писателем он не был. Был философом, был педагогом-перипатетиком — из тех, кто обучал, неспешно прогуливаясь. Как правило, у таких есть ученики, запоминающие мысли наставника и уже после, по памяти, записывающие. Иисус из Назарета, собственно, тоже не написал ни строчки — ученики постарались. Ибо в данном случае слушатель идентичен читателю. А кто посмеет утверждать, что Сократу безразлично было мнение Ксенофонта и Платона? Что Назаретянину плевать было на мнение апостолов?..
б). РЕМБО. Да, забыл свои стихи. Но ведь забыл-то, уйдя с головой в коммерцию, забросив грехи молодости и даже стесняясь их. Зачем удачливому работорговцу (лоточнику, акционеру и пр.) помнить свои стишки, не принесшие ему ни су? Зрелому Рембо-негоцианту читатель, действительно, был на фиг не нужен, он плюнул на него, как и на собственную поэзию. Но готов ли кто-нибудь из потенциальных лауреатов "Странника" открыто признать: да, не интересно мне мнение читателей, поскольку я ушел в лоточную торговлю и до фени мне всяческая писанина, коей раньше баловался по глупости да по молодости?..
в). КАФКА. Да, завещал сжечь. Но! — именно потому, что усомнился перед смертью в их уровне и заподозрил, умирая (зря, конечно!), что читатель не поймет. Зачем же сравнивать эту гипертрофированную деликатность и уважение к читательскому мнению с самодовольной псевдоэлитарщиной, декларируемой А.Столяровым?.. Не думаю, что А.М. способен заявить: сожгите, друзья, мой двухтомник, ибо кажется мне, что все написанное мною — дерьмо. Нет-с, никак не способен…
Такова аргументация Успенского. Еще дальше идет Эдик Геворкян: "Никто ведь не мешал, — пишет он, — учредить еще пару, а то и десяток призов. Зачем же навязывать свое мнение писателям, решившим скромно поучаствовать на этом празднике жизни?" ("Двести-А", с.43).